М. Стедман - Свет в океане
– Не болтай ерунды!
– Ты всегда был мне настоящим другом, Ральф. Но ты… многого обо мне не знаешь.
– Но и знаю я о тебе тоже много, парень.
Том поднялся.
– Движок удалось наладить? Блюи сказал, что с ним проблемы.
Ральф внимательно на него посмотрел:
– Есть такое.
– Этот катер тебе славно служил многие годы.
– Да, я всегда доверял ему и не думал, что с ним что-то может случиться. Начальство во Фримантле хочет отправить его в утиль. – Ральф посмотрел Тому в глаза. – Жизнь так коротка! Как можно выбрасывать на ветер лучшие годы своей жизни?
– Лучшие годы моей жизни были очень давно, Ральф.
– Вздор, и ты сам это знаешь! Пора наконец очнуться и взяться за ум, черт тебя побери!
– И что, по-твоему, я должен сделать, Ральф?
– Ты должен сказать правду, какой бы она ни была! Любая ложь ведет к одним неприятностям.
– Иногда бывает и так, что и правда тоже! У каждого человека есть свой предел, и кому, как не мне, это знать! Иззи была обычной счастливой девушкой, пока не связалась со мной. Ничего подобного бы не произошло, не отправься она со мной на Янус. Она считала, что там настоящий рай. И понятия не имела, что ее ожидало. Я не должен был позволять ей ехать.
– Она взрослая женщина, Том.
Он посмотрел на шкипера и произнес, медленно подбирая слова:
– Ральф, к этому шло уже очень давно. Рано или поздно, но за содеянное приходится держать ответ. – Он вздохнул и перевел взгляд на паутину в углу камеры, в которой висело несколько мух, походивших на брошенные елочные украшения. – Я должен был умереть много лет назад. Одному Богу известно, сколько раз мне чудом удавалось избежать пули или удара штыком. Я и так пережил отпущенное мне время. – Он с трудом сглотнул. – Для Изз без Люси жизнь и так сплошное мучение. Она не выдержит в тюрьме… Ральф, это самое малое, что я могу для нее сделать. Хоть чем-то загладить вину.
– Это нечестно! – Девочка повторяла эту фразу снова и снова, но уже не жалобным тоном, а в отчаянной попытке пробить брешь непонимания. Она говорила это так, будто хотела объяснить простую английскую фразу иностранцу. – Это нечестно! Я хочу домой!
Иногда Ханне удавалось отвлечь ее на несколько часов. Они вместе пекли пирог. Вырезали из бумаги кукол. Сыпали крошки на пороге дома для крапивников, чтобы эти крошечные птички прыгали на своих тоненьких ножках совсем близко и изящно клевали угощение под восхищенным взглядом Грейс.
Увидев, как загорелись у Грейс глаза при виде кошки, которую они случайно встретили на улице, Ханна опросила знакомых, нет ли у кого котят, и вскоре маленькое черное создание с белыми лапками стало законным членом их семьи.
Несмотря на то что котенок Грейс точно понравился, она держалась настороженно.
– Ну же, он твой! Весь целиком, – сказала Ханна, осторожно вкладывая ей в руки маленький комочек. – Только теперь тебе придется за ним ухаживать. А как мы его назовем?
– Люси! – не раздумывая, ответила девочка.
Ханна не соглашалась:
– Мне кажется, Люси – это имя маленькой девочки, а не кота. А как же нам назвать кота?
– Табата-Тэбби, – предложила Грейс единственное кошачье имя, которое знала.
– Ладно, пусть будет Табата-Тэбби, – уступила Ханна, подавляя в себе желание возразить, что так называют кошек, а не котов. По крайней мере ей удалось хоть как-то разговорить дочь.
Когда на следующий день Ханна предложила угостить котенка фаршем, Грейс, накручивая на палец прядь волос, ответила:
– Ты ей не нравишься! Она любит только меня!
Она говорила это без всякой злости, просто констатировала.– Может, стоит дать ей повидаться с Изабель Шербурн? – предложила Гвен после очередной бурной сцены между матерью и дочерью по поводу надевания ботинок.
Ханна пришла в ужас.
– Гвен!
– Я знаю, как ты к этому относишься. Просто я подумала… а вдруг, если Грейс будет считать, что вы с ней дружите, это поможет?
– Мы с ней дружим? Да как ты можешь такое говорить?! И к тому же ты отлично знаешь, что сказал доктор Самптон. Чем быстрее она забудет об этой женщине, тем лучше!
Однако она отлично понимала, как сильно привязана ее дочь к тем, другим, родителям и той, другой, жизни. Когда они гуляли по пляжу, Грейс так и норовила залезть в воду. А вечерами, когда большинство детей радовались, что смогли найти на небе луну, Грейс показывала пальчиком на самую яркую звезду и торжественно провозглашала:
– Сириус! И Млечный Путь!
