Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности - Всеволод Сергеевич Шмаков
Всё, что я мог теперь для них сделать, — это закрепить (закольцевав в потенциал) то, что они уже сумели приобрести, и перекинуть мостки для достойного и ненадрывного ухода…И — продолжить дальше, с тем (или с теми) кто по мосткам не то что не побежит, а и не дёрнется бежать.
Я решил сыграть роль Бармалея (в переводе на язык взрослых: умной концентрированной сволочи). Подобная роль сложности не представляла. Уже давно — закоулками — бродили по мой адрес красочно-мрачные ярлыки, как то: «монстр», «инопланетянин», «колдун», «антихрист», «охотник за душами», «чёрный психолог» и т. д. и т. п. Одним словом: бредятины и самой что ни на есть обычной глупости хватало с избытком. Мои братья и сестры, те, кто жил со мной бок о бок изо дня в день, относились к подобной ерунде с нормальным здоровым смехом…Но, тем не менее, незаметно для них — что-то да просачивалось, что-то да оседало, а осев — жило самостоятельно.
Выбрав день, я объявил, что ситуация совместной Дороги была — всего-навсего — психологическим экспериментом, а эксперимент оный предназначался для целей столь далёких и сложных, что объяснить-растолковать более подробно я не имею ни возможности, ни желания. Всё. Всем спасибо! И — смиренно извинился…
Все, кроме двух человек, приняли эту соломинку, цепко обхватив её уставшими лапками. Хотя — такое трудно не заметить! — никто в глубине души «психологическому» вздору не поверил.
С семьёй и двумя недрогнувшими я переселился (почти на год) в полузаброшенную лесную деревеньку, в пустой — не слишком пригодный для жилья, но очень уютный — дом.
Черноярцев в тех местах не показался ни разу. Для него это был трудный год, год многих отяжелений и малого солнца. Мне с трудом удавался контакт с ним. Нередко (часто!) контакт резко обрывался, можно даже сказать — срезался (и срез был чистый, гладкий…). А иногда, вместо общения с Мишей, — меня попросту заносило в куда-то непонятное: тоннели… красивые низкорослые люди… озёра с фосфоресцирующим чем-то… странные животные… огромные дрожащие кристаллы…
«Вот ведь, — думалось, — эк его носит всё время, неугомонного!.. Может — помощь нужна, да ведь — не попросит, не скажет…» Как только у меня получалось почувствовать Мишу, — я благословлял его и желал Доброго ПУТИ.
Идущий по тропке О́ЭМНИ — ни с кем не враждует, всему — в надежду…Но как объяснить, не предложив ощутить собственным хребтом, какова тяжесть груза на плечах идущего?.. Редко кто предложит помощь (фи — тяжести таскать!..куда там! — подавай героизм: чтоб меч-кладенец сверкал, чтоб белый конь под тобой выплясывал, и — конечно! — аплодисменты с облаков…). А тяжесть великая, несомая почти в одиночку, часто оборачивается великой болью. И я знаю (знаю!), — хватало, хватало боли в жизни букетика-Миши, боли пронзительной и боли глухой, боли, раскрашенной всевозможнейшими красками, и боли — обесцвеченной (до полной истёртости, до расплыва)…
«Эй, Миша, отзовись…!»
Мы вернулись в Тулу. У нас появился свой собственный — маленький и невероятно родной — Домик. Домик стоял почти у самого края огромного городского пустыря, который был вовсе и не пустырём (вовсе!), а — сердцем ГОРОДА, Долиной Тёплых Туманов.
И именно там, в Долине, я наконец-то встретился со старым Ткачом после долгого напряжённо-тягостного перерыва…Миша недужил, — его здорово потрепало; теперь он не производил впечатления сорока-пятидесятилетнего мужчины: все его сто с лишним лет (и ещё — столько же) были при нём… Ввалившиеся потускневшие глаза, рытвины морщин…
— Что с тобой, Петрович…? Хороший мой, что с тобой?
— Устал… Устал я, маэстро, лихо устал!..
Мы сидели в тени недостроенного — оборванного посерёдке — заброшенного моста. Интересный мост: никуда не вёл, ни над чем не стоял (ни речки, ни оврага); мост — сам по себе…
— Я поживу здесь денька два. Ты приходи ко мне почаще… Сможешь?
— Конечно!..Миша, может-лучше ко мне? в Дом… А?
— Нет… Мне твои — в тягость… нынче — в тягость. Не обижайся! Нет… я-тут… тут хорошо, светлое место…
— Не обижаюсь. Привык. Ты сиди, а я пойду что-нибудь поесть соберу, да и постель тебе надо устроить… Жди!
В Долине, под мостом, Миша задержался не на два дня, а почти на неделю. Долина Тёплых Туманов берегла его, выхаживала. Я ощущал — остро, отчётливо — как этот заросший многотравьем и многодревесьем простор берёт на колени, ласкает, баюкает маленького болящего старичка.
(Долина Тёплых Туманов — изумительное место! Обомкнутое со всех сторон городом, — оно живёт своей, не похожей на обомкнувшие её пределы жизнью.
Внешне (для взгляда мимоходного, случайного, для взгляда суетливого) это разнообликовый пустырь: рощицы…, останки строений…, болотца…, поросшие травой груды строительного (и всякого иного) мусора…, речушки — ручеёчки… Для человека же, протянутого к ней и сердцем, и вниманием, — Долина постепенно начинает раскрывать — дверцу за дверцей — свои необычности… Их много!
Долина Тёплых Туманов — живое, очень мудрое и чуткое существо. Если (пусть этого не будет!) озабоченные и ретивые чиновники вдруг решат расчищать и застраивать это место — город начнёт задыхаться. Без преувеличений! Стоит только — слепо и грубо — влезть в Долину с экскаваторами, бульдозерами и прочими несчастными железяками во имя расширения цивилизации — город оплеснётся болью, начнёт гнить, гаснуть…
О, только не безобразничайте там, прошу! Так мало осталось в мире такого, до чего — в высокомерии, безразличии и невежестве — не докоснулся бы человек, изгаживая и калеча!.. Придите — и сядьте на верхушке недостроенного моста, вдохните небо (оно там совсем другое!..), улыбнитесь… Всем вашим печалям — найдётся утешение, сомнениям — верная ясность, грохоту и мукам — тишина и покой.)
…Несколько раз у моста появлялся Ловец.
Видел я его всего один раз — минут двадцать, — он делал Мише массаж длинной костяной палочкой с насечкой из каких-то диковинных физиономий. Кажется, мы друг другу понравились, хотя не было сказано и слова. Ловец обращался с больным сердито-нежно, очень по-родственному.
Миша мне рассказал о нём очень немного. Ловец — Мастер О́ЭМНИ (далеко уже не в первом воплощении), индус, ста сорока лет. Последние два с лишним года живёт в Антарктиде…
— И не мёрзнет? Индус как-никак…
— Нет, — засмеялся Миша, — он никогда не мёрзнет. А потом, у тебя неверные представления о южном материке; внизу — тепло… жарковато даже, по моему разумению.
— Везде?
— Не везде. Но в большинстве регионов — особенно на глубине — тепло. И-хорошо…
— А где ж тебя так прохватило?
