Давид Фонкинос - Шарлотта
Так власти обставили казнь современного искусства.
8
Шарлотта встала на сторону художников-отщепенцев.
Ей были интересны новые теории, новые тенденции в живописи.
Она читала книги историка искусств Аби Варбурга.
Когда я об этом услышал, мне сразу все стало ясно.
До того как узнать о Шарлотте, я и сам увлекался Варбургом.
В девяносто восьмом году я прочел в «Либерасьон» статью
Под заголовком «Варбург, операция по спасению…».
Журналист Робер Мажори писал о таинственной библиотеке.
Меня привлекло это слово – библиотека.
Оно всегда меня волновало, я с детства такую искал.
Откуда взялось это давнее наваждение —
Не из прошлой ли жизни?
Что-то в имени Аби Варбурга мне не давало покоя.
И тогда я прочел все, что мог, об этом оригинале:
Богатый наследник, старший в семье, он отдал свое состояние
братьям
С условием: покупать все книги, которые он попросит.
Так Аби Варбургу удалось создать потрясающий книжный фонд
И разработать свою теорию расстановки книг,
В частности принцип добрососедства:
Книгу, которую вы искали, не обязательно нужно читать.
Лучше взглянуть на ту, что стоит с нею рядом.
Часами ходил он в экстазе, счастливый, меж книжными полками.
На грани безумия, он говорил даже с бабочками.
Впрочем, его не раз помещали в лечебницы,
И тогда он взывал к врачам,
Пытаясь им доказать, что совершенно здоров:
Если я это вам докажу, отпустите меня на волю!
Он умер в двадцать девятом году, но дело его не пропало,
Его продолжили ученики, и в частности Эрнст Кассирер[8].
Предчувствуя катастрофу, они спасли эту библиотеку,
Переправив ее, в тридцать третьем году, из Германии в Лондон.
Даже книги и те спасались от злобы нацистов.
Она там находится и поныне, на Уобёрн-сквер.
Я часто ее посещал.
В июле 2004-го я получил стипендию для литературной поездки.
Такие поездки называются Миссией Стендаля.
Мне хотелось увидеть Гамбург, побывать в родном доме Варбурга
И написать о нем книгу.
Но сперва я решил сопоставить сумбур моих мыслей с реальностью,
Ибо я непрестанно думал о нем,
О его личности и эпохе, об истории ссыльной библиотеки.
Я поехал, твердо надеясь, что меня посетит озарение.
Увы, ничего такого.
На что же я уповал, в самом деле?
Я ведь даже не знал, чтό намерен искать.
Все больше и больше меня привлекала Германия.
Я был зачарован ее языком,
Слушал lieder на дисках Кэтлин Ферриер[9].
Герои многих моих романов говорят по-немецки,
А некоторые героини преподают этот язык, переводят с него.
Я плыл по волнам этой зыбкой, зовущей туда интуиции.
В Германии жили все любимые мною художники,
Не говоря уже о дизайнерах.
Я никогда не испытывал особого интереса к мебели,
А тут буквально влюбился в столы стиля Bauhaus.
Я ходил в магазин «Conran Shop» лишь затем,
чтоб на них посмотреть,
Выдвигал ящики, примеряя к себе, как другие меряют обувь.
В Берлине я начал любить Берлин.
Часами сидел в кафе на Савиньиплац,
Листал альбомы живописи в магазинах того же квартала.
Мне сказали: твое увлечение нынче в моде.
Это правда: все обожали Берлин.
Все, кто меня окружал, хотели бы жить в Берлине.
Но я вовсе не чувствовал себя «модным», —
Скорее уж старым и устаревшим.
А потом однажды, по чистой случайности,
Я открыл для себя картины Шарлотты,
Знать не зная, чтό мне предстоит увидеть.
Как-то раз я обедал с приятельницей, музейным работником,
И она мне сказала: ты должен прийти к нам на выставку.
Вот и все, что она мне тогда сказала,
Хотя, может быть, и добавила: наверно, тебе понравится,
Но в последнем я не уверен.
Ничто не предвещало дальнейшего.
Она привела меня в зал музея,
И тут это произошло.
Я понял: вот то, что я долго искал,
Вот нежданный предмет моих смутных пристрастий.
Беспорядочный поиск привел меня в нужное место.
С той минуты, как я открыл «Жизнь? Или Театр?»,
Мне стало понятно: здесь сошлось все, что я так любил
И что волновало меня все эти долгие годы, —
Варбург и живопись,
Немецкая литература,
Музыка и фантазия,
Отчаянье и безумие.
Все было здесь, в этой книге,
В этом взрыве насыщенных красок.
