Розали Хэм - Месть от кутюр
– Сидит великолепно, – прокомментировала Труди.
Мужчины закивали.
– Следующий – Дункан!
Уильям вышел из-за кулис. Густо напудренное, нарумяненное лицо с карминно-красными губами обрамляли огненно-рыжие кудри, на обеих щеках чернело по мушке. Голову венчала массивная золотая корона, инкрустированная изумрудами, напоминая Тадж-Махал. Вокруг шеи был повязан огромный кружевной бант, закрывавший грудь до пояса. Поверх кружевной рубашки на Уильяме был желтый атласный кафтан длиной до колена, отороченный мехом. Манжеты рукавов с глубокими заложенными складками свисали вровень с подолом кафтана. На ногах, обтянутых белыми шелковыми чулками, красовались ботфорты, широкие голенища которых были завернуты до икр. Уильям встал в элегантную позу и широко улыбнулся жене, однако она лишь спросила:
– А корона не свалится?
– Прикреплена к парику, – ответила Тилли.
– Теперь давай посмотрим, что удалось сделать с Макбетом.
Лесли выбежал на сцену в высокой конусообразной шляпе с закругленным кончиком, украшенной целым ворохом перьев. Шея и мочки ушей утопали в кружевном гофрированном воротнике. Полы широкой белой шелковой блузы спускались до колен и терлись об искусственные цветы, которыми были отделаны круглые штаны-ренгравы с многочисленными кружевными оборочками. На Лесли был бархатный алый жилет, алые чулки в тон и туфли на высоком каблуке с такими огромными бантами, что цвет туфель не поддавался определению.
– Идеально, – оценила Труди.
Труди обошла свою труппу, разглядывая актеров в костюмах эпохи барокко, собравшихся играть в шекспировской пьесе о честолюбии и убийстве, действие которой происходит в жестоком шестнадцатом веке. Они толпились на маленькой сцене, словно статисты из голливудского фильма, выстроившиеся в очередь в студийную закусочную, – вереница цветистых кафтанов с разрезами и пышных платьев, юбок с фижмами, огромных бантов, ремней через плечо и круглых шлемов с приклепанными полями, шляп с перьями и прическами, едва не задевавшими стропила. Белые, точно перепачканные мукой лица, на которых выделялись ярко-красные рты, казались портретами в обрамлении белоснежных круглых или высоких остроконечных воротников.
– Идеально, – повторила Труди.
Тилли с улыбкой кивнула.
31
У Тилли сильно затекли плечи и спина, руки ломило от боли. Кончики пальцев покраснели и распухли, в глазах щипало, под ними набухли мешки, растекшиеся почти до безупречных скул, однако она все же была счастлива, то есть почти счастлива. Пальцы вспотели и стали скользкими, поэтому она сделала себе поблажку: обшивая галуном красные мундиры солдат и отделывая кружевом дутые штаны из джерси-жаккарда, использовала гольбейновский стежок, хотя по правилам требовался обметочный. Закрепив нитку, Тилли собралась перекусить ее зубами, и в ее ушах зазвучал голос мадам Вионне: «Милочка, вы едите при помощи ножниц?»
Сержант Фаррат в красках описывал репетиции.
– Лесли-то хорош! Постоянно надувается от важности, всюду встревает, подсказывает реплики. Мисс Димм ужасно на него злится, ведь обязанности суфлера возложены на нее. Инспектор переигрывает, зато Мона очень хороша, она заполняет паузы, когда на сцене нет героев. У многих болит горло, заложен нос, мы мучаемся сенной лихорадкой, Элсбет не появляется на репетициях, а Труди все уже просто ненавидят. Из меня и то вышел бы режиссер лучше, чем из нее. По крайней мере, я хоть бывал в театре.
Тилли и сержант Фаррат привезли на репетицию охапку дутых штанов и бархатных кафтанов с отделкой из страусиных перьев. Жаркий северный ветер на улице завывал в проводах. Труппа выглядела испуганной и притихшей. Режиссер согнала актеров в глубь сцены за загородку из треснувших деревянных стульев и смотрела на участников пьесы остекленелыми глазами, под которыми залегли темные круги. Пуговицы на вязаной кофте Труди были застегнуты неправильно.
– Еще раз, – скомандовала она драматическим шепотом.
Леди Макдуф, которая держала на руках куклу, завернутую в тряпки, посмотрела на своего «сына». Фред Бандл набрал в грудь побольше воздуха…
Сын: И всех, которые клянутся и лгут, надо вешать?
Леди Макдуф: Всех.
Сын: А кто же должен их вешать?
Леди Макдуф: Честные люди.
Сын: Так глупы же лгуны: их столько, что они могли бы перевязать и перевешать всех честных людей.[42]
– Нет! Нет! Вы безнадежны! – в неистовстве закричала Труди.