Она говорила это таким уверенным тоном, что Ханна невольно пугалась и торопилась увести ее в дом.
– Пора спать, пойдем скорее.
Ханна молилась о том, чтобы Господь избавил ее от чувства горечи и обиды.
– Боже милосердный, спасибо Тебе, что вернул мою дочь. Наставь меня на путь истинный и научи, как поступить.
Но она тут же вспоминала Фрэнка и как его тело предали земле в безымянной могиле, завернув в кусок брезента. Ханна вспоминала выражение его лица, когда он в первый раз взял на руки дочь, будто ему доверили подержать весь рай и всю Вселенную, которые уместились в маленьком розовом одеяльце.
Это было неправильно! И Том Шербурн заслуживал суда! И если суд решит отправить его в тюрьму – что ж, око за око, как говорится в Библии. И пусть свершится правосудие!
Но потом она вспоминала, как тогда на пароходе много лет назад этот человек спас ее от бог знает чего. Она вспоминала, как от одного его присутствия вдруг почувствовала себя в безопасности. При мысли о таком странном несоответствии ей делалось не по себе. Кто знает, что на самом деле у человека внутри? Она видела, с какой решительностью и внутренней силой он моментально образумил пьяного. Неужели он считал себя выше всех и что правила не для него? А как тогда быть с записками, написанными таким красивым и ровным почерком? «Помолитесь за меня». И Ханна вновь возвращалась к молитвам и молилась уже за Тома Шербурна: пусть суд над ним будет справедливым, хотя где-то внутри ей и хотелось заставить его страдать за содеянное.На следующий день Гвен взяла отца под руку, пока они прогуливались по лужайке.
– Знаешь, я скучаю по этому месту, – сказала она, оглядываясь на огромный каменный особняк.
– Дом тоже по тебе скучает, Гвен, – ответил отец и, сделав несколько шагов, добавил: – Теперь, когда Грейс дома с Ханной, может, тебе пора вернуться к старому отцу…
Она закусила губу.
– Мне бы этого тоже хотелось. Честно. Но…
– Что – но?
– Мне кажется, Ханна еще не оправилась. – Она вынула руку и посмотрела на отца. – Мне ужасно неприятно говорить об этом, папа, но я сомневаюсь, что что-то изменится. А малышка! Я и не представляла, что ребенок может быть таким несчастным!
Септимус дотронулся до ее щеки.
– Я знаю одну маленькую девочку, которая была несчастна не меньше. Я думал, что, глядя на тебя, у меня разорвется сердце. После смерти матери ты не могла успокоиться долгие месяцы. – Он остановился и наклонился к отцветавшей розе с алыми бархатными лепестками. Глубоко вдохнув пьянящий аромат, он с трудом выпрямился, приложив руку к спине.
– Но самое печальное то, что ее мать жива, – не сдавалась Гвен. – И она здесь, в Партагезе.
– Да, Ханна действительно здесь, в Партагезе.
Гвен хорошо знала отца и не стала настаивать. Они продолжили путь в молчании: Септимус разглядывал клумбы, а Гвен пыталась заглушить жалобный плач племянницы, продолжавший звучать у нее в ушах.
Той ночью Септимус долго размышлял, как ему следует поступить. Ему уже приходилось иметь дело с маленькими девочками, потерявшими мать, и он знал, чем можно их отвлечь. Разработав план, он погрузился в здоровый и крепкий сон.Утром он приехал к Ханне и объявил:
– Мы отправляемся в таинственное путешествие! Грейс давно пора поближе познакомиться с Партагезом и узнать, откуда она.
– Но мне надо сделать шторы для церкви, – растерялась Ханна. – Я обещала преподобному Норкеллсу…
– Я сам отвезу ее. С ней все будет отлично!
«Таинственное путешествие» началось с посещения лесопильного завода Поттса. Септимус помнил, как обожали маленькие Ханна и Гвен угощать яблоками и сахаром имевшихся там лошадей-тяжеловозов. Сейчас бревна подвозили по узкоколейке, но какое-то количество лошадей продолжали держать на случай, если дожди в лесу размоют часть железнодорожного полотна.
Поглаживая одну из лошадей, он сказал:
– А эту лошадь, маленькая Грейс, зовут Арабелла. Ты можешь произнести «Арабелла»? Запряги-ка нам ее в повозку! – велел он подскочившему конюху, и вскоре во дворе уже стояла готовая к поездке двуколка.
Усадив Грейс, Септимус устроился рядом.
– Ну что, поехали? – спросил он и тронул вожжи.
Грейс никогда не видела такой большой лошади и никогда не была в настоящем лесу. Ее познания о лесе ограничивались впечатлениями, полученными во время той злополучной экскурсии по кустарникам, росшим за домом Грейсмарков. На протяжении почти всей своей жизни она видела только две сосны, росшие на Янусе.
