Финеас Финн - Энтони Троллоп
– Надеюсь, он попадет домой не раньше полуночи, – сказал Финеас.
– Он все понимает, – ответил Лоренс. – Он хорошо поел в три, перед тем как выйти из дома, а в экипаже у него, если поискать, найдется запас сэндвичей и хереса. Он знает, как справляться с издержками популярности.
В это самое время беднягу Банса нещадно пихали в толпе рядом с каретой мистера Тернбулла. Финеас и Фицгиббон, выбравшись из здания, постепенно продвигались к Парламент-стрит. Мистер Тернбулл шел по залу заседаний вслед за ними, явно наслаждаясь овациями, которыми его встречали. Он, несомненно, поступал дурно – этот экипаж у входа сильно повредил его репутации на долгое время. Рядом с каретой, которую охраняли двенадцать полисменов, мистер Тернбулл обнаружил множество поклонников, стремившихся пожать ему руку. Среди них был и преданный мистер Банс. Полиция, однако, считала, что мистера Тернбулла следует защищать даже от сторонников, и никому не давала к нему притронуться, словно он был в этот момент не народным любимцем, а ровно наоборот. Впрочем, и сам виновник торжества, осознав, сколько вокруг людей, слыша шум и буквально чувствуя дыхание толпы, поспешил скрыться внутри экипажа, громко сказав лишь несколько слов: «Благодарю, друзья. Надеюсь, вы добьетесь выполнения своих справедливых требований». Он не остановился, чтобы поговорить, и едва ли мог это сделать, потому что полицейские явно спешили. Экипаж тронулся с черепашьей скоростью, но там, где он до этого стоял, готова была завязаться крупная потасовка.
Банс – как и другие сторонники реформ, столь же пылкие и добропорядочные – очень хотел пожать руку своему герою. Полицейские, однако, были непреклонны в своем стремлении удалить мистера Тернбулла с места событий. Мистер Банс, твердо уверенный в своем праве обменяться рукопожатием с любым джентльменом в Вестминстерском дворце, который на это согласится, был раздосадован помехами и выразил бурное недовольство. Лондонский полисмен посреди уличных выступлений отличается редкостным терпением. Пока он не сталкивается с сопротивлением политическим, никакие посягательства на его особу не способны вывести его из себя. Ему платят за то, чтобы он делал грубую работу среди грубых людей, и он стойко сносит их тычки. Однако при этом он ощущает себя инструментом диктатуры, противостоящим движению за гражданские права, и нипочем не потерпит того, что называет длинным языком. Сбейте его с ног – и он глазом не моргнет, но произнесите слова «хабеас корпус» [21], и он приложит все силы, чтобы вас арестовать. В целом побуждения его правильны: человек, который говорит о «хабеас корпус» во время политических волнений, способен причинить куда больше вреда, чем можно нанести, сбив с ног полисмена. Но к отдельному человеку таким образом легко отнестись несправедливо – что, полагаю, и произошло при аресте мистера Банса. Жена продемонстрировала недюжинное знание его характера, предсказывая, что «коли начнут вязать людей, так его возьмут непременно».
Банса взяли под стражу вместе с несколькими другими такими же, как он, добропорядочными людьми, которые не имели злого умысла, но считали, что их долг – проявить свои политические взгляды, пусть и ценой некоторых жертв. Их отвели во временную камеру под часовой башней.
– Арестуйте меня – и пожалеете! – с возмущением воскликнул Банс.
– Так и сделаем, – ответил задержавший его сержант.
– Я ничего не нарушал.
– Нарушали, когда досаждали моим людям. Я видел.
– Никому я не досаждал, – возразил Банс.
– Прекрасно, вот завтра все судье и расскажете.
– Что же, вы меня всю ночь продержите? – спросил Банс.
– Боюсь, что так, – было ему ответом.
По натуре не слишком разговорчивый, Банс смолчал, но в сердце своем поклялся отомстить. Ближе к полуночи его отвели в обычный участок, откуда он смог отправить весточку жене.
– Банса повязали, – произнесла она тоном трагической королевы и оскорбленной жены одновременно, едва Финеас вошел за полночь в дом, открыв дверь своим ключом.
В конце концов, однако, возобладали интонации более жалостные – голос женщины, чей возлюбленный попал в беду.
– Так я и знала, что это случится, мистер Финн. Ведь я же говорила! И что теперь делать? У него, поди, и крошки во рту не было с тех пор, как из дома вышел, а что до пива, так он и не думает о нем никогда, пока сама на стол не поставлю. Всегда хватают самых лучших, проклятые полицейские! То-то я недоброе и чуяла.
Финеас постарался утешить ее как мог и пообещал рано утром пойти в полицейский участок и похлопотать за Банса. Едва ли тот попал в серьезные неприятности, хоть и был неправ, отправившись к парламенту.
– Так ведь там и вас могли повязать, как его, – возразила миссис Банс.
Финеас объяснил, что находился там по долгу службы.
– А все равно могли. Ведь и Банс ничего дурного не делал, а вот что случилось, – заключила хозяйка.
Глава 26
Первая речь
На следующий день, в субботу, Финеас ранним утром явился в полицейский участок в Вестминстере, чтобы защитить интересы своего квартирного хозяина. Задержанных во время беспорядков было много, и нашему герою было нелегко привлечь внимание к делу мистера Банса, несмотря на добропорядочность последнего и собственное положение депутата. Арестантов приводили к мировому судье группами, но, поскольку солдат в парке помяли, а окрестностям Даунинг-стрит был нанесен значительный ущерб, протестовавшие навлекли на себя всеобщее негодование, и судьи склонялись к суровым мерам. Если приличные люди решаются выходить на улицы в такой компании и попадают в неприятности, они должны нести всю тяжесть последствий. В течение субботы и воскресенья росло и возмущение, вызванное поступком мистера Тернбулла. История о его экипаже получила широкую огласку, и его называли теперь бесчинствующим демагогом, ищущим дешевой популярности. Вместе с тем стало складываться и общественное мнение в отношении тех, кому во время беспорядков досталось от полиции: «Так им и надо». Все это привело к тому, что мистера Банса оставили в участке до понедельника. В воскресенье миссис Банс впала в истерическое состояние и уверилась, что ее мужа посадят в тюрьму пожизненно. Бедный Финеас провел с ней весьма беспокойное утро. При каждом приступе горя хозяйка бросалась к нему на грудь – фигурально, а то и буквально, в зависимости от накала обуревавших ее чувств, – и твердила, что дети ее непременно умрут от голода, а ее саму найдут в реке под мостом. Финеас, обладая мягким сердцем, прилагал все силы, чтобы ее утешить, и довел себя наконец до праведного депутатского гнева на произвол полиции и судейских.
– Они позволяют себе все, что хотят, стоит им возомнить, будто на их стороне общественное мнение, – сказал он Баррингтону Эрлу, который подлил масла в огонь, заявив, что кратковременное заключение таким, как Банс, только на пользу:
– Если мы не будем держать толпу в узде,
