Орхан Памук - Снег

Сидевшие за столом женщины вовсе не были так спокойны, как Ка. Поскольку он рассказал, что знает от Фазыла о том, что было на собрании в отеле «Азия», Ипек была краткой:

– Ладживерт покинул собрание в гневе. Кадифе сейчас очень раскаивается в том, что сказала там. Мы отправили туда, где он прячется, Захиде, но там его не оказалось. Мы не можем найти Ладживерта.

Ипек начала говорить, как старшая сестра, которая пытается помочь младшей найти выход из ее неприятностей, но сейчас и она сама выглядела слишком встревоженной.

– Если вы найдете его, что вы у него попросите?

– Сначала мы хотим убедиться, что он жив и что его не поймали, – сказала Ипек. Он бросила взгляд на Кадифе, которая, казалось, вот-вот расплачется. – Принеси нам новости о нем. Скажи ему, что Кадифе сделает все, что он пожелает.

– Вы знаете Карс намного лучше меня.

– Вечером, в темноте, мы только женщины, – сказала Ипек. – Ты узнал город. Иди в чайные «Айдеде»[59] и «Нурол» на проспекте Халит-паши, куда ходят студенты-исламисты из училища имамов-хатибов. Там, конечно, сейчас кишит полиция, но они тоже сплетники: если с Ладживертом случилось что-то плохое, ты узнаешь об этом.

Кадифе вытащила носовой платок и собиралась вытереть нос. Ка решил, что она расплачется.

– Принеси нам новости от Ладживерта, – сказала Ипек. – Если мы задержимся, отец будет за нас волноваться. Он также ждет тебя на ужин.

– Посмотрите и в чайных в квартале Байрам-паши! – сказала Кадифе, вставая.

В беспокойстве и грусти девушек было что-то такое хрупкое, такое привлекательное, что Ка прошел с ними полпути из кондитерской до отеля «Кар-палас», потому что не мог расстаться с ними. Ка привязывал к ним не только страх, что он может потерять Ипек, но и загадочное чувство общей вины (они все вместе делали что-то втайне от их отца). Ему представилось, что когда-нибудь они поедут с Ипек во Франкфурт, что приедет и Кадифе, что они все втроем пойдут по Берлинскому проспекту, заходя в кофейни и глядя на витрины.

Он совсем не верил в то, что сможет выполнить данное ему задание. Чайная «Айдеде», которую он нашел без труда, была такой заурядной и скучной, что Ка, почти забыв, для чего пришел сюда, какое-то время в одиночестве смотрел телевизор. Вокруг было несколько юношей студенческого возраста, но, несмотря на его усилия завязать беседу (он заговорил о футбольном матче, шедшем по телевизору), никто к нему не подошел. А Ка между тем сразу приготовил пачку сигарет, чтобы угостить их, и положил на стол зажигалку, чтобы кто-нибудь попросил разрешения воспользоваться ею. Поняв, что не сможет ничего узнать и от косоглазого продавца, он вышел и пошел в находившуюся неподалеку чайную «Нурол». Здесь он увидел несколько юношей, смотревших тот же футбольный матч. Если бы он не заметил газетные вырезки на стенах и таблицу встреч «Карсспора» за этот год, он не смог бы вспомнить, что вчера разговаривал здесь с Неджипом о существовании Аллаха и о смысле мира. Он увидел, что рядом со стихотворением, которое он читал вчера вечером, другой поэт повесил другое, в подражание первому, и начал переписывать его в свою тетрадь:

Ясно: мама из рая не выйдет, нас не сможет обнять,И отец наш не перестанет никогда ее избивать,Все равно будет сердце теплеть, а душа – оживать.Потому что это судьба: утопая в дерьме, будем Карс мы                                                   как рай вспоминать.

– Ты пишешь стихи? – спросил мальчик-продавец, стоявший напротив.

– Молодец, – сказал Ка. – Ты умеешь читать вверх ногами?

– Нет, братец, я и нормально читать не умею. Я бросил школу. А потом я уже вырос, грамоте так и не смог научиться, а теперь уже поздно.

– Кто написал это новое стихотворение на стене?

– Те парни, которые приходят сюда, поэты.

– Почему их нет сегодня?

– Вчера их всех забрали солдаты. Остальные – кто в тюрьме, кто спрятался. Спроси вот у этих, они полицейские в штатском, они знают.

Там, куда он показывал, сидели два юноши, бурно разговаривавшие о футболе, но Ка не стал подходить к ним и что-то спрашивать, а сразу вышел из чайной.

Ему приятно было увидеть, что снег начался вновь. Он вовсе не верил, что найдет след Ладживерта в чайных квартала Байрам-паши. Сейчас вместе с грустью, которую он чувствовал в тот вечер, когда приехал в Карс, он ощущал внутри себя и счастье. Ожидая, что придет новое стихотворение, он медленно, словно во сне, прошел мимо уродливых и бедных бетонных зданий, мимо заснеженных парковок, мимо обледенелых витрин чайных, парикмахерских и бакалей, мимо дворов, в которых со времен русских лаяло несколько собак, мимо магазинчиков, где продавались запчасти для тракторов и все необходимое для телег, мимо сырных лавок. Он чувствовал, что все, что он сейчас видит: предвыборные плакаты партии «Отечество», маленькие окна с плотно задернутыми занавесками, реклама «Появилась вакцина от японского гриппа», повешенная много месяцев назад в заледеневшую витрину аптеки «Билим»», и отпечатанные на желтой бумаге призывы против самоубийств, – он не забудет до конца своей жизни. В нем с такой силой поднялась эта невероятная ясность восприятия всех подробностей момента, который он переживал, чувство, что «в этот миг все связано между собой, и он сам – неотделимая часть этого глубокого и прекрасного мира», что он, думая, что подступает новое стихотворение, вошел в какую-то чайную на проспекте Ататюрка. Но стихотворение к нему так и не пришло.

