Саттри - Кормак Маккарти
Он постоял в дверях и выглянул на участок старьевщика. Высокие шток-розы возле утяжеленной калитки, и цветущий щавель, и бегонии вдоль всех остатков забора. В углу участка купа подсолнухов, словно какая-то цветочная громадина в садике у ребенка. Саттри сел на шлакоблочные ступени. Цветы покачивались на ветру. Реки было не видать, но вверх по течению между деревьев шла баржа, словно громадный товарняк, беззвучно перемещавшийся по дну долины неведомым манером. На дальнем берегу отсыпь битого мрамора. Грубые очерки железа, ржавеющего на солнце. В сумраке хибары старьевщик застонал и перевернулся. Один из массы гнутых форм, выброшенных сюда рекой. Саттри повернулся и увидел, как рукой он отгоняет какого-то призрака, жестом ужаса навроде полоумной любезности, мука его ничуть не менее подлинна. Саттри встал и прошел в калитку, и калитка легонько лязгнула, закрываясь за ним.
Когда Хэррогейт дернул шнурок своего самодельного детонатора, одним пальцем он заткнул себе ухо. Взрывом его отнесло вверх по тоннелю на двадцать шагов и треснуло о стену, где он посидел в темноте, а повсюду вокруг него стучали каменные обломки, и глаза его были огромны супротив того невероятного шума, в каком он оказался. Затем его всосало обратно в тоннель в воющем нахлыве воздуха, одежда его счищалась, а шкура соскабливалась, пока он с визгом в ушах не оказался лежащим ниц в проходе. Не успел подняться, как оно вернулось, и вновь подхватило его, и рвануло обратно по полу в туче пыли, и пепла, и мусора, и бросило его истекать кровью и полуголого, и полупридушенного, а он шарил, за что б уцепиться. Больше не приходи, громко крикнул он в звенящий склеп, мне уже хватит. Далеко позади сквозь пробитую стену до него доносились отзвуки взрыва, смещавшиеся сквозь каверну ряд за рядом до полного ничто.
Он лежал очень тихо. Избит, и кровоточил, и весь онемел, и он заплакал. В голове у него звенело, и он полуоглох, однако слышал в жуткой тьме, как из обвони и щелочек возникают очертанья, черты заляпаны жженой костью, с челюстей каплет. Он слышал, как кровь бежит по его телу, и слышал, как работают органы, наполняются и сжимаются легкие. По перелазам солнечного света пошли скакать малютки-девочки в цветастых платьишках, и направлялись они во тьму, куда и всякая душа стремится. К нему приближалась мягкая, почти что беззвучная масса. Всасывала в себя камни. Выискивала его. Он приподнялся и прислушался. Приближается по тоннелю. Что-то близится в ночи. Медлительное чудовище, освобожденное от неведомо каких веков каменной твердыни под городом. Дыханье его омыло гнилостной вонью. Он попробовал ползти. Слепо возился среди камней в темноте. Начиная с ног его окутала медленно надвигавшаяся стена отходов, прилив лавы из жидкого говна, и мыльной гущи, и туалетной бумаги из пробитого канализационного коллектора.
Увидев в газете новость с заголовком: Землетрясение? – Саттри прочел и понял. Сложил газету, и встал, и вышел за дверь, и спустился по ступенькам.
У Хэррогейта никого дома не было, даже кошки. Он пошевелил остывший пепел в костровище, пошарил у городского крыса в пожитках.
Днем походил там, где крыса знали, но никто не ведал, где тот может быть.
Только вечером на Передней улице он наткнулся на Руфуса. Тот сидел в канаве света от фонаря, перед лавкой, как будто ждал, чтоб та открылась. Увидев, кто это, приподнялся. Эй, Сат, сказал он. Как оно все?
Скользит себе, ответил Саттри. Что делаешь?
Ай, да сижу просто. Большим пальцем он сдвинул назад кепку и почесал голову, и улыбнулся.
Саттри присел к нему на каменный поребрик.
Выпить хочешь? Он накренил бутылку, которую держал, набок, чтобы свет проследовал за этикеткой. Молча они вместе посмотрели на бутылку. Хлебни-ка. На вкус весьма недурно.
Саттри взял бутылку, и скрутил пластиковый колпачок с желобками, и опрокинул в себя хороший глоток.
Из ноздрей у него поднялся пар.
Агх-ги-ги, сказал он.
О да, сказал Руфус, глубокомысленно качая головой. Оно с тобой поговорит.
Боже правый.
Руфус нежно принял у него бутылку, и отхлебнул здоровенный хлебок, и поставил ее аккуратно на дорогу перед ними. Саттри вытер глаза подушечками пальцев. У него в мозгу, похоже, поднялись пары́. Выжгло даже запах жимолости, удушавший воздух своим жарким и пьянящим ароматом и воспоминаньями о летнем вечере. Он обратил к Руфусу намокшие глаза. Ты видел Хэррогейта? спросил он.
Хэррогейта? Руфус повернулся, и дернул головой назад, и нахмурился Саттри через плечо. Городского мыша? Не-а. Его тут в округе не было. А чегой-то тебе надо от него?
Думаю, ему где-то пиздец.
Ему пиздец, где б он ни был. Это не новость.
Ты слыхал землетрясение вчера ночью?
Слыхал. У меня стекла в рамах задрожали. Старуху мою разбудило. И ты слыхал?
Саттри кивнул.
На-ка хлебни чуток питья этого, Сат.
По-моему, я такого не перевариваю.
Чего так, это ж славный вискарик.
Вискарик стоял на дороге.
У меня старый пес застрял в помойном чане, сказал Руфус.
Саттри кивнул. Губы у него шевельнулись, как будто он повторял это самому себе.
Я к нему и близко подойти не могу, чтобы вытащить. Он все хочет меня укусить.
Как он вообще туда попал?
Свалился, кажись. Помои мои лакал. А я помои туда лью не для каких-то там бестолковых собак.
Точно.
Помню, еще мальчишкой в округе Лаудон, и у меня был такой дядька, он все время виски гнал. Однажды вечером мы к нему на винокурню пришли, а у него пять бочонков сусла на полу расставлено, и мы туда приходим, а там в каждом по старой псине. В этих бочонках с суслом застряли по самую шею, пьянючие уже и поют так, что куда там оркестру. Ничего приятнее и видеть не доводилось. Мы наземь уселись и как давай хохотать, а чем больше хохочем, тем громче они поют, а чем больше они поют, тем громче мы хохочем.
И как вы их вытащили?
Нарезали себе зеленого орешника да под ошейники им пропустили, взялись за оба конца и выволокли их оттудова потихоньку. Они многие так нализались, что и ходить толком уж не могли.
Так
