Джордж Сильвестр Вирек - Обнаженная в зеркале
– Вы настолько хорошо знакомы с её анатомией? – лукаво спросил Ван Нордхайм.
– Ну, я видел её, когда она плавала в бассейне, – неуверенно пробормотал Адам. – Кстати, а где она?
– Когда я видел её последний раз, она была с каким-то парнем, смахивающим на гангстера.
Адам нахмурился.
– Она мне ничего не передавала?
– Она что-то говорила насчет того, что встретится с Вами в Акрополе. На этот раз я к Вам не присоединяюсь. По-моему, она предпочитает встретиться с Вами наедине. Вряд ли Вы будете возражать против этого…
Адам ничего не ответил.
Петляя по узким, залитым солнцем улицам, такси в конце концов доставило Адама к древней цитадели. Молодые парочки с путеводителями в руках и непременным выражением восторга на лицах бродили среди сломанных колонн и разрушенных стен.
У подножия одной из колонн, растянувшись на каменном полу, лежал в пьяном оцепенении смуглый, толстый грек с длинными, печально поникшими усами. Его голова покоилась на пустой бутылке из-под какой-то местной выпивки, распространявшей вокруг запах смолы. Периодически приходя в себя, мужчина с пьяной улыбкой обводил взглядом окрестности. Время от времени он начинал напевать какую-то сентиментальную песенку. Его огромная голова была совершенно лысой; лоб избороздили морщины, словно плуг жизни много раз прошелся по этому полю.
Адам взглянул на изгоя с тем презрением, с каким англосаксы обычно относятся к человеческим порокам, и брезгливо поморщился. Помимо всего прочего, его возмущало такое непочтение к священной земле Акрополя. Пьяница осквернял её.
Между тем на сцене появился новый персонаж – крупная женщина, судя по виду, прачка. Тяжело отдуваясь, она несла ведро с мыльной водой. При виде толстого грека, пребывавшего в пьяной меланхолии, её обуяла ярость. Безобидная старуха превратилась в фурию. Казалось, её длинные волосы зашевелились, как змеи на голове Медузы Горгоны. Беззубый рот изверг поток грязных ругательств.
– Ты, пьяница, мерзавец, подонок! – заверещала она.
Женщина схватила мужчину за плечо и начала неистово трясти его.
– Ты только и умеешь, что накачиваться мастикой, ничтожество!
Пьяный толстяк поднял печальные, красные глаза на старую каргу. Его лоб наморщился от мыслительных усилий, и он стал похож на старую обезьяну.
– Дорогая, – заискивающе пробормотал он, борясь с икотой. – Я ничего такого не сделал. У меня была всего лишь одна маленькая пинта…
Разъярённая женщина схватила ведро и вылила его содержимое на голову мужчины.
Толстяк, принявший неожиданный душ, встряхнулся, вытер с глаз пену и всхлипнул, понемногу трезвея.
– Я знал, что за раскатами грома последует ливень…
Он с трудом поднялся и, спотыкаясь, поплёлся рядом с супругой, подгоняемый её пинками.
– Ну, просто современная Ксантиппа! – рассмеялся Адам.
– Если это Ксантиппа, то мужчина, вероятно, Сократ, – раздался рядом мелодичный голос.
Стелла появилась из-за античной колонны. Адам радостно схватил её руку.
– Как приятно увидеть тебя после этого неприглядного зрелища! В этой женщине, возможно, и возродилась Ксантиппа, но уж этот пьяница точно не Сократ. Тот дал новый импульс человеческой мысли. А этот опустившийся тип не может контролировать даже собственное тело.
– Ты неверно судишь о Ксантиппе.
– Воплощение сварливой жены…
Стелла присела на поваленную колонну, задумчиво глядя на раскинувшийся внизу город и холмы, покрытые оливковыми деревьями.
– Не забывай, мой друг, – начала она, и в её мягком голосе звучала легкая ирония, – что мы не имеем ни портрета, ни статуи Ксантиппы. Платон и другие почитатели Сократа намеренно очерняли её, приписывая ей вздорный характер. Это слишком просто – представить Ксантиппу обычной сварливой женой…
Она замолчала. Адам вновь почувствовал, что попадает под очарование её красоты. В спускавшихся сумерках он ощущал теплоту её дыхания и загадочное обаяние, которому не в силах был сопротивляться. А что если овладеть ей здесь, в тени руин древнего храма, где когда-то поклонялись Афродите.
Словно для того чтобы нарушить атмосферу очарования, Стелла заговорила. Она находилась рядом, но, казалось, была где-то далеко. Возможно, она вновь впала в транс, когда её мысли и душа путешествуют сквозь время и пространство.
– Жёны великих людей, – тихо сказала она, – отнюдь не почивают на ложе, усыпанном цветами. Их участь не более завидна, чем у большинства женщин.
