Пьеро Дельи Антони - Блок 11

– А Пауля Хаузера они не выберут? Вы о нем, случайно, не забыли?

– Если он человек умный, он будет помалкивать. Никто ведь не заставляет его рассказывать, кто он на самом деле.

– Вы в этом уверены?

Брайтнер как-то криво усмехнулся, от чего его подчиненному стало не по себе. Шмидту подумалось, что ему и самому уж лучше стараться помалкивать.

– Видите ли, Herr Шмидт, ситуация на шахматной доске зачастую оказывается гораздо более запутанной, чем может показаться с первого взгляда. Фигура, которая вроде бы уже обречена, иногда оказывается именно той фигурой, которой делают шах королю… Можете идти, Herr Oberscharführer.

Шмидт вытянулся по стойке «смирно» и тут же вскинул руку в нацистском приветствии. Затем повернулся и пошел прочь, однако не успел он сделать и двух шагов, как комендант его окликнул:

– Herr Oberscharführer!

Шмидт обернулся.

– Я передумал, – сказал Брайтнер. – Все остается как и прежде – все, кроме одного. Скажите заключенным, что я по-прежнему жду, когда они назовут мне одно имя. Однако времени на это у них теперь будет меньше. Они должны назвать мне это имя не позднее не восьми, а шести часов утра. В конце концов, число кандидатов на расстрел сократилось, и поэтому выбирать им будет легче.

Обершарфюрер снова вытянулся по стойке «смирно» и удалился.

Брайтнер, вернувшись в дом и оказавшись в столовой, сел на свое место, положил на колени салфетку и взялся за ложку.

– Какие-то проблемы, дорогой?

Брайтнер улыбнулся.

– Нет-нет, никаких, – ответил он, поднося ложку ко рту. – Так, обычные хлопоты.

Обершарфюрер снова появился в прачечной примерно через полчаса после того, как сообщил, что доложит о произошедшем инциденте коменданту лагеря.

Услышав, как заскрипела дверь, заключенные вздрогнули. Один лишь Пауль даже и бровью не повел.

Яцек тер щеку, на которой от удара кулака Алексея образовалась огромная гематома. Увидев обершарфюрера, он, как и все остальные, вытянул руки по швам и замер.

Эсэсовец обвел всех взглядом. Его губы искривились в издевательской усмешке, от которой заключенным стало не по себе.

– Комендант приказал вам и дальше оставаться здесь. Он ждет, когда вы назовете ему имя.

Никто не осмелился даже вздохнуть.

– Комендант хочет, чтобы вы решили, кто из вас будет отправлен на расстрел, не позднее…

Обершарфюрер сделал паузу и посмотрел поочередно на каждого из заключенных.

– …шести часов утра.

Häftlinge напряглись еще больше. Никто не решился произнести ни слова – никто, кроме Моше.

– Но… – начал было он.

Обершарфюрер с угрожающим видом приблизился к нему.

– Ты плохо расслышал, Моше? Я сказал: «Не позднее шести часов утра».

– Алексей уже мертв, и именно его мы и выбрали…

– Комендант приказал, чтобы одного из вас поставили к стенке и расстреляли. Расстреляли, понятно? Расстреливать будет линейный взвод. Как предусмотрено инструкцией. Алексей же погиб во время попытки бегства. Это совсем другое дело.

Он повернулся на каблуках и пошел прочь. Моше закрыл за ним дверь.

– Теперь нам придется начинать все сначала, – сказал он.

– Пойдем доиграем, папа?

– Нет, Феликс. Сейчас уже слишком поздно. Тебе пора ложиться спать.

– Папа, мы не закончили партию! Мне не хотелось бы заставлять все эти фигуры стоять на доске и ждать аж до утра… Они устанут!

– Не устанут. Это всего лишь деревянные шахматные фигуры, Феликс.

– Неправда! У них ведь уже даже есть имена!

Мальчик посмотрел умоляющим взглядом на мать. Та ласково погладила его по голове и затем повернулась к мужу:

– Не будет большого вреда, если Феликс ляжет спать чуть-чуть попозже. Идите наверх. Я тем временем наведу здесь порядок… Когда я закончу, Феликс, я приду за тобой и уложу спать.

Мальчик поспешно встал со стула. Шахматы интересовали его не так уж сильно, однако они были хорошим поводом для того, чтобы лечь спать чуть-чуть попозже.

– Хорошо, – кивнул Брайтнер. – Пойдем, Феликс.

Отец и сын поднялись вверх по лестнице, направляясь в комнату на мансардном этаже. Феликс перескакивал с одной ступеньки на другую с фальшиво-показной бодростью уже уставшего, но не желающего ложиться спать ребенка.

– Ты уверен, что еще хочешь поиграть, Феликс?

– Ну конечно, папа!

Они расположились у шахматной доски – каждый со своей стороны.

– Чей ход, папа?

