Саттри - Кормак Маккарти
Вы ждали исповеди?
Нет.
Священник взглянул на него. Я вас знаю? спросил он.
Саттри положил руку на спинку скамьи перед собой. Вдоль алтарных перил шла старуха с тряпкой для пыли. Он с трудом поднялся на ноги. Нет, ответил он. Вы меня не знаете.
Священник отступил назад, оглядывая его одежду, его заляпанные рыбой башмаки.
Я просто уснул на минутку. Я отдыхал.
Священник чуть улыбнулся, легко тронутый неодобреньем, порицанье смягчено. Дом Божий не вполне предназначен для того, чтобы в нем подремать, сказал он.
Это не божий дом.
Прошу прощенья?
Это не божий дом.
Вот как?
Саттри неопределенно махнул рукой, и обогнул священника, и двинулся прочь по проходу. Священник проводил его взглядом. Он печально улыбнулся, но улыбнулся тем не менее.
* * *
Тряпичник, с трудом ворочавшийся под курганом смердящего постельного белья, в котором погреб себя для тепла, походил на растаявшую свечу. Он сел под клобуком, хмурясь наружу новому дню. Его шелковистые бакенбарды овевало стоялым сквозняком, и от него, как жар от летней дороги, исходили слабые миазмы.
Вот он заковылял в драном своем исподнем, подрагивая увядшими и рахитичными лядвиями, собирая в одну руку одежду и вороша кипы бумаги в поисках сухой, от которой можно развести огонь. Шум утренних машин по мосту бился в его пещере с тупыми отзвуками сна, и тряпичнику хотелось бы души помудрей, чем у него, чтобы читать в их нескончаемом накате предвестия того, что грядет, призрак механического всепроникновения и всемирной напасти. По речной тропе прошли два рыболова, туманные фигуры, перемещавшиеся безмолвно, если не считать хрупкого потрескивания их удочек, вскинули руки к нему туда, где стоял он, растопырив ладони над тонкой и безжарой струйкой дыма, тухлый земной запах голой грязи под мостом, насыщенной утренней влагой, река протекала дымно и безмолвно, а над головой в арках моста бессмысленный и случайный переполох голубей, вылетающих навстречу дню.
Он бурчал и разминал руки над огнем. Сходил с чайником к реке и зачерпнул воды, и с полным вернулся. Дымка сбегала с реки язычками и лакающими завихреньями, и где-то за восточной хмарью таилась надежда на солнечный свет.
С отчаяньем прошел он по садкам больного города, таща за собой свою тележку из дров с таким звуком, будто у тех бессветных коридоров урчало в кишках.
В брюхе железного мусорного бака, такого большого, что в нем бы могла разместиться компания за покерным столиком, он все утро разбирал сувениры. Гарантированно возмещаемые бутылки, выброшенные праздными богачами. Подлежат обмену по два цента штука. Газеты для пакетирования. Бесполезные кости. Дохлая крыса, сломанная метла, деталь чернильницы. Бок гангренозной грудинки, кишевший прыгунами. Обломки фруктового ящика, который его глаза рассматривали как растопку, подлежащую извлечению, продаже. Проехавший грузовик приглушил шаги кухонного помогайки из «Гигиеничного обеда». Старик ощутил, как дверца над ним затмилась, и взглянул наверх полными ужаса глазами, и узрел круглое устье опрокидываемого помойного ведра. От отскочил назад, маша руками, и его опрокинул сделавший оверкиль ящик. Полный подол латука да черствый хлеб, ничего хуже. Жестянка загрохотала и залязгала. Вдали ей ответил трамвай. Старик возник в дверце мусорного бака, словно некий чудной выходец с того света, что восстает в бездымной атанасии из отходов, дабы прокаркать волну горьких проклятий миру, но кухонный мальчишка даже не обернулся.
Я по этой реке спускался осенью девятьсот первого с ярмаркой, не спрашивай зачем. Два года с ними ездил. Видал, как уличные проповедники сходили с маршрута в начале лета и зазывали да заманивали так, что только держись, а осенью опять пускались проповедовать. Ехали мы в Тэллахэсси, Флорида. С реки в Чэттануге сошла шатия лесорубов, с нами зашли в городок и напились, нам их всем поездом ждать пришлось. Они взяли и примотали паровоз к рельсам чокерными цепями. Мы оттуда так и не уехали аж до пяти утра. Два товарных вагона ярмарочного барахла у нас было. Видали, как парня повесили в Риме, Джорджия, стоял он там на рессорном фургоне и говорил им, что пускай все к черту идут, не его это рук дело. А они фургон из-под него выкатили, он и почернел весь в лице, как негритос.
Саттри улыбнулся. Это там ты чревовещательству научился?
Где это?
На ярмарке.
Нет.
Ясно, сказал Саттри.
Повидал я всяких странностей в свое время. Видал тот цыкло́м, что через здешние места шел, а там, где спускался в реку, вымакивал ее досуха, видать было грязь и камни на дне голые, да рыба валялась. Подбирал дома у народа и снова их ставил там, где они и жить-то не собирались. Было так, что почтовые адреса ноксвиллские выпадали на улицы Рингголда, Джорджия. Видал я все, что хотел видать, и знаю все, что хотел знать. Я просто смерти дожидаюсь.
Она тебя может услышать, сказал Саттри.
Вот бы и услышала, сказал тряпичник. Зыркнул на ту сторону через реку покрасневшими глазами, на городок, в котором оседали сумерки. Как будто смерть могла прятаться в тех краях.
Никто не хочет умирать.
Жопа, произнес тряпичник. Вот он тот, кому жить уже тошно.
Ты б отдал все, что у тебя есть?
Тряпичник с подозрением воззрился на него, но не улыбнулся. Недолго уже, сказал он. Дни старика – часы.
И что тогда?
Когда?
После того, как помрешь.
Ничего не будет. Помер.
Ты же мне когда-то говорил, что в Бога веруешь.
Старик махнул рукой. Может быть, сказал он. У меня нет причин думать, будто он верит в меня. Ох, хотел бы я на него хоть одним глазком взглянуть, кабы смог.
Что б ты ему сказал?
Ну, я б ему, наверно, просто выложил. Я б сказал: Минуточку. Ты просто погоди минуточку, прежде чем мною займешься. Пока ты больше ничего не сказал, я бы хотел одно знать. И он бы мне ответил: И что это? И вот тогда я у него возьму и спыршу: Ты зачем меня вообще тут в эти кости играть втянул? Я ничего в них сообразить так и не смог.
Саттри улыбнулся. И что, по-твоему, он ответит?
Тряпичник сплюнул и вытер рот. Да не верю я, что он сможет ответить на такое, сказал он. Не верю я, что там вообще ответ есть.
* * *
Летом своего второго года в городе Хэррогейт принялся рыть тоннель к подземным склепам, где хранилось городское богатство. Днем в темноте каплющих пещер, в каменных кишках, на которых зиждился сам город, держа перед собой фонарь, троглодит
