Хилари Бойд - Четверги в парке
Рэй фыркнул.
– Точно. Не то что сейчас, для этих слюнтяев. По утрам я грел одежду у печки, прежде чем надеть ее, она так быстро портилась. – Он пренебрежительно указал на группу иностранных школьников. – Им этого не понять. И это наша вина.
– Ну да, а нам нечего было есть, кроме той бурды, которую приносили соседи, и у нас была всего одна пара ботинок на двенадцать человек, – она шутливо шлепнула его по плечу. – Просто мир изменился, да?
– Нет, серьезно, возьми таких, как твой зять, – разгорячился Рэй. – Совершенно очевидно, что он мнит себя Богом, и, думаю, это высокомерие идет не от самоуверенности, а от избалованности и потворствования его прихотям в детстве.
Джини нахмурилась.
– Пожалуйста, не будем о нем.
Он взял ее за руку и притянул к себе.
– Хорошо, я замолчу, если ты поцелуешь меня.
Поцелуй, на который она с удовольствием согласилась, был долгим и нежным. На мгновение она даже забыла, что находится в общественном месте. Ей так хотелось, чтобы это мгновение длилось вечность, чтобы изгладить из ее памяти то мучительное решение, которое она приняла.
Джини вздохнула.
– Рэй… ничего у нас не получится.
Она встала.
Он поднялся вместе с ней, отряхивая куртку.
– Тебе решать, – сказал он и погладил ее по щеке. На мгновение она позволила себе раствориться в его нежном прикосновении, боль потери нависла над ними, словно хищник. Она нагнулась за сумкой и кейсом.
– Мне пора.
* * *– Если не возражаете, мы хотели бы побродить здесь сами, – попросил Джордж агента, и тому пришлось выйти.
Агент лениво прислонился к открытой двери своего Peugeot, приложив к уху свой серебристый мобильник, а Джордж, взяв Джини за руку, повел ее на второй этаж, в потрясающую спальню, «хозяйскую спальню», как говорил агент.
– Только взгляни на этот вид!
Перед домом простиралась долина, окно выходило как раз на холмистые Блэкдаун-Хиллз. Солнечный свет испещрил склоны холмов и розовато-белые яблоневые цветы в саду. На лугах бродили овцы. Настоящая карикатура пасторальной идиллии.
– Представь, как мы просыпаемся утром и видим все это.
– Красиво, – согласилась она, оставаясь внутри безразличной.
– Не слишком большой, но достаточно места для всей семьи, – не унимался Джордж. – Если мы подпишем договор, Джеймс говорит, то сможем переехать к концу лета. Никаких препятствий нет, хозяин умер примерно год назад, и его родственники хотят как можно быстрее продать особняк, – он обнял Джини за плечи, что было совершенно несвойственно ему. – Представляешь, как Элли будет бегать в этом саду? – Он посмотрел через плечо Джини и показал рукой. – Смотри, там, на старом дубе, даже есть качели.
Его восторг одновременно умилял и внушал ужас. Джини поняла, что уже попала в ловушку. Если она ничего не скажет и ничего не сделает, то проведет здесь всю оставшуюся жизнь. Что говорил Рэй? Нет пути, который привел бы нас к счастью?
– Где ближайший город?
– Джеймс сказал, это Хонитон и Чард. Довольно уединенное место, признаю, но деревня чудесная. И море недалеко.
Джини попыталась представить себя здесь. В восемнадцать лет она покинула родительский кров и уехала в Лондон учиться на медсестру, и ее первым домом стало общежитие на Рассел-Сквер, мрачное, унылое здание, но место, где оно располагалось, казалось ей тогда центром Вселенной. Это было сорок два года назад. Она смотрела на мужа, пока он с серьезным видим разговаривал с этим прилизанным молодым человеком. Судя по его уверенности, он, казалось, задумал это уже давно.
Джордж сиял от возбуждения, пока они ехали домой по шоссе А303. Он постоянно оглядывался на Джини и улыбался ей ободряюще, пока она не почувствовала такой сильный гнет, что едва не закричала.
– Можем сразу же выставить дом на продажу, но это неважно, даже если его не сразу купят, мы справимся. Главное – заполучить ректорий, а со временем перестроим там все на свой вкус; он вполне пригоден для жилья, как ты думаешь?
Джини не ответила, и он продолжал:
– Ты все время молчишь, старушка. Знаю, ты была против переезда вначале, но сейчас, увидев этот дом, ты, наверное, передумала, да?
Но она по-прежнему не отвечала.
– Давай же, Джини, говори. Что тебе не нравится? Место? Или размер? Скажи мне, – рассмеялся он. – Должен признаться, ты ведешь себя странно с тех пор, как тебе исполнилось шестьдесят.
Она была слишком зла, чтобы отвечать. Но она знала мужа. Он не перестанет донимать ее, пока она не ответит.
– Я уже сказала, что думаю, Джордж. Мне больше нечего добавить.