– Твой, Феликс.

Мальчик ухватился пальцами за пешку и передвинул ее сразу на три клетки вперед.

– Так нельзя, Феликс. Пешка может перемещаться только на одну клетку за один ход.

– Но эта моя пешка – особая, папа. Я ее натренировал. Ее в казарме заставляли делать много всяких физических упражнений – с утра и до вечера. Сначала она научилась перемещаться на две клетки за один ход, а затем даже и на три… Понимаешь, я создал специальный отряд – отряд пешек-прыгунов. Они такие прыткие, что могут напасть даже на коня.

Брайтнер улыбнулся.

– Это – пешка, Феликс. Она перемещается за один ход только на одну клетку, причем только вперед. Кроме того, не нужна тебе никакая пешка-прыгун.

Феликс окинул взглядом шахматную доску. Его уже клонило в сон, а потому мысли у него путались. Он, не долго раздумывая, сделал ход какой-то фигурой. И вдруг отец съел его пешку слоном. Мальчик едва не заплакал.

– Минус еще одна пешка, – сказал Брайтнер сыну. – Теперь у тебя, если не считать короля, осталось только восемь фигур.

– Я все равно выиграю, папа.

Брайтнер улыбнулся:

– Посмотрим.

– Кто-то хочет что-нибудь сказать?

Моше глянул на Отто. Даже этот несгибаемый политзаключенный и тот, похоже, выдохся. Усталость, голод, жажда – все это уже начало сказываться.

– Берковиц?

– Мы можем проголосовать еще раз…

– Вот только толку от этого все равно не будет, разве не так?

Моше посмотрел на остальных заключенных. Иржи отвел глаза. Мириам молча сидела в углу, сосредоточенно о чем-то думая.

– А если мы откажемся выбирать? – спросил Элиас.

– То есть как это откажемся?

– Когда завтра утром время выйдет, мы скажем коменданту, что мы никого не выбрали. Давайте отдадим себя в руки Господа.

Берковиц, обдумав слова Элиаса, сказал:

– Ну и чего мы тем самым добьемся? Нас просто расстреляют всех восьмерых.

– Неужели вы не понимаете? Мы и так уже обречены. Все обречены. Даже ты, – Элиас повернулся к Паулю. – Да, даже ты обречен, хотя твой отец – генерал-майор. Русские находятся всего лишь в нескольких сотнях километров отсюда. Очень скоро этот ваш могучий рейх рухнет, причем с позором. Думаешь, в Берлине о тебе сейчас кто-то переживает? Ты тешишь себя надеждой, что твой отец тебя защитит, а ведь ты даже не знаешь, жив ли он.

Бывший эсэсовец, вздохнув, промолчал: реплика Элиаса угодила прямо в цель.

– Брайтнер вполне может сказать, что ты погиб в результате несчастного случая – например, несчастного случая, подстроенного каким-нибудь мерзким евреем. Он, Брайтнер, пытался тебя защитить, но судьба распорядилась так, что… Здесь, в лагере, есть тысяча вариантов того, как можно умереть. А результат все равно один.

– Нам неизвестно, действительно ли Брайтнер хочет убить нас всех восьмерых, – сказал Берковиц. – У нас нет никаких оснований так полагать.

– Мы в любом случае все умрем – то ли здесь, то ли в крематории. Однако если мы не станем называть Брайтнеру ничьего имени, мы победим, а он проиграет. Это будет означать, что ему не удалось нас сломить. Мы окажемся более сильными, чем он, – несмотря на всех его часовых и все его пулеметы. Он может отправить нас на тот свет, но он, по крайней мере, не может заставить нас обрекать кого-то одного на смерть.

Моше подошел к мужу женщины, которую любил. На его губах играла свойственная ему ироническая улыбка.

– У нас есть возможность пожертвовать одним из нас ради спасения остальных семерых. Этого, по-твоему, мало, Элиас? Вспомни, что Авраам был готов пожертвовать своим сыном Исааком. А у нас, к счастью, есть возможность пожертвовать не сыном, а всего лишь тем, кто нас мучил.

Моше посмотрел на Яцека. Тот выдержал его взгляд.

Берковиц кивнул. Отто тоже дал понять, что согласен.

– Смерть Алексея не принесла никакого результата, – сказал Моше. – А потому теперь…

– …у вас не остается никого, кроме меня, – усмехнулся Яцек, не выказывая абсолютно никакого страха.

– Думаю, что все остальные со мной согласны.

– Да, – без малейших колебаний сказал Отто.

– Да, я тоже согласен, – кивнул Берковиц.

– Иржи?

– Какой смысл об этом спрашивать? Посмотрите сюда, – Иржи закатал одну из своих штанин аж до паха. Его ляжка была покрыта синяками. – Ты это помнишь, Яцек? Когда Алексей был занят чем-то другим и не мог никого бить, ты лично дубасил меня, чтобы угодить немцам.