Грегори Робертс - Тень горы
– Еще мне потребуется машина, но об этом поговорим уже после твоего возвращения.
– Так и сделаем. Ты закончила с новыми правилами?
– Есть еще одна деталь.
– Выкладывай.
– Не знаю даже, как сказать. Я…
– Говори как есть.
– Отныне я не буду готовить для тебя еду, – заявила она и так сильно надула губы, что они вывернулись наизнанку.
За два года совместной жизни она только три раза готовила дома еду, и во всех случаях результат был, мягко говоря, не очень.
– О’кей.
– Раз такие дела, скажу тебе начистоту: я ненавижу готовить. Терпеть не могу. Я занималась этим только в угоду тебе. И каждый раз это было для меня сущей каторгой, от начала и до самого конца. Впредь я этим заниматься не намерена. Извини, но этот вопрос больше не обсуждается, даже в качестве соседей по квартире.
– О’кей.
– Я не хочу тебя обижать, но и не хочу, чтобы ты обманулся в каких-то своих ожиданиях. Я сейчас тоже полна ожиданий, это часть моего процесса трансформации, но я стараюсь их пригасить, пока они не обернулись…
– Подспудным чувством досады? – догадался я.
– Именно так! О боже, мне сразу полегчало. А тебе?
– Я хорошо себя чувствую, – сказал я.
– Правда? Это для меня очень важно. Я не хочу, переходя в настоящее время, тянуть за собой груз вины и стыда. Мне важно знать, что ты не против этой перемены во мне и что ты видишь в этом и хорошую сторону.
Хорошая сторона – это лишь половина правды, а правда – лишь половина истории. Меньшая часть меня была возмущена ее непомерными запросами: она хотела забрать слишком многое из того малого, что еще оставалось общего между нами. Но моя бо́льшая часть давно это предвидела и скрепя сердце принимала неизбежность нашего расставания. И потом, была еще Карла, всегда была Карла. Поэтому я не имел права омрачать минуты Лизиного счастья. Хорошая сторона – это лишь половина правды, а правда – лишь половина истории.
– Мне хорошо, Лиза. Я только хочу, чтобы ты была счастлива.
– Я очень рада, – сказала она, с улыбкой глядя на меня из-под ресниц. – Я так боялась этого объяснения.
– Почему? Когда такое было, чтобы я тебя не выслушал или не поддержал?
– Дело не в этом. Все гораздо сложнее.
– А именно?
– Есть другие вещи и другие люди.
– Какие вещи, Лиза? Какие люди?
– Я не хочу говорить об этом сейчас.
«Женщины хотят знать, – подумал я, вспомнив ее фразу. – Но и мужчины этого хотят в неменьшей степени».
– Не упрямься, Лиза…
– Послушай, ты завтра утром уезжаешь, и я хочу, чтобы после сегодняшних откровений мы расстались, чувствуя себя счастливыми, о’кей?
– Ладно, будь по-твоему.
– Я сейчас счастлива, Лин, и не хочу сбиваться с этого настроя.
– Через неделю я вернусь, и мы продолжим этот разговор. Если будет нужна моя помощь, только попроси. Если захочешь переехать, я все устрою и заплачу за аренду на год вперед. Никаких проблем.
– Знаешь, а ты и вправду изменился, – задумчиво промолвила она.
– По сравнению с чем?
– По сравнению с самим собой двухлетней давности.
Она посмотрела на меня с выражением, которое я не сразу смог разгадать. Но потом понял: это была нежность – причем тот особый вид нежности, какую мы приберегаем для самых дорогих друзей.
– Ты помнишь наш первый поцелуй? – спросила она.
– Да, в Афганской церкви[63]. Нас выгнали вон и чуть не арестовали.
– Интересно, каким нам запомнится наш последний поцелуй, – сказала она, наклоняясь ко мне.
Мы поцеловались, но поцелуй растворился в шепоте, и мы продолжили тихо беседовать, лежа рядом в темноте, пока не утих шум дождя за окном. Когда она заснула, я встал и начал готовиться к отъезду.
Я спрятал пистолеты, патроны, ножи, часть паспортов и несколько пачек денег в потайное отделение, которое ранее сделал на задней стороне тяжелого комода. Деньги для Лизы я положил в верхний ящик буфета, где мы обычно держали наличку на текущие расходы.
Покончив с этим и собрав дорожную сумку, я подошел к окну и уселся в плетеное кресло, купленное для Лизы, – оно было достаточно высоким, чтобы можно было сидя обозревать улицу внизу.
Мимо нашего дома медленно прошел последний разносчик чая, позвякивая велосипедным звонком, чтобы привлечь внимание дремлющих сторожей. Понемногу это «дзинь-дзинь» удалялось, пока улица не погрузилась в тишину.