Ощущение близости с чем-то неведомым
И странное чувство, что ты здесь когда-то бывал.
Все это жило на картинах Шарлотты,
И все, что я видел, я словно давно уже знал.
Подруга, стоявшая рядом, спросила:
Ну как, тебе нравится?
Я даже не смог ей ответить,
Волненье сдавило мне горло.
Наверное, ей показалось, что мне это неинтересно,
Тогда как…
Не знаю…
Я просто бессилен был выразить то, что меня потрясло.
Недавно мне попался рассказ Джонатана Сафрана Фоера.
Я почти не знаком с работами этого автора,
Но питаю к нему какое-то глупое расположение:
Еще бы, ведь мы с ним соседи по книжной полке.
Каждый находит друзей где может.
Это другой вариант теории добрососедства.
Он пишет, как был потрясен, открыв для себя Шарлотту.
Это случилось в одном амстердамском музее,
Он тоже увидел ее совершенно случайно.
В тот день ему предстояла важнейшая встреча,
Но, стоя перед картинами, он начисто все забыл.
Я и сам покинул музей в шоковом состоянии.
Все окружающее вдруг потеряло значение.
Это крайне редкое чувство – быть всецело плененным,
Ощутить себя оккупированной страной.
И с течением дней это чувство не угасало.
Годы шли, я пробовал делать записи,
Неотрывно исследовал творчество этой художницы,
Цитировал, упоминал Шарлотту во многих своих романах,
Пытался начать эту книгу бессчетное множество раз.
Но как это осуществить?
И должен ли я в ней присутствовать?
И нужно ли делать из этой жизни роман?
В какую же форму облечь мне мое наваждение?
И я начинал, примеривался так и эдак и сразу бросал,
Не в силах сложить хотя бы две фразы подряд.
Я чувствовал, что застреваю на каждом последнем слове
И уже не могу продолжать,
Ощущая буквально физически странное чувство удушья.
Мне был нужен размеренный ритм, чтоб свободно дышалось.
И однажды я понял, как нужно об этом писать.
Часть четвертая
1
Скоро в жизни Шарлотты произошло значительное событие,
И событие это – мужчина.
Альфред Вольфзон.
Невозможно сказать, был он красив или невзрачен:
Такая внешность, как у него, – это вопрос без ответа.
Неоспоримо одно: Альфред притягивал все взгляды.
Ему стоило появиться, как смотрели лишь на него.
А сейчас попытаюсь его описать в процессе ходьбы,
Когда, взмокнув от пота, он идет пешком через весь Берлин.
У него на руках заболевшая мать и сестра-инвалид,
А денег на жизнь взять негде.
Он не имеет права работать преподавателем пения,
И ему осталось только одно – обратиться в Kulturbund —
Ассоциацию взаимопомощи, детище Курта Зингера.
Вот единственный человек, способный ему помочь.
Как всегда опоздав, он ворвался к Зингеру в кабинет,
Бормоча невнятные извинения,
Возбужденно размахивая руками.
Исхудавшее тело болталось в слишком широком пальто.
Несмотря на комичный вид посетителя, Зингер не улыбнулся:
Альфред – незаурядная личность.
Он странен, непредсказуем, но одарен многогранным талантом,
Стал создателем новых теорий в области техники пения.
Голос нужно уметь извлекать из глубин своего существа.
Почему, например, младенцы способны кричать часами,
И при этом их связки ничуть не страдают?
Необходимо определить источник этого свойства,
Безбоязненно погрузившись в то, что заложено в человеке.
Возможно, что все это связано также со смертью.
Альфред вызывал сочувствие, все стремились ему помочь.
Вот и Курт, поразмыслив, придумал решение:
От великой певицы Паулы Саломон ушел педагог по вокалу.
Он работал с ней долгие годы, но теперь отказался,
Поневоле прервал их занятия.
У бедняги не было выбора —
Ему пригрозили расправой, если будет работать с еврейкой.
Их последний урок стал мучительной пыткой,
Они молча расстались в дверях, навсегда.
По прошествии нескольких дней в ту же дверь позвонили.
Вероятно, пришел педагог от Зингера.
Слава богу, хоть раз он вполне пунктуален.
Паула пригласила его войти.
Не успев даже снять пальто и поздороваться,
Альфред воскликнул: какая честь!
Его комплимент был приятен Пауле,
Теперь она слышала комплименты все реже и реже,
Ей почти уже не давали выступать перед публикой,
Лишили права на аплодисменты.
Но все же над голосом нужно работать:
Она ведь вернется на сцену, конечно вернется.
