М. Стедман - Свет в океане
Изабель шла по улице. Было три часа ночи, и она выскользнула из дома родителей через заднюю дверь. Высокий эвкалипт ухватил луну двумя длинными ветками, похожими на крючковатые пальцы. Под босыми ногами тихо хрустела сухая трава: здесь, среди палисандровых деревьев и делониксов [23] , когда-то давно играли в крикет.
Она никак не могла сосредоточиться, и ее разум тщетно пытался примирить ее с реальностью, в которой она потеряла сначала первого ребенка, потом второго и третьего, а теперь еще и Люси. И Том, тот самый Том, которого она любила столь безоглядно и за которого вышла замуж, тоже оказался лжецом, строчившим за ее спиной письма другой женщине и замышлявшим отнять у нее дочь.
«Я понимаю».
Что он хотел этим сказать?
Она почувствовала, как живот свело резью. Мысли разбегались в разные стороны, и вдруг ей с необыкновенной ясностью припомнились те ощущения, что довелось пережить в девятилетнем возрасте, когда понесла лошадь. Наткнувшись на дороге на тигровую змею, она встала на дыбы и тут же рванулась вперед, прямо в лесную чащу, не обращая внимания на хлещущие ветки и ребенка, отчаянно вцепившегося в гриву. Изабель, прильнув к шее обезумевшего животного, изо всех сил за нее держалась, пока оно не выбилось из сил и не пришло в себя, проскакав не меньше мили.
– Тут уж ничего не поделаешь, – сказал ей тогда отец. – Если лошадь понесла, надо держаться из последних сил и молиться. Нельзя остановить животное, охваченное слепым ужасом.
Она ни с кем не могла поговорить. Ее никто не сможет понять. Какой смысл в ее жизни без семьи, ради которой она жила? Она провела рукой по коре палисандрового дерева и нашла две зарубки, которые оставили братья за день до отплытия во Францию. Первую Элфи сделал по ее росту и сказал:
– Это чтобы знать, сестренка, как ты выросла, когда мы вернемся. Поэтому можешь сюда приходить и проверять сама.
– А вы точно вернетесь? – спросила она.
Братья переглянулись – на их лицах промелькнуло выражение и тревоги, и нетерпения.
– Вернемся, когда ты дорастешь вот до сюда, – пообещал Хью и сделал зарубку на шесть дюймов выше. – Как только ты станешь такого роста, мы и вернемся.
Она так и не доросла до той зарубки.
По стволу пробежала ящерица, и Изабель, очнувшись от воспоминаний, возвратилась в настоящее, где так много непонятного. Луна, чей серебристый диск виден сквозь ветви, бледнела на глазах. В голове роились вопросы, на которые у нее не было ответа. Кем же на самом деле оказался Том? Человек, которого, ей казалось, она знает. Как мог он совершить такое предательство? Какой была ее жизнь с ним? И что стало с душами их детей, которые так и не сумели найти свой путь в этот мир, чтобы остаться с ней? И где-то в глубинах сознания зарождается крамольная мысль: зачем жить завтра? Какой в этом смысл?
Недели после возвращения Грейс оказались для Ханны куда страшнее тех, что были после ее исчезновения, ибо она столкнулась с реалиями, о которых раньше старалась не думать. Прошло столько лет! Фрэнк действительно умер. Часть жизни ее дочь прожила не с ней, и исправить это уже невозможно. Отсутствие Грейс рядом с Ханной означало ее присутствие рядом с другими людьми. Мысль о том, что за всю свою жизнь ее дочь ни разу о ней не подумала, отозвалась в сердце Ханны острой болью. И она со стыдом почувствовала себя преданной. Преданной своей собственной дочерью, еще такой маленькой.
Она вспомнила о жене Билли Уишарта, и как ее радость от возвращения мужа, которого она считала погибшим в битве на реке Сомма во Франции, обратилась в отчаяние. После газовой атаки он так и не смог оправиться и вернулся домой инвалидом, который не узнавал своих близких. Промучившись с ним пять лет, его жена одним морозным утром забралась в коровнике на перевернутый бак и повесилась, и вынимали ее из петли дети, поскольку сам Билли был не способен даже держать в руке нож.
Ханна молилась о терпении, силе и понимании. Каждое утро она просила Господа помочь ей дотянуть до вечера.
Однажды, проходя мимо детской, она услышала голос. Замедлив шаг, Ханна на цыпочках подошла к приоткрытой двери и заглянула внутрь.
При виде дочери, играющей в куклы, у нее радостно забилось сердце: все прежние попытки увлечь девочку игрой заканчивались неудачей. А теперь на покрывале расставлен игрушечный чайный сервиз. На одной кукле было красивое кружевное платье, а на другой – только блузка и шаровары. На подоле куклы, одетой в платье, лежала деревянная прищепка для белья.
