Мартин Винклер - Женский хор
СРЕДА И ДАЛЕЕ (Ленто) [70]
ЭТИКА
Алина молча отложила ручку, встала, вышла в коридор, обняла меня и сказала:
– Я так рада!
– Я тоже…
В это мгновение из своего кабинета вышел Франц, чтобы проводить последнюю пациентку.
Он направился к нам, лицо у него было грустным.
– Ты пришла попрощаться?
– Мужчины и правда ничего не смыслят в женщинах, – пробормотала Алина, не выпуская меня из объятий. – Посмотри на нас внимательно, дурья твоя башка, – сказала она, обращаясь к Францу. – У нас что, несчастный вид? Она пришла сказать, что остается!!!
Франц просиял. Он привычным жестом погладил бороду, но я видела, что его глаза заблестели.
– Я думал, тебе сделали предложение, от которого ты не смогла отказаться…
– Кто вам это сказал?
– Одна представительница фармацевтической лаборатории.
– Вы принимаете представительниц фармацевтических лабораторий?
– В качестве пациенток, не в качестве коммивояжеров. Она сообщила мне, что уже несколько недель в их кругах ходит слух, что региональная представительница прибрала к рукам молодую женщину, талантливого хирурга, чтобы отправить ее работать с влиятельным пластическим хирургом в Женеву. Она спросила, не знаю ли я, кто эта молодая женщина, она слышала…
– Что вы ей ответили?
– Ничего. На тот момент я еще не знал, что речь идет о тебе. В любом случае, я бы ей ничего не сказал. Нельзя позволять собой манипулировать красивым молодым женщинам, которые приходят каждый год, чтобы сдать мазок, хотя сдавать его совсем необязательно…
– …и которые делают это для того, чтобы вытянуть из вас информацию.
– Да, или чтобы понять, что я за фрукт и какие препараты прописываю! Каждый раз, приходя ко мне, она спрашивает, какой метод контрацепции предпочитаю я. И очень разочаровывается, когда я отвечаю: «Тот, который выбирает женщина».
– Минуточку! – воскликнула я, отстраняясь от Алины и подходя к Карме. – Если она сказала вам об этом до того, как я здесь появилась, значит, вы, – я ткнула пальцем в его халат, – знали, что я могу уйти.
– Да, – признался он без малейшего чувства вины.
– Но ничего не сказали.
– Не сказал. У меня принцип – никогда не портить отношения из-за сведений, которые я получаю от третьих лиц. Эти сведения могут оказаться либо ложными, либо преувеличенными, либо искаженными. А еще это может быть манипуляцией. Знаешь, сколько гадостей мне о тебе наговорили?
– Каких гадостей? – возмущенно воскликнула я.
– Неважно. Ревность всегда заставляет говорить невесть что. Думаю, и тебе про меня много всего рассказали…
Я покраснела:
– Да…
Я молчала. Алина взяла меня под руку:
– Хорошо, будем считать, что вы поговорили. А теперь, – она обратилась к Карме, – снимай халат и идите ужинать.
*
Через пятнадцать минут мы вошли в крошечное кафе неподалеку от больницы, о существовании которого я и не подозревала. Женщина лет сорока с седеющими волосами и шиньоном поздоровалась с Кармой и усадила нас в спокойный уголок.
– Итак? – спросил Карма прежде, чем я успела сесть. – Почему ты остаешься у нас?
– Потому что я…
– Должность твоей мечты еще не освободилась, и ты подумала: почему бы пока не поработать здесь, так?
– Нет! – сказала я, удивившись, что он не выслушал мой ответ. – Мне не нужна эта дурацкая должность.
Он наклонил голову на бок, но промолчал.
Понимаю.
– Хорошо. Вы не будете задавать мне этот вопрос, и я сама буду решать, хочу я об этом говорить или нет. Понятно?
Он улыбнулся во весь рот:
– Хорошо, а вот я хочу об этом поговорить!
Я рассказала ему об исследовании, о документах, об отчете, который меня попросили сделать.
– Ммммм… Новый метод восстановительной хирургии, который позволил бы лечить крупные ожоги, женщин с изуродованными органами и – почему нет? – подростков и взрослых третьего пола, которые этого захотят, это действительно интересно…
– Да. Но вчера вечером во время разговора с Бейссаном я вдруг поняла, что Матильда Матис мной манипулирует. Она играла на моем интересе к такого рода хирургии, чтобы завербовать меня.
– Это я понял, но… Это не совсем то, чем ты хотела заниматься, правда?
