Падение Эбнера Джойса - Генри Фуллер
Но следовало серьезно опасаться расположения Роско Орландо Гиббонса к Прочнову. Мог ли он, Гиббонс, отказать в поддержке художнику, чьи картины он сам приобрел и этим как бы признал его талант перед всей деловой и артистической публикой? Самодовольная улыбка собеседника раздражала Вирджилию: она поняла, что ей предстоит бороться прежде всего с тщеславием Гиббонса, и ушла в подавленном состоянии. Если бы только Роско Орландо познакомился с Прочновым при обычных обстоятельствах! Если бы только он не млел, не приходил в трепет, не расцветал при одной лишь мысли о своем открытии! Но руда, добытая собственными руками, дороже нам, чем чистое золото, которое прошло через пробирного мастера и монетный двор.
— Фу-у! Ты бы только послушала его! — заявила Вирджилия тетушке. — Он просто-напросто... мычал! До чего ужасно! Однако что же нам делать дальше!
XVII— Мы должны взяться за эту девицу, — сказала Юдокси. — Может быть, еще не поздно и она еще не совсем потеряла голову.
— Как будто дело не зашло так далеко, — ответила Вирджилия. Она-то знала одну молодую женщину, вполне готовую пойти на такую крайность. — С чего ты думаешь начать? Пригласить ее разливать чай?
— Пока нет такой необходимости. Не можешь ли ты устроить какой-нибудь завтрак для небольшой компании в клубе «Хлыст и Шпора» и пригласить ее? А потом кто-нибудь из нас нанес бы визит ее матери, если таковая у нее имеется.
— Я согласна на все, — ответила Вирджилия, едва сдерживая рыдания. — Ты, наверное, думаешь, что я неиссякаемый источник идей? О нет!
Самолюбие Вирджилии было сильно задето тем, что «Грайндстоун» отклонил ее второй проект! Она приложила к глазам платок, и источник идей превратился в источник слез.
В таком качестве она и появилась в следующий раз перед Дэффом.
— Я была так уверена, дорогой, что мы успешно продвинем наш проект, — пожаловалась она, — а сейчас...
С рыцарственным благородством Дэффингдон привлек к себе на плечо ее скорбящую головку. «Пусть львы посмеют наброситься на нас», — казалось, говорил он, окидывая взглядом воображаемую арену.
В ореоле мученика появился Маленький О’Грейди. Охватившая всех печаль отразилась и на его лице. Малышу Фрэнки Адамсу суждено было носить старые башмаки, а Китти Гоуэн, мечтавшая приобрести, пусть с некоторым опозданием, зимний костюм, со слезами на глазах швырнула в камин образцы тканей, словно предавая огню свои несбывшиеся надежды.
Маленький О’Грейди вытер глаза и сочувственно вздохнул:
— О Дэфф, я так огорчен за тебя! И подумать только, что все произошло именно в тот момент, когда... — Он прикусил язык, оробев перед величественным и негодующим Диллом. — Слушай, — рискнул он заметить, немного помолчав, — почему бы нам не взять в компанию Игнаса? Он так изобретателен, у него столько мыслей...
Дэффингдон припомнил чувственную одалиску на восточном шедевре, украшавшем гостиную в клубе, и подумал, что обладатель такого своеобразного таланта вряд ли окажется полезным при отделке банка. Он покачал головой: никакому чужаку, никакому еретику из Вены не позволит он разделить с ним сладость мученичества. Это решение открывало перед Прочновым возможность идти на львов в одиночку. Когда Маленький О’Грейди вернулся в «Крольчатник», его сосед готовился к схватке: в творческом возбуждении он все в своей комнате перевернул вверх дном.
— Правильно, Игнас! — крикнул О’Грейди с порога. — Действуй! Каковы твои планы? — спросил он, пробираясь на цыпочках среди листов бумаги, разбросанных по полу.
Прочнов перебирал тонкими нервными пальцами свисающую на лоб прядь черных, взлохмаченных волос и устремил на Маленького О’Грейди вдохновенный, невидящий взгляд.
— Две великие силы эпохи, — провозгласил он, — это Наука и Демократия. Я покажу, как они способствуют прогрессу. Для Науки я отведу шесть люнетов справа, а для Демократии шесть слева.
— Гм, понятно, — пробормотал Маленький О’Грейди. — Аллегория?
— Вот именно. Наилучшая форма для осуществления монументального замысла.
— Ну что ж, Игнас, — заявил О’Грейди, — если кому-нибудь и по плечу такая задача, так только тебе!
Он поспешно вернулся к себе, напялил синюю, испачканную гипсом блузу, смял и бросил в ящик с глиной «Первый выпуск ассигнаций, не обеспеченных золотом» (группа финансистов пограничной местности в стоячих воротничках и высоких касторовых цилиндрах) и немедленно принялся лепить рельеф «Наука и Демократия прокладывают путь Колеснице Прогресса».
— Понимаешь, Наука разгоняет летучих мышей, то есть невежество, — объяснял он Прочнову на следующий день, — а Демократия преследует бесенят или, может быть, демонов, — то есть аристократию. Между ними в самом центре я леплю движущуюся Колесницу Прогресса. Я еще не продумал до конца, как это все скомпонуется, и будет зверски трудно изобразить в таком ракурсе лошадей. Но, будь уверен, через недельку я соображу что-нибудь. Кстати, Игнас, позволь мне сказать кое-что. Твою аллегорию скорее поймут, если... Послушай, ты решительно отвергаешь предложения Хилла, а?
— Отвергаю, — ответил Прочнов с величайшим презрением.
— Ну вот, твоя аллегория будет лучше принята, если ты включишь портреты некоторых из наших девяти знаменитостей. Гирландайо[48] и Гольбейн пускались, между прочим, на такие трюки, да и многие другие тоже. Разве не замечательно выглядела бы бородка Эндрю Хилла на фигуре Благородства? А если ты захочешь как-то выразить свою признательность Роско Орландо в этой композиции, покажи его в виде Процветания. Чтобы уравновесить его бакенбарды, нарисуй два рога изобилия вместо одного...
— Ну нет! — решительно ответил Прочнов.
Он никогда не позволял себе насмехаться над своими излюбленными художниками и острословить по поводу искусства.
— Ладно, ладно, успокойся, — смутился Маленький О’Грейди. —Я как раз проделываю такую штуку с Саймоном Розенбергом — он будет у меня главным демоном аристократии.
Но Прочнов даже не улыбнулся, и Маленький О’Грейди, тщетно попытавшись не уронить свое достоинство, улизнул, потрясенный до глубины души, что, впрочем, с ним бывало в тех редких случаях, когда кому-нибудь удавалось взять над ним верх.
— Интересно, почему он так раздражен? — бормотал он, возвращаясь к «Колеснице Прогресса».
Прочнов скоро забыл о Маленьком О’Грейди и с удвоенной энергией набросился на работу. Он серьезно относился и к себе, и к своему искусству, и вообще ко всему на свете. Но особенно серьезно — к ближайшему будущему и к той роли, которую, возможно, сыграет в нем Пресиоза Макналти. О’Грейди — беспечный холостяк, непременный друг всех и каждого и слишком большой поклонник слабого пола вообще, чтобы выделить какую-нибудь одну из его представительниц, мог подшучивать над жизнью и
