Финеас Финн - Энтони Троллоп
Речь мистера Бонтина не была примечательна ничем. Мистер Монк, по его словам, оказал государству огромную услугу, предоставив в распоряжение кабинета свою мудрость и патриотизм. Доводы о том, что человек, составивший себе репутацию во власти законодательной, должен со временем занять пост во власти исполнительной, были банальны и едва ли кого-то убеждали. Мистер Бонтин умел говорить гладко и чувствовал себя в парламенте как дома, чего бедному Финеасу так не хватало. Один момент был для нашего героя особенно ужасен: едва стало ясно, зачем мистер Бонтин поднялся с места, мистер Монк взглянул на Финеаса будто бы с упреком; он явно ожидал для себя защитника более искреннего. За речью мистера Бонтина последовало еще несколько коротких выступлений, но Финеас, упустив возможность столь значительную, теперь не мог согласиться на меньшее. Затем состоялось голосование. Предложение было отклонено подавляющим большинством, как предсказывал Финеас в беседе с лордом Брентфордом; но несчастный, из страха не выполнивший задуманного и теперь считающий себя трусом, не находил в этом никакой радости.
Финеас вышел из палаты один, тщательно избегая любых разговоров. В коридоре он видел Лоренса Фицгиббона, но поспешил пройти мимо и наконец оказался на улице. Куда идти теперь? На часах всего десять. Он не осмеливался пойти в клуб и был не в состоянии просто отправиться домой и лечь спать. Финеас чувствовал себя очень несчастным, и помочь ему могло только дружеское участие. Но кто станет слушать, как он предается самоуничижению, и сочувствовать ему, находить оправдания его слабостям? Так могла бы сделать миссис Банс, если бы понимала, что от нее требуется. Но участие миссис Банс едва ли могло служить утешением. На свете был только один человек, которому он мог поведать о своем позоре, и этим человеком была леди Лора Кеннеди. Снисхождение от мужчины было бы унизительно. Финеас на мгновение подумал о том, чтобы броситься к ногам мистера Монка и исповедаться ему во всем, но даже его жалость нельзя было перенести – как и жалость любого из представителей своего пола.
Леди Лора Кеннеди, вероятно, была дома, и одна. Финеас знал, по крайней мере, что его не прогонят, даже в столь позднее время. Мистер Кеннеди заседает в палате общин, где наверняка проведет еще не менее часа: он неизменно оставался там до конца дня – или ночи, то есть до завершения всех дел, проявляя в этом большую скрупулезность. Итак, Финеас двинулся по Виктория-стрит, свернул на Гросвенор-плейс и наконец постучал в дверь.
– Да, леди Лора дома, одна, – сказали ему и препроводили в гостиную, где он нашел хозяйку в ожидании супруга.
– Значит, великие дебаты окончены, – сказала она, вложив в эпитет всю доступную ей иронию.
– Да, окончены.
– И чего они добились, эти борцы за права народа?
Финеас рассказал о перевесе голосов.
– Что с вами, мистер Финн? – спросила леди Лора, вдруг взглянув на него. – Вы нездоровы?
– Нет-нет, здоров.
– Присядьте. Я вижу: что-то не так. В чем дело?
– В том лишь, что я – глупейший, трусливейший, самый неуклюжий осел на всем белом свете!
– О чем вы?
– Не знаю, зачем я пришел в столь поздний час, но мне хотелось вам рассказать. Верно, потому, что вы единственная в мире, кто не поднимет меня на смех.
– Во всяком случае этого вы можете не опасаться, – заверила леди Лора.
– Но станете меня презирать.
– Уверена, что нет.
– Вы не сможете удержаться. Я сам себя презираю. Годами я стремился к своей цели – выступать в палате общин, годами задавался вопросом, выпадет ли мне шанс обратиться к тем, кого я считаю высочайшим собранием в мире. Сегодня эта возможность представилась, и пусть судьба обсуждения была предрешена, шанс был грандиозный. Предметом я владею превосходно. Предложение выступить было лестным. Меня нарочно попросили выполнить задачу, которая была мне очень по душе, и я отказался – из страха.
– Вы слишком много думали об этом, мой друг, – сказала леди Лора.
– Слишком много, слишком мало – какая разница? – в отчаянии вскричал наш герой. – Случилось то, что случилось: я не смог. Помните Конахара в «Пертской красавице», чье сердце не производило достаточно крови для боя? Вскормленный робкой ланью, он даже перед лицом смерти не имел мужества, подобающего человеку. Полагаю, такова и моя участь.
– Не думаю, что вы похожи на Конахара, – возразила леди Лора.
– Я опозорен, как он, и должен, как он, исчезнуть. На днях я откажусь от места в парламенте.
– Ничего подобного вы не сделаете, – леди Лора встала и подошла к нему. – Я не отпущу вас, пока вы мне этого не пообещаете. Я по-прежнему не знаю, что случилось сегодня вечером, но убеждена, что скромность, которая принудила вас к молчанию, куда чаще является добродетелью, чем пороком.
Это было то самое сочувствие, которого он искал. Леди Лора придвинула стул ближе, и Финеас, насколько мог точно, рассказал ей все: как он готовил речь, как почувствовал, что его усилия напрасны, как понял за время дебатов, что речь должна быть совсем иной, и как отказался от задачи, для которой требовалось глубоко понимать обычаи парламента и настроения людей, а именно от задачи защитить мистера Монка. Обвиняя себя, он, сам того не понимая, себя оправдывал, и последнее звучало для леди Лоры более убедительно, чем первое.
– И поэтому вы хотите все бросить? – спросила она.
– Да, думаю, мне следует так поступить.
– У меня нет сомнений, что вы были правы, позволив взять слово мистеру Бонтину. На вашем месте я бы просто объяснила мистеру Монку, что вы слишком заинтересованы в его благополучии, чтобы, не имея достаточно опыта, выступать в его защиту. Едва ли это по силам человеку, который еще не освоился в палате общин. Уверена, что мистер Монк поймет вас, и также убеждена, что мистер Кеннеди сочтет ваш поступок правильным.
– Мне все равно, что подумает мистер Кеннеди.
– Зачем же так грубо, мистер Финн?
– Мне куда важнее, что думает супруга мистера Кеннеди. Ваше мнение для меня все, хоть я и знаю, что вы слишком добры ко мне.
– Зато мой муж не был бы к вам слишком добр. Он никогда и ни к кому не бывает слишком добрым. Воплощенная справедливость.
В ее тоне Финеасу почудилось некоторое недовольство супругом.
– Отвратительное свойство, – сказал он. – Человек справедливый, несомненно,