Все живое вращается вокруг сердца Судьбы, как планеты вокруг солнца. Ранджит, Викрам, Деннис Спящий Баба, Навин Адэр, Абдулла, Санджай, Дива Девнани, Дидье, Джонни Сигар, Конкэннон, Винсон, Ранвей, Скорпион, Близнец, Шри-Ланка, Лиза – мои мысли блуждали, как парусник по кругосветным морям, и лишь одна звезда светила мне с черного неба: Карла.
Лиза еще спала, когда я ушел на рассвете. Ощущая прилив бодрости после сердечного раскаяния перед самим собой, я шагал к ближайшей стоянке такси. В неверном утреннем свете моя тень игривой собачкой металась по асфальту. Сонный таксист нехотя согласился везти меня за двойную плату. Пустынные улицы, по которым мы проезжали, были залиты ясным, чистым светом.
Вокзал, этот языческий храм Бомбея, без устали гнал по артериям-переходам носильщиков, пассажиров и грузы – и у каждого была своя исключительно важная цель, и каждое место в вагоне имело свою судьбоносную ценность.
Когда мадрасский экспресс отошел от перрона и набрал скорость, за моим окном замелькали испещренные лужами улицы пригородов, а затем, по выезде из урбанистической серости, поплыли пейзажи зеленых долин и холмов.
«Вновь-и-вновь, вновь-и-вновь, вновь-и-вновь», – отбивали ритм колеса вагона. Мне было хорошо, точнее – хорошо и плохо одновременно. Мое сердце отстукивало вопросы; мое сердце подавало команды.
Поездка на Шри-Ланку представлялась рискованным предприятием, в этом Лиза была права. Но Абдулла договорился с Санджаем, выторговал у него мою свободу в обмен на эту миссию, которую я давно обещал выполнить. Если подумать, еще одна миссия, подобная полусотне выполненных мною ранее, была невеликой платой за «чистый» уход из Компании.
Я порадовался за Лизу, за ее свободу от меня – если она хотела именно этого. Я испытывал к ней прежние теплые чувства, сдобренные беспокойством, но уже начал привыкать к тому факту, что она меня оставила раз и навсегда, – она меня оставила, тогда как я вступил на тропу войны.
Лиза нашла свою правду, как и я нашел свою. Я любил Карлу и уже не мог полюбить другую женщину.
И для меня не имело значения, какие интриги она замышляла – то ли вместе с Ранджитом, то ли против него. Не имело значения ее замужество, как и мои неудачные попытки найти любовь в другом месте. Не имело значения, перерастет ли ее отношение ко мне во что-то большее, чем просто дружба. Я любил ее, и это было навсегда.
Мне было хорошо, и мне было плохо – и лишь одна, последняя плохая миссия отделяла меня от чего-то лучшего.
«Вновь-и-вновь, – пели колеса, – вновь-и-вновь, вновь-и-вновь». Поля, фермы и городки проносились за окном поезда, и небесная пелена накрыла дальние горы последним в этом сезоне дождем.
Часть 6
Глава 33
Луны не было. Облака спрятались, напуганные темнотой. Яркие искры звезд обжигали изнанку опущенных век. Ветер играючи обвевал палубу, радуясь нашему появлению на безбрежной глади океана; судно не скользило по поверхности, а мерно, как пловец, рассекало гребни волн.
Три дня я и семьдесят семь моих спутников ждали в Мадрасе именно такой ночи. Дни ожидания сжались в минуты – в минуты до полуночи, в минуты до пересадки с нашего судна в утлые лодчонки, в минуты до пути по грозному океану.
Волны лизали нос корабля, просоленные ленты тумана тянулись к корме, где я, в темно-синих штанах и куртке, казался еще одним темным тюком на темной палубе.
Судно, вздыхая на волнах, скользило между мглистой ночью и сумрачной водой, а я смотрел на звезды.
Обычно океанские торговые суда над ватерлинией выкрашены белым, светло-желтым или кремовым, чтобы при поломке двигателя или бреши в днище спасатели заметили корабль издалека – с моря или с воздуха.
«Митратта», грузовое судно водоизмещением пятьдесят тысяч тонн, зарегистрированное в Панаме, сверху донизу была выкрашена темно-синим; темно-синий брезент покрывал палубу и надстройки.
Капитан управлял судном при свете приборной панели. В темноте огоньки казались крошечными существами, ныряющими в волнах.
Люди жались друг к другу штабелями грузов – да мы и были грузом. Те, кого перевозят тайно, украдкой везут с собой свои мечты. На палубе тихо шелестели голоса, но слов было не разобрать – шепот звучал тише плеска волн. Беженцы, спасаясь от войн и кровавой резни, овладели искусством тишины.
Внезапно мне захотелось с кем-то поговорить. По качающейся палубе я подошел к беженцам и улыбнулся, блеснув зубами в темноте. Меня встретил ответный блеск зубов.
