Падение Эбнера Джойса - Генри Фуллер

— Ну, действуй! — подбодрял Маленький О’Грейди. — Возьми большую комнату внизу, ту, что рядом со студией Гоуэна. Мы кое-что наскребем для тебя. Если хочешь, можно забрать все мое барахло: ацтекские кувшины, пару бесценных индейских одеял; ведь мне удалось сохранить их даже в те дни, когда я умирал с голода.

Прочнов перебрался вниз, и Пресиоза была одной из первых его посетительниц. Его студию нельзя было сравнить не только со студией Дилла, но даже со студией Гоуэна. Однако кувшины и одеяла, мандолина и кофейник сделали свое дело, содержимое папок пошло на украшение стен, и Маленький О’Грейди одобрительно заявил:

— Сойдет!

Пресиозе хотелось усесться поудобнее; она огляделась, ища высокое кресло красного дерева с латунными украшениями.

— Мы одолжили его Гоуэну, — объяснил Маленький О’Грейди. — Оно ему понадобилось для работы над портретом.

Ножки Пресиозы не чувствовали толстого персидского ковра.

— В ковер набилось много пыли, и завелась моль, — сказал Маленький О’Грейди. — Мы отдали его беднягам наверху, они используют его как одеяло.

— Они очень нуждаются? — участливо поинтересовалась Пресиоза.

— Просто ужас! — ответил Маленький О’Грейди. — Там есть один несчастный, который все продал, — остались только кровать и стул. Сейчас он питается набивкой из матраца. На неделю еще хватит.

Пресиоза, восседая на дровяном ящике, покрытом одеялом, с наслаждением откинулась к стене, постучав своей изящной ножкой по другому одеялу, разостланному на полу. Какое счастье, что Игнас избавлен от подобных лишений!

Прочнов и в самом деле не мог считать себя бедняком. Она была рядом, его этюды — в банке, «Одалиска» — в клубе, а его «Падение мадам Люцифер» в роскошной новой раме украшает стены целомудренной обители Роско Орландо Гиббонса. Будущее казалось ему радужным. Теперь он имеет право заговорить. Он обязательно заговорит. И он заговорил.

Как только Маленький О’Грейди соблаговолил намекнуть, что он готов удалиться, Прочнов поспешил ускорить его уход. О’Грейди поднялся к себе наверх устранять последние препятствия с пути «Колесницы Прогресса», а Прочнов и Пресиоза отправились в Академию, на зимнюю выставку.

Как уже сказано, Пресиоза не отличалась глубоким умом, но одна конкретная мысль, изложенная к тому же с известным пылом и прямотой, была вполне доступна ее пониманию. Именно так она и была изложена, и Пресиоза мигом позабыла о картинах. Да и могло ли быть иначе, если тот, от кого она услышала ее, так безукоризненно, с таким блеском справился со своей задачей! Биение его сердца, пульсация мысли, сверкание глаз, трепет властных рук все действовало в полнейшей гармонии, все подсказывало ей, что это был Он.

Пресиоза никогда не придавала большого значения практическим вопросам, а сейчас вообще забыла о них. Всякая мысль о том, что выгодно и что невыгодно, вылетела у нее из головы, а если она и вспомнила о честолюбивых планах своей маменьки, то лишь для того, чтобы острее пережить бурную радость освобождения от деспотизма Вирджилии Джеффрис. Мысль о собственном простом, плебейском происхождении шевельнулась у нее, внучки крестьян, некогда прозябавших на своих болотах, и она, охотно и решительно подчиняясь подсознательному стремлению вернуться в родное лоно, не стала думать о том, какого происхождения ее возлюбленный, — благородного или нет.

Прочнов полон был твердой веры в свои силы, в свое будущее, в то, что его грандиозный проект будет принят «Грайндстоуном». Он рассматривал полотна, развешанные по стенам галереи, и то тут, то там обнаруживал картины своих конкурентов — авторов второго проекта. Он отпускал вполголоса едкие замечания по поводу некоторых явно посредственных полотен, выставленных людьми, работающими в более подходящих условиях, более известными и обеспеченными, чем он.

— Но ничего, — сказал Прочнов. — В будущем году я тоже буду здесь, и тогда каждый увидит разницу.

Что ж, директор галереи, будет, разумеется, счастлив заполучить творения того, кто в честном бою победил своих конкурентов и в одиночку создал блистательный, величайший в истории города образец монументальной декоративной живописи. И в этом успехе немалая доля будет принадлежать стоящему рядом с ним миниатюрному, трепетному, божественному в своем смущении существу.

— Это будет и твоим триумфом! — сказал он.

— Моим? — с неподдельным удивлением переспросила Пресиоза. — Да я не дала тебе ни одного совета!

Что верно, то верно: Пресиоза отнюдь не была Вирджилией Джеффрис.

— Нет, ты в каждом эскизе, — ласково настаивал он. — Когда я рисовал, твоя рука водила углем. Вся работа полна тобой — это сама Ты.

Пресиоза выслушала эту искреннюю, торжественную декларацию с милой покорностью, она не рассуждала — она была просто счастлива. Если он так думает — ну что ж! Пусть будет так! Он молод, полон сил и знает, что делает. Эти его слова были искренни, как все его отношение к ней. Он не пытался исподволь увлечь ее, не прибегал ни к изысканной любезности, ни к лести; тем более он не выпрашивал и не умолял. Он покорил ее непреклонной, безжалостной суровостью, и она поняла, что сопротивление бесполезно. В своих суждениях и своих работах он был свободен и решителен; они поднимали и увлекали ее.

— Да, — сказала она, — это будет также и моим триумфом. — Видимо, это он и хотел услышать от нее.

Прошла неделя, за ней другая. Рыцари финансов, как и прежде, не находили возможности собраться вместе. Все стояло на месте — только здание продолжало расти. Даже «Колесница Прогресса» остановилась на дороге как вкопанная, и Маленький О’Грейди грыз от досады ногти. Лишь подрядчики да рабочие могли похвастаться кое-какими успехами: они закончили крышу и начали штукатурить внутренние помещения. Капризы и нерешительность кучки упрямых и туго соображающих пожилых джентльменов не страшили их: контракты были подписаны вовремя, еще несколько месяцев тому назад, и теперь они исправно, в точном соответствии с выполненной работой, получали свои денежки.

— Уж лучше быть каменщиком или, на худой конец, подносчиком раствора! — жаловался Маленький О’Грейди, в отчаянии глядя на завязнувшую в трясине «Колесницу Прогресса».

Но Прочнов пока не терял уверенности. Он видел перед собой Пресиозу, семейный очаг, выгодную и приятную работу; на милых, унизанных перстнями пальчиках Пресиозы он видел в будущем еще не одно, а несколько новых колец. Да, он поступил совершенно правильно, бесцеремонно вырвав это дитя роскоши из гостиной, загроможденной старомодными, c позолотой креслами, обитыми розовой парчой. Ему даже слышался дрожащий от избытка чувств голос Юфросин Макналти: «Дорогой мальчик! Ты превзошел все мои ожидания! Ты сделал маму