Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов
Мы выходим из машины и направляемся к стойке регистрации, которая находится так далеко, словно в другом часовом поясе.
– Значит, твоя духовность приземлённая, а не парящая в небесах.
– Правильно. Но нет необходимости противопоставлять ПайяРах какому-либо вероисповеданию. Давайте вести настоящий диалог. Средства массовой информации, священнослужители и власти пытаются пресечь в зародыше любые дебаты, которые не служат их целям. И Бог не поможет нам выбрать истинную веру среди тысяч вероисповеданий. Нам следует это знать. История говорит нам об этом.
– Эта твоя ПайяРах, как кажется, имеет смысл – практический смысл выживания. Но потребуется убеждение для того, чтобы заменить или дополнить нынешние вероисповедания с помощью ПайяРах. Ты способен творить чудеса, папа? Ты готов взойти на крест?
– Чёрт побери, нет! И нет! Никаких чудес. Никаких жертв. Я хочу вести обычную жизнь, что мне пока не удавалось!
Мы подходим к эскалатору. Он не работает. Нам нужно подниматься к терминалу по лестнице. Я смотрю на ступени и хмурюсь.
– В Вавилонской башне не было такого количества ступеней, – ворчу я.
Мы делаем глубокие вдохи, чтобы наполнить лёгкие воздухом, и идём вверх. Я начинаю говорить с того места, где прервался, увидев, что эскалатор не работает:
– Люди не должны больше полагаться на старые поверья и старые книги, которые подводили людей или не оправдывали их ожиданий на протяжении тысяч лет. Мы не овцы, и нам не нужен пастух, чтобы контролировать нас кнутом или пряником.
– Я думаю, что тут у тебя возникнут проблемы с поиском последователей.
– Я не ищу ни апостолов, ни последователей, ни учеников. Я просто неизвестный поэт, который ничего не обещает, не творит чудес, не имеет могущества, не обладает даром предсказания, он только хочет, чтобы его услышали несколько человек и поправили его. Ничто не написано ни на камне, ни на песке, ни на воде. Это всё.
Мы пыхтим, поднимаясь по лестнице, за нами вверх бежит мужчина в костюме. У него в каждой руке по чемодану. На спине у него болтается мешок с клюшками для гольфа. Зубами он сжимает ручку кожаного портфеля. Мы с Бобби прижимаемся к перилам, чтобы дать ему пройти. Одна клюшка для гольфа ударяет меня по рёбрам, больно. Он не извиняется.
– Богу следовало бы сделать вас осьминогом! – кричу я ему вслед.
Бобби странно смотрит на меня, словно хочет сказать: «Что ты за пророк?», но вместо этого говорит:
– Как ты думаешь, папа, истина и любовь могут противоречить друг другу?
– Обычно нет, – отвечаю я. – Любовь рождает истину, а истина рождает любовь.
– Но мать может демонстрировать любовь, говоря своему ребёнку неправду, – указывает Бобби. – Например, чтобы ребёнок чувствовал себя лучше, если у него неизлечимая болезнь.
– Да, можно придумать и другие примеры, которые заставляют напрячь мозг, – признаю я. – У меня нет всех ответов, как во всех религиях, где есть ответы на все вопросы.
Внезапно меня охватывает беспокойство, оно набрасывается на меня, как голодный тигр, когда я думаю о себе и Джульетте, о болезни Альцгеймера и себе самом, об Университете и обо мне – проблемах, который выбивают из меня этот момент счастья.
Мы добираемся до верха лестницы и идём к стойке регистрации на рейс Бобби. Стоит длинная очередь. Перед нами оказывается как раз Человек-Осьминог. Я ему победно улыбаюсь. Он раздражённо хмурится в ответ.
– Твоя ПайяРах – это новая концепция, насколько мне известно, – говорит Бобби. – Но столпы – нет.
– Я не создавал никаких новых ингредиентов или столпов, – говорю я. – Я использовал доступные ингредиенты, чтобы сварить новый суп – суп для всех сезонов, надо надеяться. Это всё. Как он на вкус, Бобби?
– Пока неплохо. Но меня нужно ещё какое-то время убеждать.
Он проводит языком по губам, как будто пробует ПайяРах.
– Я знаю. Я чувствую то же самое. Именно поэтому я решил попробовать её на тебе на первом, Бобби.
– И куда ты собираешься с этой своей ПайяРах?
– Сегодня только в аэропорт, – говорю я ему. – Проводить тебя. Представить, каким ты видишь всё, находясь высоко над землёй, каким маленьким ты видишь меня, стоящего на земле, если смотреть сверху.
– А какие у тебя высшие ценности, папа, если вкратце? – он говорит это с широкой улыбкой. Она напоминает мне весну.
– Все просто, Бобби: ПайяРах, мы и французский сыр фета – не солёный греческий и никакой другой сыр фета.
