Сьюзен Сван - Что рассказал мне Казанова

В следующее мгновение ты подхватил Шарлот на руки, собака страшно лаяла, ведь она еще не знала тебя, но зато лебедь оставил ее в покое. Он нырнул в озеро и поплыл к своей стае, и мы оба рассмеялись, увидев, что Шарлот желает последовать за ним, она столь сильно вырывалась у меня из рук, видимо намереваясь возобновить схватку.

Я действительно вернулась тогда вместе с тобой в замок, и когда поднялась в твою комнату, где смотрела, как ты вымачиваешь бисквиты в своем кислом вине – извини, Джакомо, но это был почти уксус, – то уже знала, что мы соединим наши тела. Ты ел эти пропитанные вином бисквиты, и мне стало интересно, как это: ощущать вкус твоих пальцев у себя во рту. И когда ты играл на старой лютне, найденной в чулане, а Шарлот принялась похрапывать под балдахином кровати, мне показалось таким естественным лечь рядом с ней, в то время как теплое вино гуляло по моим венам. В тот день казалось, что в нашем распоряжении время всего мира.

Ты раздел меня, и твой взгляд при этом выражал благодарность. Я представляла, как лебеди парили над нами, и, когда мы слились, я тоже стала, лебедем парившим над безымянным озером. Странные, отрывочные видения представали предо мной: как я погружаюсь в воду, а белые перья качаются на волнах над моей головой. Когда все закончилось, ты рассказал мне, что в моих ощущениях не было ничего необычного и что все любовники чувствуют нечто подобное в момент приближающегося jouissance,[10] что люди всегда используют друг друга, даря взаимное удовольствие. Ты умолял меня остаться, говорил, что найдешь священника, который обвенчает нас. Разве не удивительно, какие сюрпризы преподносит нам порой жизнь? Возможно, если бы я не была сиротой, то нашла бы в себе достаточно мужества отослать Дэ домой одну.

Постскриптум.

Не бойся, что твой возраст может уменьшить мое желание. Моя любовь сделает тебя снова молодым Джакомо, и остановит тиканье часов. Любовь – это та сила, которая осмеливается смотреть в лицо самому времени.

Мои руки дрожали, когда я закончила переписывать письмо Эме. Сама я совсем не знала мужского тела и поймала себя на желании оказаться на месте этой молодой женщины в замке Иф. Эта мысль наполнила меня тревогой, и пришлось отправиться на балкон, выходящий на Большой канал. Венеция оживала: по улицам гуляло эхо голосов торговцев и игроков, возвращающихся домой после ночи, проведенной в местном казино. В переулке под моим окном три немца в накидках и высоких ботинках громко и воодушевленно водили хоровод. Их громкие мужские голоса заставили меня пасть духом еще больше. Что может Венеция, в которой нет ни одного музея или галереи искусства, предложить путешественнице вроде меня?

Первый Вопрос Дня: Найду ли я любовь, подобную той, о которой писала Эме в своем письме? Не успела я задать вопрос, как уже пришел ужасающий ответ: не в этой жизни. Желанная Адамс, не в этой жестокой вселенной живет мужчина, способный оценить тебя по достоинству.

Выученный Урок: Женщине» подобной мне, не следует думать о любви. Ведь все мы – всего лишь монстры, порожденные другими, преисполненными благих намерений монстрами. Разве не так?»

«До чего же суровые воззрения на любовь были у ее пралрапратетушки», – думала Люси, лежа на кушетке в больнице. Разумеется, Желанной было уже двадцать пять лет, по тем временам она уже считалась «старой девой», и ей посчастливилось, что подвернулся Френсис. Люси исполнилось двадцать девять, и, несмотря на все переживания матери, одиночество не ужасало ее, скорее, наоборот. Но у Люси был секрет, который она тщательно от всех оберегала. Она мечтала влюбиться – страстно, бесстыдно, как это бывало раньше, в добрые старые времена, одним восхитительным ветреным весенним вечером, когда поднимется высокий прилив, а луна буцет сиять золотом высоко над головой ее возлюбленного. Ну что ж, пейзаж этот вполне реален, а вот все остальное… Честно говоря, все ее предыдущие романы оставили чувство разочарования. Люси знала, что у Китти были самые лучшие намерения, но иногда задумывалась, насколько повлияли активные действия матери на ее последующий сексуальный опыт. Когда ей исполнилось шестнадцать, Китти настояла на том, чтобы дочь начала принимать противозачаточные таблетки. Однажды ночью мать пригласила соседского мальчика, нравившегося Люси, погасила свет и бросила через плечо: «Я вернусь через три часа. Наслаждайтесь друг другом». У Люси голова закружилась от страха, и, естественно, тогда ничего не произошло, да и до сих пор ей это мешает.

