Грегори Робертс - Тень горы
Она уселась на постели, скрестив ноги. Светлые волосы были собраны в хвост, который подрагивал и раскачивался в такт словам.
– Ты помнишь Риша, одного их моих партнеров на выставке?
– Сколько партнеров у тебя сейчас?
– Шесть. Так вот, он…
– Шесть?
– Да, и он…
– Шесть?!
– Так вот, Риш подолгу медитировал…
– О, только не это!
– …и много занимался йогой…
– Хватит, Лиза, остановись. Если ты скажешь, что за всеми твоими заморочками стоит какой-нибудь гуру, мне придется набить ему рожу.
– У меня нет гуру. Правда, он есть у Риша, но не в нем дело. Это я узнала не от гуру и не от Риша. Кажется, это сказала какая-то женщина. Не помню, кто она и как ее зовут. Дело было так: Джонни Сигар всучил мне книгу по самосовершенствованию и в тот же самый день точно такую же книгу мне подарил Риш. И в этой книге цитировалась та самая фраза, которую сказала та самая женщина.
– Какая фраза?
– Та, которую Риш от кого-то услышал и пересказал мне.
– Да что за фраза, в конце концов?
– «Подспудное чувство досады питается нашими неудовлетворенными потребностями и желаниями», – продекламировала она. – Собственно, эту мысль я и пыталась до тебя донести.
Я повторил фразу про себя. Худший – и зачастую превалирующий – из писательских инстинктов заключается в попытке с ходу найти изъян в эффектной фразе, написанной или произнесенной кем-то другим. Я никаких изъянов не обнаружил.
– Недурно сказано, – заключил я.
– Недурно?! Да она достойна Нобелевской премии как «самая забойная фраза года».
– О’кей, – улыбнулся я.
– Скажу так: она буквально разорвала мое сознание, Лин. Столько глубинного смысла! Я вдруг отчетливо поняла, почему в последние месяцы не нахожу себе места от досады и раздражения. Меня это чувство прямо наизнанку выворачивало, можешь себе представить? Вплоть до того, что меня начали раздражать самые банальные мелочи, которые прежде казались милыми пустяками.
– Какие мелочи?
– Да какие угодно.
– А именно?
– Я об этом уже не раз говорила, точнее, ворчала себе под нос, – призналась она.
– Разве ты ворчала?
– Да.
– Себе под нос?
– Я думала, ты это слышал, хотя бы пару раз.
– Наверно, когда ты ворчала в мой адрес?
– Да.
– Например?
– Ну, для начала…
– Нет, не говори. Я не хочу этого знать.
– Тебе это может помочь в работе над собой, – предположила она.
– Не стоит. Надо мной уже кто только не поработал. Давай дальше. Итак, ты ворчала себе под нос.
– Понимаешь, – продолжила она, машинально разглаживая покрывало перед собой, – когда я услышала эти слова про подспудное чувство досады, я сразу поняла, как нужно думать о том, что ты чувствуешь. Улавливаешь мою мысль?
– «Думать о том, что чувствуешь»… В общих чертах, да.
– И это стало как бы рамой для моего автопортрета. Я поняла, в чем заключалась моя неудовлетворенная потребность. Я поняла, каким было мое неудовлетворенное желание. А когда я поняла это, я поняла все вообще.
– Можешь уточнить насчет потребности, если не секрет?
– Это потребность быть свободной от тебя, – сказала она тусклым голосом, глубоко вдавливая кулаки в постель.
– От меня отказаться легче, чем от сладкого.
– Я теперь легко обхожусь и без сладкого. – Она нарисовала пальцем круг на покрывале. – Мне не нужно ничего подслащать, особенно то, что я говорю самой себе.
– Ясно. А что с твоим неудовлетворенным желанием?
– Я хочу на все сто процентов жить в настоящем времени. Я хочу быть конкретным моментом вместо того, чтобы глядеть со стороны, как этот момент пролетает мимо. Ты ведь понимаешь, о чем я, да?
– Возможно.
– Настоящее время. Этот момент. Мой момент. Все моменты. Вот чего я хочу. Понимаешь?
– Ты в настоящем времени. Я понял. Клянусь, Лиза, если в этом замешан какой-то гуру…
– Я сама пришла к этому. Я сама.
– Значит, это и есть твое желание?
– Это начало его исполнения, в чем я абсолютно уверена.
Она была неколебима. Она была великолепна.
– Что ж, если таково твое желание, я его приветствую, Лиза.
– Правда?
– Конечно. Ты вольна делать все, что угодно, если это тебе по душе.
– Ты правда так думаешь?