Через несколько часов я получаю от него письмо по электронной почте:
«Когда я находился высоко в небе, то смотрел вниз, чтобы разглядеть тебя, но не смог найти. Тогда я стал искать тебя внутри себя. Я нашёл тебя в своём сердце все ещё булькающим о Боге! Спасибо, папа, за всё, в особенности за вкусные идеи и ещё более вкусные блюда, которые ты придумываешь».
Я чувствую себя счастливым и тем не менее несчастным. Моё счастье, возможно, мелкое, а несчастье глубокое. Как мне справиться с моими проблемами, реальными или воображаемыми?
Мои страхи взаимодействуют с моей любовью к Джульетте, любовью к сыну и любовью к человечеству, и моим вселенским оптимизмом по отношению к будущему – и я остаюсь каким-то образом парализованным, в некоторой неопределённости, и тем не менее я улыбаюсь несколько горько-сладкой улыбкой.
Нам говорят про одного Бога, говорят о многих богах и многих пророках, но не говорят много правды. Священные книги говорят нам, что делать, а что не делать, но не как быть скептиками, не как искать истину и не как узнать, как искать истину.
С этими мыслями в голове я пишу стихотворение, которое также и не стихотворение!
Я Зороастра представляю —Ведёт он с Солнцем разговоры.Людей, что устали не зная,За Моисеем шли сквозь море.Христа я вижу на Вечере —В его глазах любовь сияет,Он неподкупностью и веройУчеников объединяет.И медитирующий БуддаНаходит к истине дорогу.В горбах крылатого верблюдаМохаммед устремился к Богу.Я вижу и других пророков,Они вниманья ожидают,Ведь нет в цветах весенних прока,Коль пчёлы их не опыляют.Священники, я вижу, в рясах,Вокруг пророков роем вьются.Им преклоняясь, в страстных плясахЯзычницы нагие гнутся…Но строгие азы марксизмаТворят во взглядах перемены,И крест жестокий атеизмаПеречеркнёт все эти сцены.Я вижу Маркса: крест он ставит,Как будто на моих виденьях,Железом раскалённым правит,Клеймя слепые убежденья…Дымится плоть. Я защищаюсь,Стремясь остановить горенье,В мир скептицизма погружаюсь,И жду, как суфий, озаренья…В лучах сверхновой растворяясьРеальности, а может, в Боге,Слезинкой в море потеряюсь,Без сожалений и тревоги.
Глава 18
Путешествие во времени
Сейчас утро, и стеклянный дом кажется пустым, словно меня в нём нет. Отъезд Бобби и резкое появление моих страхов наполняют меня опасениями. Тот факт, что одиночество – это пандемия в полном людей мире, и я – просто одна из жертв, меня не успокаивает.
Я обращаю внимание, что чем меньше я делаю то, что хочу делать, – или чем больше делаю то, что не хочу делать, тем больше чувствую себя, как заключённый! Я хочу заняться любовью с Джульеттой, но я не должен этого делать; я хочу прекратить лицемерить и притворяться в Университете, но я должен продолжать это делать. Невидимые тюремные охранники толкают и швыряют меня с восхода до восхода. Я – пёс, привязанный к дереву; если я попытаюсь пойти дальше, чем позволяет длина моего поводка, например, выскажу вслух свои идеи или потрачу больше, чем лежит у меня на банковском счёте, то меня задушит поводком. Так много поводков, так много сдерживающих факторов. Да, я лицемерю и притворяюсь, причём притворяясь даже с Джульеттой и сыном. Да, я свой собственный тюремный охранник. Но я не могу бросить преподавание. Я не могу даже пойти водителем такси, боясь потеряться – как я сейчас чувствую себя потерянным. Каждый день я всё больше удивляюсь от того, что прожил ещё один день сам по себе. Крыша ещё не отремонтирована. Сгоревший тостер не заменён. Дела, которые нужно сделать, кричат на меня у меня в голове.
Я убеждаю себя быть позитивным. Я пытаюсь быть настолько спокойным, насколько возможно. Я медитирую. Я занимаюсь йогой. Я съедаю целую дыню, пока гуляю в лесу за домом. Я думаю о временном характере счастья. Груз одиночества давит на меня, вдавливает меня в пропасть тьмы. Было так здорово, когда здесь находился Бобби.
Я задумываюсь, возможно ли полностью вырваться из пузырей своего эгоизма, эгоцентричности и самодовольства. Смогу ли я это сделать? Я гадаю, будет ли этот вялотекущий кризис личности приносить мне боль до моего последнего вздоха. Мой разум всё больше и больше выходит из-под моего контроля. Моя жизнь сведена до того, что взрывает один пузырь незнания за другим, чтобы я в результате оказался во всё больших и больших пузырях незнания? Сколько ударов сердца мне осталось? Сколько пузырей мне нужно взорвать?