Историю пишут мужчины, – продолжала Стелла с оттенком горечи в голосе, – хотя женщины присутствуют в ней наравне с ними. Насколько всё выглядело бы по-другому, если бы её писали женщины. Они бы не стали возводить в ранг героев всяких грязных, лысых, толстобрюхих, болтливых…
– Для Ксантиппы ни один мужчина не стал бы героем, – прервал её Адам.
Стелла придвинулась ближе к нему.
– Ксантиппа – это женщина, на которую наговорили много лишнего.
– Только не рассказывай мне, что это ты была Ксантиппой!
Она покачала головой и рассмеялась.
Солнце скрылось за невысокими холмами Аттики. Туристы покидали Акрополь. Стелла рассказывала, осторожно подбирая слова, словно пробудившиеся воспоминания даже сейчас, двадцать пять веков спустя, всё ещё были ей неприятны:
– Бедная Ксантиппа вряд ли понимала, что заставило её выйти замуж за Великого Философа. Возможно, у неё были какие-то духовные устремления, желание встречаться с «интеллектуалами», богемой, известными людьми, софистами и снобами, которые собирались вокруг Сократа. Вероятно, она ожидала, что с философом у неё установится большая духовная близость, чем с каким-нибудь торговцем или солдатом из её собственного окружения. Когда бы она ни встречала Сократа, окружённого молодыми почитателями, великий человек красноречиво рассуждал о божественных сторонах человеческой природы. Приверженец строгих нравственных принципов, он никогда не проявлял низменных страстей, которые всегда возмущали её в других мужчинах. Достойное поведение Великого Философа производило на Ксантиппу огромное впечатление. Его благородная сдержанность, полагала она, скрывает за собой дымящийся вулкан.
Если девушка решила завлечь какого-то мужчину, ей это, как правило, удается, даже если он обычно не поддаётся на женские уловки.
Родители Ксантиппы умерли, оставив ей небольшое состояние. Девушке казалось, что она сможет стать хорошей женой выдающегося и достойного человека. Аристократы оставались для неё недосягаемы, но этот мужчина, который заставил говорить о себе все Афины, был вполне доступен.
Их нежные встречи не были продолжительными, как это обычно бывает у молодых возлюбленных. Всякий раз, когда она слишком пылко отвечала на его ласки, он сразу отстранялся, хмурил лоб и начинал разглагольствовать о призрачности земного существования и вечной ценности добродетели.
Наконец, однажды, после изрядной дозы вина Сократ под влиянием минутной слабости сделал ей предложение. Лицо его было красным, как у варёного рака. Вероятно, причиной было вино, но Ксантиппа приписала это страсти.
Незадолго до свадьбы друзья Сократа устроили для него несколько пирушек. Разумеется, это были холостяцкие гулянки, с которых он неизменно возвращался совершенно без сил. Когда Ксантиппа пыталась выведать у него, о чём он беседовал со своими юными последователями-интеллектуалами, Сократ отвечал: «О бессмертии души».
Каждый раз, когда он приползал с этих гулянок, от него разило вином, а лысину кокетливо украшал миртовый венок. Сократ часто говорил о каком-то таинственном духе, у которого он черпает вдохновение. Он называл его «демон». Ксантиппа благоговейно внимала его откровениям. Она надеялась со временем заменить собой этого «демона», а также умерить вакхические возлияния. Брак, полагала она, изменит её избранника.
На свадьбе Сократ выглядел строгим и неприступным. Его два юных друга, Аристокл, по прозвищу «Платон», и Ксенофонт, произнесли торжественные речи, в которых восхваляли достоинства философа. Другие молодые поклонники Сократа, «эфебы», принесли цветы и подарки и осыпали его поцелуями. В общем, его поздравляли так, как в наше время чествуют невесту. Во время свадебного пира Сократ распространялся об общественном благе и супружеском счастье.
Наступила ночь. Ушли последние гости. Взволнованная Ксантиппа повела философа в спальню. Однако Сократ был слишком усталым, чтобы предаваться супружеским радостям. По крайней мере, такова была его отговорка. Вместо того чтобы остаться с молодой женой, он предпочёл пойти подышать свежим воздухом в компании с одним из своих молодых учеников, Федром, который ожидал снаружи. Когда он, наконец, вернулся, то был слишком утомлён, чтобы исполнять супружеские обязанности.
Прошло несколько недель, прежде чем Сократ, наконец, понял, что молодая, здоровая женщина ложится в постель с мужчиной не для того, чтобы выслушивать философские рассуждения или подвергаться испытанию его методом – socratic elenchus – «сократический поворот». Метод заключался в серии вопросов, подобранных таким образом, чтобы запутать человека, который на них отвечает.