В те дни, когда они еще говорили о подобных вещах, мать предупреждала, что не стоит ждать от секса чего-то великолепного в духе голливудских фильмов. Но Люси прекратила верить словам Китти после того, как та влюбилась в Ли Пронски.

А между тем оставалось еще слишком много болезненных вопросов. Девушка жаждала быть сметенной страстью, но разве можно влюбиться и не потерять при этом ощущения самой себя? Люси не хотелось примерять на себя судьбу любовников из греческих мифов или романтических легенд. Ей казалось отвратительным и слишком мрачным умереть в пещере, подобно Катрин, неверной жене из «Английского пациента», к тому же это отдавало потаканием своим слабостям. А как отличить жабу от принца или как понять, что жаба – это на самом деле принц? Он же не будет танцевать перед ней в сатиновом трико или пуантах, прыгая на носочках! Наверняка ответ тут не может быть простым и однозначным. Люси была одновременно убеждена в неотвратимости дальнейшего поиска и уверена, что никогда не найдет того единственного, ради которого она сдастся на милость своей порывистой любви, столь желанной в ее мечтах.

Как жаль, что она не может последовать примеру Желанной Адамс и поискать убежища в аксиомах, восславляющих парадоксы, например говоря себе, что без сомнений надежда умерла бы. Если кому-то парадоксы доставляют удовольствие – на здоровье. Люси же находила их тошнотворными.

Я пережила ужасное несчастье.

Сегодня вечером мы с отцом стояли вместе на балконе салона, принадлежащего мадам Гритти. Мы ожидали гостей, прибывающих в ее маленькие апартаменты (они называются casino), окна которых выходят на площадь Святого Марка. Отец восхищался мадам Гритти. Он робко качал голо вой, когда я поддразнивала его, говоря, что независимая манера поведения венецианских женщин поможет ему смириться с моим. В casino жены из высшего света развлекаются со своими cicisbeos – сопровождающими, исполняющими роли вторых мужей. Я заметила, что отец радовался, когда мадам Гритти обдавала ледяным пренебрежением своего cicisbeo, и морщился всякий раз при виде этого молодого человека, идущего позади нее на расстоянии нескольких шагов. Этот сопровождающий излишне суетился: сейчас кланялся, а в следующую секунду уже бежал за горячим шоколадом.

По крайней мере, мадам Гритти находила отца достаточно интересным, чтобы предложить ему свои апартаменты, и он пригласил в ее салон некоторых представителей венецианской элиты – посмотреть на этюды синьора Поццо. Несмотря на мои предупреждения, отец настаивал на этой покупке, говоря, что я почерпнула свои знания по искусству из путеводителя Пибоди. Вообще-то недостаток подозрительности ему не присущ, и я боюсь, что это город так влияет на него. Отец более не пребывал в благостном расположении духа, когда мы вышли на балкон – посмотреть на разъяренную толпу на площади. Люди врывались в дом всякого, кто имел неосторожность выказать симпатию к французам, так как считали, что дож и его Совет предали их, сдав город. С одной стороны мы слышали мальчишеский вопль «Viva San Marco!».[11] A у пристани отрад французских солдат уже вступил в схватку, крича: «Viva la liberta!».[12]

– Но они же не несут свободу Венеции, отец. Это тирания. Разве нам так необходимо присутствие французского консула на этом вечере?

– Он отклонил наше приглашение, дитя мое. И теперь я беспокоюсь, что и другие гости просто не придут. Пойдем посмотрим, принес ли синьор Поццо этюды.

Вместе мы прошли обратно в casino. Была уже почти полночь, и, к облегчению отца, наши венецианские гости стали подходить. Это была компания богатых торговцев и обедневших представителей аристократии, хотя большинство этих bamabotti[13] уже покинуло Венецию. Я слышала разговор женщин, одетых в длинные черные шелковые платья и мужские шляпы, из каждой из которых торчало по одному белому перу. Мужчины носили сюртуки и парики и казались совершенно равнодушными к творящемуся на площади насилию. После них в воздухе оставался меловой запах пудры для волос, клубами вьющейся вокруг нас, смешанный с кисловатым ароматом модного ныне одеколона.

Одаряя гостей своей редкозубой улыбкой, из гущи надушенных тел появился Френсис. Он прошептал, что ему и нашим гостям пришлось заходить в дом с черного хода, чтобы не привлекать внимания разгневанной толпы. На этот раз я была рада видеть Френсиса, взяла его под руку, и мы подошли к столу, сервированному шампанским и ризотто, поданным с большими блюдами местных артишоков. После еды. пока мадам Гритти пыталась перевести свои неуклюжие французские фразы на итальянский, мой родитель пустился в размышления о своей миссии. Он рассказывал нашим гостям, что его дядюшка Джон вместе с Томасом Джефферсоном и Бенджамином Франклином в 1789 году отправили письмо венецианскому посланнику, выразив заинтересованность в торговле с Венецией.