– Да, и это здорово, Лиза.
– Я знала, что ты меня поймешь, – вздохнула она, расслабляясь. – Я хочу иметь свое личное настоящее, все мгновения которого принадлежит только мне, вместо однообразного постоянства, когда ты делишь каждый свой миг с мгновениями других людей.
«Однообразное постоянство, когда ты делишь каждый свой миг с мгновениями других людей» – это было на редкость точное и образное определение тюрьмы.
– Продолжай, я внимательно слушаю.
– Я хочу узнать, каково это: быть самой собой, ни с кем другим себя не деля.
– Удачи тебе в этом, Лиза.
Она улыбнулась, а затем утомленно вздохнула:
– Можешь считать меня эгоисткой, но это не так. Я поступаю во благо не только себе, но и во благо вам с Карлой. Это прозрение помогло мне впервые отчетливо увидеть всех нас и понять, насколько вы с ней похожи и как сильно вы двое отличаетесь от меня. Понимаешь?
Я понимал. На свой манер – сумбурно, но с добротой и любовью – она утверждала, что мы с Карлой созданы друг для друга: острые грани Карлы идеально вписывались в мои глубокие шрамы. Справедливая или нет, утешительная или больно ранящая, сейчас эта мысль все равно не имела значения, потому что настоящие минуты принадлежали не нам с Карлой – они всецело принадлежали Лизе.
В падении или на взлете наши поступки и наш выбор принадлежат только нам, как оно и должно быть. Решительно сделав свой выбор, Лиза достигла этого состояния незамутненной безмятежности и теперь пребывала в нем наедине с собой: свободная, целеустремленная, отважная и полная надежд.
– Да, новая ты – это нечто, – признал я.
– Спасибо, – тихо сказала она. – И новая я, порвавшая со старым тобой и не желающая делить постель с новым тобой, намерена отныне ночевать в гостевой спальне.
– Нет проблем, – рассмеялся я, – если только твой настоящий момент не сочтет это слишком компрометирующим.
– Обойдется, – сказала она совершенно серьезно и пристроилась рядом, положив голову мне на грудь. – Но я считаю, раз уж мы живем порознь под одной крышей, надо установить кое-какие правила.
– Угу.
– Типа как при ночевке в гостях. Точнее, когда гости остаются на ночь.
– Гости на ночь? Похоже, твое «ни с кем не делимое „я“» скучать не собирается.
– Надо придумать какой-то условный знак.
– Условный знак?
– Ну да, что-то понятное только нам двоим. Вроде садового гномика: если он стоит слева от двери, один из жильцов имеет ночного гостя, а если справа, то никаких гостей нет.
– У нас нет садового гномика. И сада у нас тоже нет.
– Можно использовать фарфоровую кошку, которая тебе не нравится.
– Я этого не говорил. Как раз наоборот, она мне очень нравится. Другое дело, что я как будто не очень нравлюсь ей.
– Да, и вот еще что: я прошу тебя на полгода забыть об арендной плате.
– Секундочку, давай сперва внесем ясность в эти кошачьи условности. Ночной гость – это кошка слева или кошка справа?
– Кошка слева. И на время забудь об арендной плате.
– Я заплатил за квартиру на год вперед, Лиза.
– Да нет же, я прошу забыть о моей плате тебе, за аренду гостевой комнаты. Я буду платить по рыночным расценкам. И не спорь, я категорически настаиваю. Однако сейчас я вложила все свои средства в новое шоу и сижу на мели. Так что месяцев шесть я не смогу тебе платить.
– Даже не думай о плате.
– Нет, я буду платить, это принципиально, – сказала она, тыча меня кулаком в ребра.
– Даже не думай.
Она повторила удар.
– Так и быть, сдаюсь. Я согласен брать с тебя плату за комнату.
– И еще… мне нужен аванс, – добавила она.
– Аванс?
– Да.
– Но ты на меня не работаешь, Лиза.
– Да, но я ненавижу слово «заем». Оно мне напоминает жалобный скулеж побитой собаки. Отныне я решила, что всякий раз, когда мне потребуется заем, я буду просить аванс. Это слово как-то больше вдохновляет.
– Аванс-гардный подход, – одобрил я.
– Но я пока что не смогу оплачивать счета за еду, электричество, телефон и стирку. Каждое пенни из моего аванса заранее учтеное и пойдет на другие цели.
– Ясное дело.
– Но я обязуюсь внести свою долю по этим счетам, как только у меня появится свободный остаток средств после получения следующего аванса.
– Превосходно.
– Еще мне потребуется машина, но об этом поговорим уже после твоего возвращения.
