Давид Фонкинос - Шарлотта
Разве не лучше понять совершенство отдельной картины,
Чем вертеть головой направо-налево, так что рябит в глазах?
Ей хотелось остановиться, подумать
И перестать разыскивать то, чего все равно не найдешь.
5
Как тяжело возвращаться в Германию!
После этого лета в мире чудес атмосфера насилия их ужаснула.
Но это реальность, и нужно смотреть ей в лицо.
Старики решили покинуть страну.
Они понимали, что больше сюда не вернутся,
Что их добровольная ссылка станет бессрочной.
Когда-то в Испании они завязали знакомство с Оттилией Мур,
Американкой немецкого происхождения.
Недавно она овдовела, ей досталось большое наследство,
В том числе и усадьба немалых размеров неподалеку от Ниццы.
Там получали приют все, кто бежал от репрессий, особенно дети.
Приезжая в Берлин, Оттилия видела, что там творится,
И предложила чете Грюнвальд поселиться в ее имении,
На неограниченный срок, подчеркнула она.
Оттилия очень ценила их юмор, их эрудицию.
В ее доме они избегнут неминуемой катастрофы.
После долгих раздумий они согласились.
Усадьба в Вильфранш-сюр-Мер и вправду райское место,
Великолепный сад, экзотические растения,
Кипарисы, пальмы и оливы.
Оттилия жизнерадостна и улыбчива,
Правда несколько экспансивна.
А Шарлотта осталась в Берлине с мачехой и отцом.
Вернулась в школу, где терпела непрерывные унижения,
А потом появился новый закон, запретивший евреям учиться,
И за год до окончания школы ее вынудили уйти.
И она ушла, забрав свой дневник с пометкой:
Поведение – безупречное.
Теперь Шарлотта с Паулой жили практически взаперти,
Не очень-то дружно, больше не понимая друг друга.
Девушка вымещала на мачехе горечь отверженности:
Ведь Паула единственная, на кого можно было кричать.
Но порой между ними царило согласье.
Они говорили о будущем.
Шарлотта буквально бредила рисованием,
мечтала стать художницей.
Иногда прохаживалась перед зданием Академии,
Глядя на студентов с папками для рисунков.
Но потом поднимала голову:
Над зданием развевался огромный нацистский флаг.
Отец убеждал Шарлотту, что ей не попасть в Академию:
Еврейская квота ничтожна, из сотни зачислят дай бог одного.
Он советовал ей записаться в Школу дизайна —
Там пока еще терпят семитов.
Как-никак дизайн – это тоже искусство.
Она станет художником по костюмам.
И Шарлотта нехотя согласилась.
Все равно невозможно сейчас планировать жизнь.
В Школе дизайна Шарлотта училась ровно один день.
Разочарованная, она поняла, что с этим ей не по пути:
Ее призвание – живопись.
И верно, первые же ее картины говорят о ярком таланте.
Альберт решил оплачивать дочери частные занятия.
Он был убежден, что главное в жизни – хорошее образование.
Это залог удачного будущего.
6
Но занятия оказались нудными и бесполезными.
Ее наставница уверяла, что живопись умерла в семнадцатом веке.
Эта женщина, в своем вечном блеклом костюме,
В очках с толстенными линзами, напоминала унылую жабу.
Шарлотта силилась скрупулезно выполнять ее указания —
Ведь отец пожертвовал очень многим, чтобы платить за уроки.
Но до чего же ей было скучно на этих занятиях!
Однажды «жаба» велела Шарлотте нарисовать кактус
И раз за разом бесстрастно стирала ее рисунок:
Число колючек, видите ли, отражено неточно!
Но ведь это не живопись, а фотография.
Шарлотта целыми днями трудилась над натюрмортами,
Анализируя это понятие мертвой натуры[7],
Мертвой, как я сама, думала девушка.
Шарлотте трудно выразить все, что она ощущает,
Однако ее мастерство прогрессирует с каждой картиной.
Она выбрала путь между старым академизмом и современностью,
Безмерно восхищена Ван Гогом, открыла для себя Шагала,
Боготворит Эмиля Нольде, прочитав его знаменитую фразу:
Я люблю те картины, которые словно сами себя написали.
А ведь есть еще Мунк, и Кокошка, и Бекман.
Живопись захватила Шарлотту, она забыла обо всем остальном.
Чего бы это ни стоило, ей нужно поступить в Академию.
И Шарлотта готовилась к конкурсу так одержимо,
Словно демон в нее вселился.