– Да, – с грустью ответила я. – Я мечтала совсем не о том, что предлагал Бейссан. Частная клиника, которую он создал в Женеве, занимается не восстановительной хирургией. Он с большим удовлетворением сообщил мне, что его график расписан на полтора года вперед. Но его будущими пациентами будут вовсе не раненые и не калеки. Это будут преимущественно представители высшего общества, большинство из которых – женщины. Как я поняла из документов, которые мне на изучение дала Матильда, проведенное ими исследование было исследованием на переносимость, и цель его – избежать побочных эффектов. Это был не терапевтический опыт. Детей третьего пола они использовали в качестве подопытных кроликов и тестировали на них метод, который они за баснословную цену предложат мужчинам-политикам или стареющим промышленникам, желающим подправить грудь, бедра или киску своей… шлюхе!
– О, нет! – воскликнула хозяйка кафе, которая стояла у нашего столика, зажав в руке карандаш и блокнот. – Здесь так говорить не принято, милочка! Ты уверен, что она адекватная, Франц?
– Абсолютно, Коринна. Просто она злится, вот у нее и вырвалось. Принеси-ка нам блюдо дня и два бокала божоле.
– Будет сделано, док! – сказала Коринна и убрала блокнот в карман, а карандаш – в шиньон.
Я взяла бумажную салфетку и аккуратно разрезала ее на одинаковые полоски.
– Я понимаю, – сказал Карма. – Понимаю, почему ты не хочешь эту должность и почему у тебя такой подавленный вид.
– Да? Правда?
– Конечно. Твоя цель – исцелять, а не зарабатывать как можно больше денег. Ты чувствуешь себя обманутой и злишься. Ты злишься на этих людей за то, что они водили тебя за нос. В который раз медицинское открытие, потенциально очень важное, пойдет на пользу не тем, кто нуждается в нем в первую очередь, а тем, кто может за него заплатить.
– Больше всего я злюсь… на себя.
– Правда?
– Правда, – ответила я, глядя ему в глаза. – Потому что тридцать секунд я не могла решиться, думала: «Если я пойду туда работать, какую пользу я смогу из этого извлечь? Я овладею этой техникой и потом, лет через пять, предложу ее тем, кто в ней нуждается».
– Понятно. И что?
– Это мерзко, правда?
– Нет. Это по-человечески. И это логично. Любой человек, способный сомневаться и наделенный нравственностью, подумал бы так же. Будь я на твоем месте, я бы тоже об этом подумал. Но… что заставило тебя в конце концов отказаться?
– Не знаю. Много всего. Отвращение к тому, что мной манипулируют, заманивают как маленькую девочку, показав конфетку. И потом, фразы, которые мне вспомнились. Особенно одна. Я прочла ее в ваших бумагах на прошлой неделе.
– Какая?
– «Тело пациента – это не пробирка и не черновик».
– Мммм…
– Этот метод, каким бы многообещающим он ни был, остается экспериментальным. Его не… этично тестировать ни на богатых людях, ни на младенцах третьего пола. Поэтому я вам благодарна.
– За что?
– За урок, который вы мне преподали.
Он покачал головой и вздохнул:
– Нравственность была в тебе и прежде. Она всегда в тебе была. А в остальном ты действуешь как все умные и чувствительные люди, когда им предоставляют шанс: ты учишься сама. Уроки этики тебе преподали пациенты. Мне бы очень нужна ревизия…
– Что вы имеете в виду?
– Два блюда дня. – Молодая женщина в фартуке подошла к нашему столику и поставила на него две тарелки с кусочками мяса и макаронами под соусом.
– Спасибо! Что это?
– Ягненок. Фирменное блюдо нашего кафе.
Карма развернул салфетку и принялся резать мясо. Оно оказалось таким мягким, что поддалось без труда.
– Вчера я ездил к директору больницы. Домой.
– К нему домой?
– Да, в его служебную квартиру. Чтобы попросить возобновить финансирование отделения.
– Ясно… – сказала я, пережевывая мясо. – Mamma mia…
– Да, – улыбнулся Карма. – В первый раз я тоже так думал.
– Вы поехали обсуждать финансовые вопросы к нему на квартиру?
– Не совсем так. Я поехал его шантажировать.
Я вытаращила глаза.
– Не буду вдаваться в подробности… Я консультировал человека, очень приближенного к директору. Несколько раз. Разумеется, я никогда с ним об этом не говорил. А еще я лечу его жену. В благодарность за мой труд его жена периодически приглашает меня на чай… – Он глотнул вина, поставил стакан и посмотрел на меня. – Время от времени мне приходится проверять, не родилась ли у кого-нибудь дурная мысль «перестроить» семьдесят седьмое отделение. Я боюсь не за себя: мне становится страшно при мысли о том, что все, что нам удалось построить – Анжеле, Алине, девочкам из отделения ДПБ и мне, – кому-то однажды может показаться тем, что оно есть на самом деле, – отделением, которое оказывает услуги многим женщинам, но которое, с точки зрения руководства больницы, совсем не рентабельно.