– Пора ужинать, – сказала девочка за куклу в платье и, поднеся игрушечную чашку к прищепке, громко почмокала. – Хорошая девочка! А теперь пора спать, моя сладкая. Спокойной ночи. – Она поднесла прищепку к губам куклы, чтобы та могла ее поцеловать на ночь. – Посмотри, папа, – продолжала она, поглаживая прищепку рукой куклы. – Люси спит!
– Спокойной ночи, Люси, спокойной ночи, мама. – На этот раз говорила уже кукла в шароварах. – Мне пора зажигать маяк. Солнце уже почти село. – И кукла отправилась под одеяло.
Кукла в платье сказала:
– Не волнуйся, Люси. Никакая колдунья тебя не украдет! Я их всех прогнала!
Не в силах больше сдерживаться, Ханна влетела в комнату и выхватила куклы.
– Хватит! – со злостью закричала она и, потеряв голову от охватившего ее негодования, ударила малышку по руке. – Ты меня поняла?
Девочка застыла, но не заплакала и только молча смотрела на мать.
Ханна уже успела опомниться и сама была в ужасе от собственной вспышки гнева.
– Милая, прости меня! Я совсем не хотела сделать тебе больно. – И тут ей вспомнился совет доктора. – Эти люди уехали. Они совершили плохой поступок и забрали тебя из дома. А теперь они уехали. – При слове «дом» Грейс озадаченно на нее посмотрела, и Ханна вздохнула: – Когда-нибудь ты все поймешь.
К обеду, когда Ханна всхлипывала на кухне, стыдясь своей несдержанности, ее дочь снова играла в прежнюю игру, только уже не с куклами, а с тремя прищепками.
В тот вечер Ханна до глубокой ночи что-то мастерила, вооружившись иголкой с ниткой, а утром ее дочь, проснувшись, увидела на подушке новую тряпичную куклу – маленькую девочку, на переднике которой было вышито «Грейс».– Я с ума схожу при одной мысли, в каком она сейчас состоянии, мама, – сказала Изабель. Они сидели в плетеных креслах под навесом на заднем дворе. – Она скучает по нам, скучает по дому. Бедная малышка не может понять, что происходит.
– Я знаю, дорогая. Я знаю, – отозвалась мать.
Виолетта налила ей чашку чаю, Изабель поставила ее на колени. Ее дочь было трудно узнать: лицо посерело, глаза ввалились, под ними – темные круги; волосы тусклые и спутанные.
– Даже похорон и тех не было… – произнесла Изабель вслух пришедшую ей мысль, будто отвечая на мучившие ее вопросы.
– Ты о чем? – спросила Виолетта. В последнее время понимать дочь становилось все труднее.
– Все, кого я потеряла, они просто исчезли в никуда. А будь похороны нормальными… я не знаю… может, и была бы разница. У нас есть фотография могилы Хью в Англии, а имя Элфи выбито на мемориале. А трое моих детей… – целых трое, мам! – просто преданы земле без всякой службы. А теперь, – ее голос дрогнул от слез, – теперь еще и Люси…
Виолетта была рада, что не устраивала похорон сыновей: это было бы неоспоримым свидетельством смерти и означало ее признание. И предание земле. А раз похорон не было, то всегда оставалась надежда, что в один прекрасный день они заглянут к ней на кухню узнать, когда ужин; и они все вместе посмеются над такой нелепой ошибкой, которая едва не заставила ее поверить – подумать только! – что они больше не вернутся.
Она ответила, тщательно подбирая слова:
– Милая, Люси не умерла! – Изабель, казалось, не обратила на ее слова никакого внимания, и мать нахмурилась: – Во всем, что произошло, нет твоей вины. И я никогда не прощу этого человека.
– Я думала, что он меня любит, мама. Он говорил, что дороже меня у него нет никого на свете. А сам поступил так низко…
Позже, занявшись приведением в порядок серебряных рамок с фотографиями сыновей, Виолетта в который уже раз задумалась о случившемся.
Любовь к ребенку выходит за рамки категорий добра и зла. Она знала женщин, рожавших от мужей, к которым питали отвращение, или, хуже того, от насильников. И все же они любили своих детей неистово и исступленно, хотя и испытывали ненависть к тем, кто волей судьбы оказался их отцом. Виолетта знала, что от любви не бывает лекарств.Глава 29
– Почему ты ее защищаешь?
Услышав вопрос, Том замер, настороженно посмотрев на Ральфа сквозь решетку.
– Да тут и слепому все видно! Стоит мне упомянуть Изабель, как ты тут же меняешься в лице и теряешь способность мыслить здраво!
– Я должен был защищать ее лучше. От себя самого.
– Не болтай ерунды!
– Ты всегда был мне настоящим другом, Ральф. Но ты… многого обо мне не знаешь.
– Но и знаю я о тебе тоже много, парень.