– Он все правильно сказал, – вмешалась мисс Димм. – На этот раз нигде не ошибся.
– Ошибся!
– Нет, не ошибся, – хором произнесли актеры.
Труди медленно подошла к краю сцены и устремила на труппу безумный, демонический взгляд.
– Вы смеете мне перечить? – Голос подскочил на октаву вверх. – Да чтоб у вас всех приключилась дизентерия, чтоб вы подхватили оспу и покрылись сочащимися язвами и сдохли от обезвоживания! Чтоб у мужиков члены почернели и отвалились, а женщины сгнили изнутри и начали источать смрад, как рыбацкие лодки в жару! Чтоб…
Уильям подошел к жене и с размаха ударил ее по лицу так, что та завертелась волчком. По занавесу пронесся вихрь. Глядя в лицо Труди – потное, в пятнах, – он тихо произнес:
– Я случайно узнал, что доктор сейчас находится в отеле. Если ты сегодня издашь еще хоть один звук, мы привяжем тебя леской к стулу, приведем его и все как один поклянемся на Библии, что ты сошла с ума. – Он повернулся к труппе: – Поклянемся?
Актеры закивали.
– Да. – Мона подошла к невестке. – Ты не способна воспитывать дочь; Уильям получит право опеки над бедным младенцем, а тебя отправят в дурдом. – Мона передала ребенка Уильяму.
Труппа снова согласно закивала. Фелисити-Джой на руках отца сперва принялась жевать кончик его кружевного воротника, а потом протянула пухлую ручку и нежно засунула средний пальчик ему в ноздрю.
– Думаю, надо устроить выходной, – заявила Мона.
– Верно, – сказал Уильям, – идемте в бар. Перенесем генеральную репетицию на завтра.
Усталые актеры, переговариваясь и смеясь, двинулись по главной улице, погруженной в темноту. Перья на шляпах покачивались в такт шагам, кружевные манжеты болтались, свисая до колен.
Труди повернулась к Тилли, которая спокойно сидела у прохода, и невидяще уставилась на нее. Тилли недоуменно изогнула бровь, пожала плечами и последовала за остальными.
Поздно ночью актеры разбрелись по домам и улеглись в постели. Изнемогая от тревоги, сомнений и нервного напряжения, они смотрели во мрак, мысленно повторяли текст, представляли себя на сцене и молились – хоть бы зрители не заметили, что каждый из них играет по три роли. Все они до утра не сомкнули глаз.
32
День айстедвода выдался неожиданно жарким и ветреным. У Ирмы Олменак так сильно ломило кости, что во время утреннего чая из чертова когтя пришлось съесть еще один кекс Тилли.
Сержант Фаррат особенно долго принимал ванну с лавандовым маслом и корнем валерианы. Перл приготовила завтрак для постояльцев отеля, доктора и Скотти, а потом занялась прической и маникюром. Фред полил из шланга дорожку, навел порядок в баре и погребе. Лоис, Нэнси и Бобби присоединились к сестрам Димм, и все вместе плотно позавтракали. Реджинальд заглянул к Фейт и угостился жареной печенью барашка с беконом, приготовленной Хэмишем. Септимус предпринял долгую пешую прогулку. Его поразила красота пыли, которую горячий ветер гонял по унылым желтым равнинам. После легкого завтрака из овсянки и грейпфрута Мона и Лесли приступили к дыхательной гимнастике и упражнениям на растяжку.
Уильям обнаружил, что Труди лежит под кучей одеял, свернувшись в клубочек, трясется от страха, невнятно бормоча, и грызет костяшки пальцев.
– Труди, – сказал он, – ты, как-никак, наш режиссер и леди Макбет. Будь добра, веди себя соответственно!
Он отправился в детскую. Его мать стояла у колыбельки, держа на руках Фелисити-Джой.
– Как она? – осведомилась Элсбет.
– Хуже, чем вчера, – вздохнул Уильям.
Мать и сын обменялись удрученными взглядами. Элсбет крепче прижала малышку к груди.
Тилли вскочила с кровати и сразу вышла во двор. Стоя по колено в душистых зарослях, она смотрела на пустынный город и вереницу машин, которая ползла в сторону Уинерпа.
Бобби опаздывал – мотор не хотел заводиться. Автобус с ревом пронесся по главной улице и едва успел затормозить перед Городским советом, как главный режиссер и она же леди Макбет собственной персоной вылетела из парадных дверей, точно холостой патрон из патронника. В лучах яркого солнца Труди шлепнулась на пятую точку посреди дорожки, дважды подскочила, а потом с энергией человека, одержимого бесами, вспрыгнула на ноги, точно цирковой акробат. Вскинув над головой кулаки, она подбежала обратно к дверям и принялась колотить и скрести их ногтями.
