Финеас Финн - Энтони Троллоп
Финеасу не пришлось на это отвечать, но про себя он решил, что в душе Баррингтон Эрл не больший либерал, чем мистер Добени: «Он в партии вигов по праву рождения и потому, что всегда получал от них жалованье. Вот и вся история его убеждений!»
В воскресенье днем Финеас отправился к лорду Брентфорду на Портман-сквер, намереваясь поговорить о лорде Чилтерне, а также, если получится, убедить его как члена кабинета министров принять участие в крестовом походе против судейских. Финеас также надеялся встретить там леди Лору Кеннеди. Он уже знал, что по воскресеньям ее нельзя навещать дома; собственно, об этом она сказала ему прямо. Но он также понимал, хоть об этом вслух и не говорилось, что она в душе противится этой воскресной тирании и хотела бы избегать ее, когда возможно. Теперь она пришла поговорить с отцом о брате и привела с собой Вайолет Эффингем; после церкви они прогулялись по парку и собирались вернуться таким же образом. Мистер Кеннеди избегал по воскресеньям закладывать экипаж, и против этого его жена не возражала.
Финеас как раз получил письмо от хирурга из Стэмфорда – состояние больного было благоприятным.
– Доктор говорит, что его лучше не перевозить еще месяц, – сказал наш герой. – Но это ничего не значит. Они всегда такое советуют.
– Не лучше ли оставить его там, где он есть? – спросил граф.
– Ему не с кем даже поговорить, – возразил Финеас.
– Я бы хотела быть рядом с ним, – сказала леди Лора.
– Это, конечно, исключено, – заметил граф. – В гостинице его знают. Уверен, ему лучше остаться там. Не думаю, чтобы здесь ему было удобно.
– Ужасно быть запертым в комнате, когда вокруг нет ни души, кроме прислуги, – проговорила Вайолет.
Граф нахмурился, но промолчал. Всем было ясно: уверившись, что жизнь сына вне опасности, он решил нипочем не выказывать и тени отцовской нежности.
– Я так надеюсь, что он приедет в Лондон, – продолжала Вайолет, которая не боялась графа и не намерена была сдаваться.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь, дитя мое, – сказал лорд Брентфорд.
После такого рассчитывать, что граф проникнется сочувствием к задержанным смутьянам, не приходилось. Он был мрачен, сердит и ни в какую не желал участвовать в беседе на злободневную тему. Вайолет Эффингем заявила, что ей безразлично, сколько Бансов будет арестовано и как надолго, добавив, однако, что желала бы оказаться в заключении и самому мистеру Тернбуллу. Леди Лора была несколько мягче и снизошла до того, чтобы выразить сожаление об участи мистера Банса, но Финеас понимал, что снисходительность ее относилась не к предмету разговора, а к его собственной особе. Мистер Тернбулл и все, с ним связанное, в этот момент вызывали у верхушки общества такое негодование, что никто не стал бы сочувствовать мистеру Бансу со товарищи, даже если бы их продержали за решеткой целую неделю.
– Таким, как мистер Банс, конечно, приходится нелегко, – сказала леди Лора.
– Отчего же мистер Банс не мог сидеть дома и заниматься своим делом? – возразил граф.
Финеас провел оставшуюся часть дня в одиночестве и принял решение, что непременно выступит в палате общин по время предстоящих дебатов. Прения должны были возобновиться в понедельник; он возьмет слово так скоро, как будет возможно. Речь он не станет готовить заранее, определенно нет, – на сей раз он полностью положится на вдохновение. При прошлой попытке он нагружал память подготовкой, и бремя оказалось непосильным: он так и не решился говорить, чувствуя, что не может справиться с двойной задачей – отвечать затверженный урок и впервые обращаться к парламенту. Теперь он не станет заучивать ничего. Предмет речи и так занимает все его мысли. Он поддержит законопроект мистера Майлдмэя со всем доступным ему красноречием, но обратится к самому премьер-министру, министру внутренних дел и правительству с призывом не преследовать лондонцев за то, что те желают блага, которое мистер Майлдмэй не считает своим долгом им предоставить. Финеас надеялся, что мысли и слова придут к нему сами – в прежние времена на дебатах Дублинского дискуссионного клуба он не испытывал недостатка ни в том ни в другом. Если же такой недостаток возникнет сейчас, то лучше ему вовсе отказаться от политики и наконец вернуться к мистеру Лоу.
В понедельник утром Финеас провел два часа в Вестминстерском полицейском суде, и к часу дня мистер Банс был освобожден. Представ перед судьей, арестованный, не стесняясь в выражениях, высказался о том, как с ним обошлись, и заявил, что хочет подать иск против задержавшего его сержанта. Судья, разумеется, принял сторону полиции: два человека подтвердили, что мистер Банс, находясь в толпе, применял силу, а потому задержали его обоснованно.
– Никакой силы я не применял, – возразил Банс.
– По вашим собственным показаниям, вы пытались пробиться к экипажу мистера Тернбулла.
– Я и так возле него стоял – еще до того, как полисмен меня увидел.
– Но вы пытались протолкнуться к двери.
– Силу я не применял, пока меня не схватили за шкирку, чтобы отшвырнуть. Только я и тогда грубо себя не вел. Я ему сказал, что имею право, а он именно потому в меня и вцепился.
– Права вы не имели. Вы участвовали в беспорядках, – сказал судья, напуская на себя негодующий вид, как превосходно умеют делать в Лондоне люди его профессии.
Финеасу, однако, позволили свидетельствовать о характере задержанного, после чего Банса освободили. Но тот, перед тем как уйти, вновь поклялся, что с ним обошлись несправедливо и он этого так не оставит. Вскоре освобожденный присоединился к дюжине единомышленников, которые проводили его домой; среди них нашлась парочка джентльменов из таких достойных изданий за пенни, как «Глас народа» и «Выборный вестник». Их намерением было не дать затихнуть шумихе. Один из этих джентльменов посулил Финеасу Финну безграничную популярность при жизни и бессмертную память после ее окончания, если тот, как член парламента, не оставит вниманием это дело. Финеас, не совсем понимая суть предложения и еще не зная профессии собеседника, сказал в ответ несколько общих фраз.
– Вы, я смотрю, настроены решительно, мистер Финн, и мы позаботимся о том, чтобы правильно представить вас в прессе. Я из газеты, сэр, называется «Глас народа», и я вам это обещаю.
Финеас, увлеченно выражавший сочувствие Бансу, прислушивался не слишком внимательно и по-прежнему не мог взять в толк, что ему предлагают и даже что представляет собой «Глас народа», в котором подвизается собеседник.
– Несомненно, что-то нужно делать, – заключил наш герой.
– Мы этим займемся, – сказал джентльмен, – и будем рады, ежели вы к нам присоединитесь. Вы еще поймете, мистер Финн, как политику нужна пресса. Что вы можете сделать в парламене? Если о вас не будут писать – ничего. Вы же