* * *Каждую ночь Джини ждала, как ждут любовника, той минуты, когда Джордж отправится наверх, и она сможет укрыться в своей спальне. Там она плакала – большими, беззвучными слезами, завернувшись в жаркое одеяло так, что почти нечем было дышать. Она плакала не только из-за Рэя. Слезы вызывало воспоминание о нем, но потом она начинала оплакивать свое нелегкое детство, болезнь и смерть ее брата, ложь, в которой она жила с мужем после того, как он покинул ее спальню, и того человека, в какого превратился ее Джордж. Слезы должны очищать, думала она, но эти слезы, напротив, порождали что-то мучительно бесчеловечное, почти жестокосердное и такое мощное, что, казалось, разорвет ее на части.
Однако каждую ночь происходило одно и то же, каждую ночь она начинала плакать – даже ждала этого – и не могла остановиться, пока, изможденная, не проваливалась в сон.
– Мам, ты выглядишь ужасно.
Дочь пристально смотрела на нее, пока Джини садилась к ней в машину. Элли с заднего сиденья тянула ручки к бабушке.
– Джин, иди сюда, смотри, у меня сумка и зонтик. – Малышка помахала ярко-розовой сумкой, из которой торчал зеленый зонтик с динозавриками. Джини поцеловала протянутую ручку.
Шанти ждала, положив руки на руль, пока Джини не пристегнулась.
– Может, мне пересесть к Элли, чтобы она спокойно сидела?
Шанти покачала головой, ее светлые волосы, убранные в тугой хвост, мотались из стороны в сторону.
– Не надо, ей там хорошо. Надеюсь, она заснет. А то с ней не сладишь.
Было воскресенье, и они собирались на чай к тетушке Норме. Она всегда готовила чай по всем правилам: ломтики белого хлеба с маслом со срезанной корочкой и потрясающая подставка для сладостей с печеньем наверху, пирожными в середине и большим, круглым фруктовым пирогом внизу, который следовало есть руками, конечно же. Вот так, тетушка Норма терпеть не могла вилки для пирогов, она называла их «мерзким изобретением с Континента». Они пили листовой чай «лапсанг сушонг», а не в пакетиках, конечно же, из прекрасных фарфоровых чашек с блюдцами, и тетушка Норма всегда давала Элли особую фарфоровую кружку и наливала немного чая. И к большому удивлению Шанти и Джини ребенок никогда не обманывал ее доверия, не проливая ни одной капли чая на коврик кремового цвета.
– Мам? – Шанти не переставала посматривать на нее, пока они ехали мимо Уимблдон-Коммон. – Ты уверена, что все в порядке? Выглядишь такой уставшей.
– Все хорошо.
– Ты все еще сердишься из-за разговора о том человеке из парка?
– Я… Лучше больше не касаться этой темы.
Шанти нахмурилась.
– Я должна была спросить, мам, ради Элли. Ты бы сделала то же самое, если бы речь шла обо мне.
– Дело не в этом. Все в порядке, правда, дорогая.
– Скажи мне, мам, пожалуйста. Прости, что сомневалась в тебе. Дело не в тебе, просто, когда Алекс сказал мне, что говорила Элли…
Джини положила руку на плечо дочери.
– Я же сказала, дело не в этом.
– Тогда в чем? Папа говорит, ты сама на себя не похожа, он беспокоится, что ты заболела. Пожалуйста, скажи мне… Это из-за переезда? Папа сказал, дом тебе понравился.
– Дом прекрасный, но это не значит, что я хочу там жить. Мне не хочется говорить об этом сейчас, если ты не возражаешь. Все будет хорошо. Правда.
Но ее дочь не привыкла сдаваться. Она свернула на обочину одной из улиц за Уимблдон-Виллидж и остановилась.
– Извини, мам, но мы не поедем к тетушке Норме, пока ты не расскажешь мне, в чем дело.
Она взглянула назад, чтобы проверить, спит ли Элли, затем скрестила руки на груди и стала ждать.
Джини слишком устала, чтобы спорить.
– Хорошо… да, наверное, это из-за переезда. Я не хочу уезжать, бросать магазин. Не хочу… отказываться от своей жизни.
Она заметила, что Шанти готова возразить, и подняла руку.
– Не надо рассказывать мне о преимуществах Сомерсета. Я не глупа, сама все вижу, но… последнее время мне кажется, что никто больше меня не слышит. Ты, папа, вы думаете, я сама не знаю, чего хочу. Возьмем хоть этот инцидент с парком… точнее, отсутствие инцидента. Ты сказала, что я настолько немощная, что могу забыть, что и когда я делала. И ты не поверила мне, когда я сказала правду. А папа… папа просто замучил меня с этим переездом. Я с самого начала сказала, что не хочу постоянно жить за городом. Я предложила снять там дом, если ему хочется почаще уезжать из Лондона. Сама знаешь, мы можем себе это позволить. Но он не слушал. Он продолжает делать то, что задумал, и не обращает никакого внимания на мое нежелание переезжать. Честно говоря, за последние несколько лет, с тех пор как папа вышел на пенсию, он стал настоящим диктатором. Джородж никогда не был таким, он всегда был добродушным, спокойным, и мы прекрасно ладили. Может, тебе следует волноваться о нем, а не обо мне. Моя проблема предельно проста. Я не хочу продавать магазин. И не хочу гнить за городом вместе с ним. – Она говорила резко, сжимая руки, и не смотрела на дочь. – Мне шестьдесят, а не сто шестьдесят, и я не сделала ничего, чтобы заслужить такое неуважение от вас всех.