33

Безбожник в Карсе

Как только Ка вышел из чайной, на заснеженном тротуаре он наткнулся на Мухтара. Мухтар, в задумчивости куда-то спешивший, увидел его, но под густым крупным снегом словно бы не сразу понял, что это Ка, а Ка сначала захотел от него улизнуть. Оба одновременно сделали над собой усилие и обнялись как старые друзья.

– Ты передал Ипек то, что я просил? – спросил Мухтар.

– Да.

– Что она сказала? Иди сюда, давай посидим в этой чайной, расскажешь.

Несмотря на военный переворот, на побои, полученные от полиции, на то, что провалилось дело с выборами в мэры, он вовсе не выглядел удрученным.

– Почему меня не арестовали? Потому что выборы будут проведены, стоит только снегу закончиться, дорогам открыться, а военным вернуться в казармы, скажи это Ипек! – сказал он, когда они сидели в чайной.

Ка кивнул. И спросил, нет ли новостей о Ладживерте.

– Я первый позвал его в Карс. Раньше он всегда, когда приезжал сюда, останавливался у меня, – сказал Мухтар с гордостью. – С тех пор как стамбульская пресса причислила его к террористам, он уже не ищет нас, когда приезжает, чтобы не нанести вред нашей партии. Я самым последним узнаю о том, что он делает. Что Ипек сказала в ответ на мои слова?

Ка сказал, что Ипек не дала конкретного ответа на новое предложение Мухтара о замужестве. А Мухтар отреагировал на это с таким многозначительным видом, будто это был какой-нибудь особенный ответ, и сказал, что хочет, чтобы Ка знал, какая чувствительная, какая тактичная и понимающая женщина его бывшая жена. Он очень раскаивается сейчас, что в трудный период своей жизни неправильно вел себя с ней.

– Когда вернешься в Стамбул, ты отдашь собственноручно Фахиру стихи, которые я тебе дал, правда? – спросил он потом.

Когда Ка утвердительно кивнул, на лице Мухтара появилось жалостливое и грустное выражение. Смущение, которое Ка испытывал по отношению к Мухтару, сменялось чем-то средним между отвращением и жалостью, и вдруг он увидел, что тот достал из кармана газету.

– Если бы я был на твоем месте, то так спокойно не гулял бы по улицам, – сказал Мухтар с удовольствием.

Ка выхватил у него из рук и одним махом прочитал завтрашний номер газеты «Серхат шехир», на котором еще не просохла краска: «Успех актеров-революционеров»… «Спокойные дни в Карсе», «Выборы перенесены», «Граждане довольны восстанием…»

Потом он прочитал статью на первой полосе, на которую указал Мухтар:

О всеобщем интересе к тому, что делает так называемый поэт Ка в эти сложные дни в нашем городе. Рассказ о так называемом поэте, опубликованный в нашем вчерашнем номере, вызвал бурный отклик у жителей Карса

Мы многое слышали о так называемом поэте Ка, который вчера, в середине кемалистского представления, разыгранного на сцене великим актером Сунаем Заимом и его друзьями при воодушевленном участии народа, представления, принесшего в Карс мир и спокойствие, прочитал свои непонятные и неприятные стихи, испортившие людям настроение. В наши дни, когда мы, жители Карса, духовно близкие друг другу и много лет жившие душа в душу, оказались втянуты внешними силами в братскую распрю, когда наше общество искусственно раскололи на сторонников религии и сторонников светских порядков, на курдов, турок и азербайджанцев, когда вновь зазвучали утверждения о геноциде армян, которые давно пора предать забвению, – среди нас, словно шпион, внезапно появился этот запятнанный человек, когда-то сбежавший из Турции и много лет живущий в Германии. Это не могло не породить у людей вопросы. Правда ли, что этот поэт сказал, встретившись два дня назад на нашем вокзале с юношами из училища имамов-хатибов, которые, к сожалению, склонны поддаваться различным провокациям: «Я атеист, я не верю в Аллаха, но и совершать самоубийство не собираюсь, и вообще Аллаха нет»? Когда он говорит, что «дело интеллектуала – злословить о святынях нации», и отрицает Аллаха – это и есть европейское свободомыслие? То, что ты кормишься на немецкие деньги, еще не дает тебе права попирать веру нации! Или же ты прячешь свое настоящее имя, потому что стесняешься, что ты – турок, и используешь в подражание европейцам псевдоним Ка? Как с сожалением сообщили позвонившие в нашу редакцию читатели, этот безбожник, подражающий Западу, приехал в наш город в эти трудные дни с целью посеять смуту между нами, он подстрекал народ к бунту, стучался в самые бедные двери в самых нищих кварталах и даже замахнулся на то, чтобы порочить Ататюрка, который даровал нам эту родину, эту республику. Всему Карсу интересно, почему этот так называемый поэт, который остановился в отеле «Кар-палас», приехал в наш город. Молодежь Карса покажет богохульникам, отрицающим Аллаха и пророка (Да благословит его Аллах и приветствует!) их место!