Альберт и Паула тревожились: ее страсть приняла опасную форму,
Но Шарлотта, которая прежде считала себя неудачницей,
Напротив, вернулась к жизни. Нашла наконец свой истинный путь.
Она привезла свои работы в Академию живописи.
Ее стиль заинтриговал профессора Людвига Бартнинга.
Он разглядел в юной художнице огромный потенциал
И решил добиться того, чтобы ее зачислили.
Но в Академию почти не берут евреев.
Единственный довод в пользу Шарлотты: ее отец – ветеран войны.
Даже в общем кошмаре бывают отдельные послабления.
Словом, есть еще крошечный шанс.
Значит, нужно представить картины приемной комиссии.
Людвиг решил познакомиться лично с юной абитуриенткой.
Этот доброжелательный человек боролся
против расистских законов,
И Шарлотта стала его протеже.
Наверно, он чуял в ней что-то, чем сам был обделен.
Всю жизнь Бартнинг писал цветы,
Весьма изысканные цветы,
Дышавшие благонравием.
Члены приемной комиссии стояли пред тяжкой дилеммой:
Талант Шарлотты сам по себе не вызывал сомнений,
Но принять ее в Академию – это же просто немыслимо:
Для них это слишком рискованно.
Да какой же тут риск? – возмущался Бартнинг.
Она может растлить наших юных арийских студентов.
Раз еврейка, значит развратная обольстительница.
Бартнинг в ответ сообщил, что лично знаком с Шарлоттой
И гарантирует: она ничем не опасна для их студентов.
Он упорно твердил, что она даже слишком скромна,
Что за угрозой, якобы исходящей от этой девушки,
Комиссия не разглядела ее таланта.
Настойчивость Бартнинга все ж увенчалась победой —
Уникальный случай по нынешним временам!
Шарлотта Саломон, изгнанная отовсюду, принята.
Она будет студенткой Школы изящных искусств.
7
Девушка окунулась в работу с безудержной страстью.
Профессора одобряли ее усердие, ее творческий дар,
Но временами корили за молчаливость.
Интересно узнать, чего от нее хотят?
Ее ведь просили держаться в сторонке, избегать
разговоров с другими.
И все-таки у нее появилась подруга —
Бáрбара, белокурая и хорошенькая, притом чистокровная немка.
До чего ж я красива, хайль Гитлер! – восклицала весело Барбара.
По вечерам они часто вдвоем возвращались с занятий,
И Шарлотта выслушивала откровения новой подруги.
Та рассказывала о своем возлюбленном.
Жизнь казалась ей просто чудесной.
Ах, если б Шарлотта могла хоть недолго пожить, как подруга!
В Академии творческая свобода постепенно сходила на нет.
Власть связывала преподавателей все более строгими правилами.
Нацисты решили обуздать слишком вольные кисти.
То и дело полиция нагло вторгалась в классы
И рыскала по всем углам, вынюхивая запах упадка.
Пора искоренить пресловутое «современное искусство»!
Как смеют эти мазилы не писать белокурых крестьян!
Как смеют не восхвалять арийских атлетов, их силу и доблесть!
Долой небывалых уродов – скорченных призраков Бекмана,
Мерзкого пачкуна, вождя упадочной живописи!
Немецкий гений Макс Бекман решил покинуть страну
в тридцать седьмом,
Сразу же после речи Гитлера, произнесенной в Мюнхене
По случаю открытия Дворца немецкого искусства:
До того как пришел к власти национал-социализм…
В Германии царило так называемое современное искусство…
Что ни год появлялся новый «шедевр» этого современного
искусства!
А нам – нам нужно немецкое искусство
с его бессмертными ценностями!
Искусство как символ не временной моды, не стиля эпохи,
Но символ и образ германской нации!
А что создаете вы?
Уродов, кретинов, калек,
Женщин, внушающих лишь омерзение,
Мужчин, подобных скотам, а не людям,
Детей, которых – будь они таковыми в жизни —
Сочли бы проклятием Божьим!
Итак, приговор прозвучал,
И «упадочное» искусство стало центром широкой ретроспективы.
Нужно продемонстрировать людям, что именно запрещено любить,
Нужно воспитывать зрителей, формировать у них правильный вкус,
И, главное, нужно навек заклеймить виновных в этом упадке.
«Почетное» место отвели Шагалу, Эрнсту и Отто Диксу.
Толпы зрителей измывались над этой «еврейской мазней».
После сожженных книг – заплеванные картины.
Среди шедевров развесили и детские каракули,
И картины, написанные душевнобольными.
Так власти обставили казнь современного искусства.
