Орландо - Вирджиния Вулф
«Я наслаждался прекрасным телесным здоровьем и душевным спокойствием, не сталкивался ни с предательством, ни с непостоянством друга, не видел вреда ни от тайного, ни от явного врага. Мне не приходилось подкупать, льстить или сводничать, чтобы снискать расположение сильных мира сего или их приспешников. Не нужно было ограждать себя от мошенничества или притеснений, здесь не нашлось ни врача, который уничтожил бы мое тело, ни юриста, который лишил бы меня состояния; ни доносчика, который следил бы за моими речами и деяниями или стряпал против меня поддельные обвинения; здесь не было насмешников, хулителей, сплетников, карманников, разбойников, взломщиков, стряпчих, сводников, фигляров, картежников, политиков, остряков, желчных и нудных болтунов…»
Прекрати, прекрати же словесный град, если не хочешь освежевать живьем и нас, и себя! Нет никого прямодушней этого вспыльчивого человека. Он столь груб и в то же время чист помыслами, жесток и в то же время добр – высмеивает целый свет и в то же время лепечет на детском языке с маленькой девочкой и умрет – кто бы сомневался? – в сумасшедшем доме.
И всех Орландо поила чаем, а иногда, если позволяла погода, везла к себе в поместье и по-королевски угощала в Круглой гостиной, которую увешала их портретами, и мистер Поуп не мог сказать, что мистер Аддисон висит раньше него и наоборот. Все они, конечно, были очень остроумны (хотя все свое остроумие поместили в книги) и научили ее самой важной примете стиля: естественному звучанию голоса в речи – качеству, которому нельзя подражать, пока не услышишь вживую – даже Нику Грину, при всем его мастерстве это не удавалось; оно рождается в воздухе и разбивается о мебель как волна, откатывается и исчезает, и его не поймать, по крайней мере тем, кто напрягает слух полвека спустя, как ни старайся. Поуп с Драйденом научили этому Орландо просто интонацией своих голосов, и ее стиль речи слегка изменился, писать она стала весьма приятные, остроумные стихи, ей весьма удались несколько персонажей в прозе. И она щедро угощала их вином, за обедом клала под тарелки банкноты, кои они любезно принимали, а она принимала их посвящения и считала такой обмен вполне заслуженным.
Время шло, и Орландо часто говорила себе с особым упором, который, пожалуй, мог заставить усомниться в ее искренности: «Ей-Богу, что у меня за жизнь!» (Ибо она все еще находилась в поиске.) Вскоре обстоятельства вынудили ее вглядеться в сей предмет пристальнее.
Однажды она наливала чай мистеру Поупу, как можно судить по приведенным выше стихотворным строчкам, а он устроился подле, скрючившись в кресле и наблюдая за ней горящим взором.
«Господи, – подумала Орландо, беря щипцы для сахара, – как будут мне завидовать женщины грядущих веков! И все же…» – Она отвлеклась, потому что мистер Поуп требовал внимания. И все же… – позвольте нам закончить за нашу героиню, – когда кто-нибудь говорит: «Как грядущие поколения будут мне завидовать», можно с уверенностью сказать, что в настоящий момент ему крайне неловко. Была ли жизнь столь захватывающей, приятной, блистательной, как звучит в изложении мемуариста? Во-первых, Орландо терпеть не могла чай, во‐вторых, великий ум при всей своей божественной природе и всеобщем поклонении имеет досадное обыкновение обитать в самых убогих телах и часто, увы, среди прочих дарований уподобляется каннибалу: если ум велик, то сердцу, благоразумию, щедрости, милосердию, терпимости, доброте буквально нечем дышать. Опять же, о себе поэты придерживаются весьма высокого мнения, о других – весьма низкого и постоянно опускаются до вражды, оскорблений, обид, зависти и словесных перепалок, вдобавок чересчур подвержены говорливости, жадно требуют сочувствия – все это (скажем шепотом, чтобы нас не подслушали остряки) превращает чаепитие в гораздо более рискованное и трудное занятие, чем принято считать. Кроме того (снова шепотом, чтобы нас не подслушали женщины), у мужчин есть маленький секрет; лорд Честерфилд шепнул его своему сыну и строго наказал хранить от посторонних ушей: «Женщины как дети, только большого роста… Разумный мужчина с ними лишь забавляется, играет, шутит и льстит им», однако, поскольку дети вечно слышат то, чего не следует, а иногда даже вырастают, – в общем, секрет просочился наружу, так что церемония разливания чая – прелюбопытный ритуал. Женщина прекрасно знает: хотя остроумец посылает ей свои стихи, восхваляет ее суждения, настойчиво просит критики и пьет ее чай, это ни в коей мере не означает, что он уважает ее мнение, восторгается точностью суждений или откажется, раз уж рапиры запрещены, пронзить ее своим пером. Все это, шепчем мы тихо, насколько возможно, вполне могло просочиться, и теперь, даже наливая сливки или кладя щипцами сахар, леди позволяют себе проявлять нетерпение, поглядывать в окно, позевывать и ронять сахар с громким плеском – что и сделала Орландо – в чай мистера Поупа. Никогда и ни один смертный не был столь обидчив или скор на месть, как мистер Поуп! Он резко повернулся к Орландо и тут же зачитал черновой вариант знаменитой строчки из «Женских характеров». Впоследствии он придал ей немало блеска, но даже в первоначальном виде фраза весьма впечатляет. Орландо присела в реверансе. Мистер Поуп ее покинул, отвесив поклон. Чтобы остудить пылающие щеки, ибо Орландо чувствовала себя так, словно коротышка ее ударил, вышла пройтись по ореховой роще. Вскоре прохладный ветерок сделал свое дело. К своему удивлению, оставшись в одиночестве, она испытала огромное облегчение. По реке плыли прогулочные лодки. Без сомнения, сие зрелище напомнило ей пару случаев из прошлой жизни. Орландо присела под раскидистой ивой в глубоком раздумье. Там она и сидела, пока на небе не появились звезды. Тогда она поднялась и пошла в дом, где отыскала свою спальню и заперла дверь. Открыв шкаф с одеждой, которую носила в бытность юношей-щеголем, выбрала черный бархатный костюм, богато украшенный венецианским кружевом. Тот немного вышел из моды, зато сидел идеально: в нем она смотрелась настоящим лордом. Покрутившись перед зеркалом, Орландо убедилась, что ношение юбок не лишило ее ножки подвижности, и выскользнула из дома тайком.
Стояла прелестная апрельская ночь. Мириады звезд мерцали в свете юного месяца, усиленного уличными фонарями, выгодно оттеняя лица лондонцев и архитектуру мистера Рена. Приглушенные краски создавали впечатление, что все вот-вот растает, как вдруг случайный серебристый проблеск придавал очертаниям четкости и жизни. Вот о чем нужно разговаривать,
