Орландо - Вирджиния Вулф
– Экстаз! – вскричала она. – Экстаз! Где тут почтовое отделение? Я должна срочно телеграфировать Шелу и сказать ему… – И так, чередуя «Игрушечный кораблик в Серпентине» и «Экстаз», ибо эти мысли вполне совместимы и означают одно и то же, она поспешила к Парк-лейн.
– Игрушечный кораблик, игрушечный кораблик, – твердила Орландо, убеждая себя в том, что ни статьи Ника Грина, ни Джон Донн, ни законопроект восьмичасового рабочего дня, ни фабричное законодательство ничуть не важны, главное совсем в другом – в чем-то бесполезном, внезапном, неистовом, в чем-то, что может стоить тебе жизни; в красном, в фиолетовом, в голубом, в порыве, в плеске, вроде тех гиацинтов (она как раз проходила мимо клумбы с гиацинтами), свободном от скверны, упований, людских пороков или заботы о других; в чем-то безрассудном и вздорном, как мой гиацинт, то есть муж, Бонтроп, вот что это такое – игрушечный кораблик в Серпентине, экстаз – вот что главное! Так она говорила вслух, ожидая, пока проедут экипажи, чтобы перейти Стэнхоуп-гейт, ибо если не живешь с мужем, за исключением тех случаев, когда стихает ветер, то болтаешь всякую чушь на Парк-Лейн. Несомненно, все было бы иначе, живи они вместе круглый год, как рекомендует королева Виктория. А так мысли о муже приходили ей в голову внезапно. И в тот же миг Орландо испытывала настоятельную необходимость с ним поговорить. Ее мало заботило, насколько нелепы ее слова и какой сумбур это может внести в наше повествование. Статья Ника Грина погрузила ее в пучину отчаяния, игрушечный кораблик вознес на вершину радости. И она повторяла: «Экстаз, экстаз», стоя в ожидании перехода.
Но в тот весенний день движение было интенсивное, и она продолжала стоять, повторяя: экстаз, экстаз или игрушечный кораблик на Серпентине, а богатство и мощь Англии восседали неподвижно, словно статуи в шляпах и плащах, в экипажах, запряженных четверкой лошадей, в легких двуколках и в ландо. Как будто золотая река сгустилась и перегородила Парк-лейн золотыми глыбами. Леди вертели в руках визитницы, джентльмены поигрывали тростями с золотыми набалдашниками, держа их между колен. Орландо стояла, взирая с восхищением и благоговейным страхом. Ее тревожила лишь одна мысль, знакомая всем, кто наблюдал огромных слонов или китов невероятной величины: как эти исполины, которым чужды любые нагрузки, перемены и физическая активность, умудряются размножаться? Наверное, думала Орландо, глядя в степенные, неподвижные лица, период размножения у них закончился, а это его плоды, его итог. Ей довелось узреть триумф целой эпохи. Здесь восседали дородность и великолепие. Но вот полицейский опустил руку, поток пришел в движение, массивное скопление великолепных предметов задвигалось, рассеялось и исчезло на Пикадилли.
Она перешла через Парк-лейн и направилась к своему дому на Керзон-стрит, где в пору цветения таволги ей вспоминались крик кулика и глубокий старик с ружьем.
* * *
Ей вспомнилось, думала Орландо, переступая порог своего дома, как лорд Честерфилд сказал… Внезапно память ее подвела. Скромный холл восемнадцатого века, где лорд Честерфилд снимал шляпу и клал плащ с элегантностью, достойной восхищения, теперь был полностью завален свертками. Пока она сидела в Гайд-парке, книготорговец доставил заказ, и дом оказался загроможден – свертки буквально устилали всю лестницу – викторианской литературой, упакованной в серую бумагу и аккуратно перевязанной бечевкой. Она захватила, сколько могла, в свою комнату, велела лакеям принести остальное и, торопливо перерезав бесчисленные веревки, вскоре очутилась в окружении бесчисленных книг.
Привыкшая к малочисленности литературы шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого веков, Орландо ужаснулась последствиям своего заказа. Ибо, разумеется, для самих викторианцев литература их эпохи вовсе не ограничивалась четырьмя великими именами авторов, стоявшими особняком друг от друга и совершенно несхожих – четыре великих имени тонули и терялись в массе Александров Смитов, Диксонов, Блэков, Милманов, Баклсов, Тейнов, Пейнов, Тапперсов, Джеймсонов – и все громкие, шумные, заметные и требующие не меньше внимания, чем прочие. Благоговейный трепет Орландо перед печатным словом задал ей непростую задачу, и тем не менее она подвинула кресло к окну, желая использовать все солнечные лучи, что способны просочиться между высокими домами Мэйфера, и попыталась составить общее представление о викторианской литературе.
И нам ясно, что справиться с этой задачей можно лишь двумя способами: изложить ее выводы в шестидесяти томах ин-октаво, либо втиснуть их в шесть строк длиной, как эта. Поскольку времени в обрез, мы руководствуемся экономией и выбираем второй вариант; итак, начнем. Орландо пришла к выводу (открыв полдюжины книг), что отсутствие посвящений вельможам весьма странно, далее (переворошив целую кипу мемуаров), что у половины авторов генеалогическое древо вполовину ниже ее собственного, далее поняла, что было бы крайне неуместно завернуть щипцы для сахара в десятифунтовую банкноту, если ждешь на чай мисс Кристину Россетти, далее (найдя полдюжины приглашений на праздничные обеды по случаю столетних юбилеев), что, съев столько обедов, литература неизбежно делается весьма тучной, далее (получив приглашения на пару десятков лекций о влиянии того на это, о возрождении классицизма, о сохранении романтизма и прочих увлекательных названий в том же роде), что, прослушав все эти лекции, литература неизбежно делается весьма скучной, далее (посетив прием, устроенный супругой пэра), что литература, поскольку кутается в меховые палантины, делается весьма респектабельной, далее (посетив звуконепроницаемую комнату Карлейля в Челси), что гений, с которым нужно так нянчиться, делается существом весьма изнеженным, и наконец добралась до окончательного, в высшей степени важного вывода, но его придется опустить, поскольку заявленный объем в шесть строк давно превышен.
Придя к такому выводу, Орландо довольно долго стояла, глядя в окно. Ведь прийти к какому-то выводу – это словно бросить мяч через сетку и ждать, когда невидимый противник перебросит его обратно. Что вернется к ней с бесцветного неба над Честерфилд-хаусом? И так она довольно долго стояла, сложив руки на груди. Внезапно Орландо вздрогнула – здесь нам остается только пожелать, чтобы, как и в прошлый раз, Беспорочность, Целомудрие
