Орландо - Вирджиния Вулф
Это случилось, когда Орландо отправилась туда в третий раз. Она все еще пребывала в иллюзии, что слушает самые блестящие сентенции на свете, хотя на деле старик-генерал С. пространно рассказывал, что подагра оставила в покое его левую ногу и перешла на правую, в то время как мистер Л. перебивал всякий раз, заслышав знакомое имя: «Р.? Ах! Я знаю Билли Р. не хуже самого себя. С.? Мой лучший друг. Т.? Гостил у него пару недель в Йоркшире» – что звучало, такова уж сила иллюзии, как остроумнейший ответ, самое глубокомысленное высказывание о человеческой жизни, и держало всю компанию в напряжении; вдруг открылась дверь, и вошел низенький джентльмен, чьего имени Орландо не расслышала. Вскоре ее охватило неприятное предчувствие. Судя по лицам собравшихся, они ощутили то же самое. Один джентльмен упомянул недобрым словом сквозняк. Маркиза К. высказала опасение, что под диваном прячется кошка. Выглядело так, словно глаза их открылись после приятного сновидения и уперлись в старый умывальник да грязное покрывало. Выглядело так, словно пары упоительного вина постепенно развеиваются. И все же генерал продолжал вещать, мистер Л. – вспоминать. Но становилось все более очевидным, какая красная шея у генерала, какая плешивая голова у мистера Л. Что же до их реплик – ничего более нудного и утомительного и представить нельзя! Все заерзали, те же счастливицы, у кого был веер, прятали за ним зевки. Наконец леди Р. постучала своим веером по ручке кресла. Оба джентльмена умолкли.
И тогда низенький гость сказал:
Потом он сказал:
И наконец он сказал:[18]
Нельзя отрицать, что в них были подлинное остроумие, подлинная мудрость, подлинная глубина. Компания пришла в полное смятение. Одно подобное высказывание – уже плохо, но три подряд, да еще в один вечер! Никакое общество такого не вынесет.
– Мистер Поуп, – язвительно проговорила старая леди Р. срывающимся от гнева голосом, – вы изволили блеснуть остроумием.
Поуп вспыхнул. Никто не проронил ни слова. Минут двадцать стояла мертвая тишина. Затем, один за другим, гости поднялись и выскользнули за дверь. Сомнительно, чтобы после такого испытания они рискнули вернуться. Можно было услышать, как по всей Саут-Одли-стрит мальчишки-факельщики подзывают кареты. Хлопали дверцы, отъезжали экипажи. Орландо сама не заметила, как очутилась рядом с мистером Поупом на лестнице. Его маленькое уродливое тельце сотрясалось от самых противоречивых чувств. Из глаз сыпались искры злобы, ярости, торжества, остроумия и ужаса (он дрожал как осиновый лист). Он смахивал на приземистого жука с пылающим топазом во лбу. И незадачливую Орландо закружила престранная буря чувств. Разочарование столь полное, как выпало на ее долю менее часа назад, переворачивает все с ног на голову. Восприятие обостряется десятикратно, суровость жизни потрясает. Такие моменты чрезвычайно опасны для человеческого духа. В такие моменты женщины уходят в монахини, мужчины становятся священниками. В такие моменты богачи раздают свое добро, а счастливцы перерезают себе горло разделочными ножами. Орландо с готовностью проделала бы все это одновременно, но ей пришла в голову еще более опрометчивая идея, которую она тут же и воплотила в жизнь: пригласить мистера Поупа к себе домой.
Ведь если входить безоружным в логово льва – опрометчиво, если пересекать Атлантику на веслах – опрометчиво, если стоять на одной ноге на вершине собора Святого Петра – опрометчиво, то еще более опрометчиво возвращаться домой наедине с поэтом. Поэт – Атлантический океан и лев в одном лице. Первый нас топит, второй грызет. Если избежим зубов, то сгинем в волнах. Человек, разрушающий иллюзии, одновременно и зверь, и океан. Иллюзии для души – что атмосфера для земли. Уберите эту нежную пелену, и растения погибнут, цвета поблекнут. Земля, по которой мы ступаем, – обожженный шлак. Мы ступаем по мергелю, и раскаленные камни обжигают нам ноги. Правда нас губит. Жизнь есть сон. Пробуждение несет смерть. Тот, кто развеивает сны, крадет жизнь… (И так далее на шести страницах, если угодно, но сие слишком утомительно, потому нам лучше закруглиться.)
В подтверждение вышесказанного к тому моменту, как экипаж подъехал к особняку в Блэкфрайерсе, Орландо должна была превратиться в пепел. То, что она по-прежнему состояла из плоти и крови, хотя и изрядно устала, объяснимо лишь упомянутым выше фактом: чем меньше мы видим, тем больше верим. В те годы улицы, лежащие между Мэйфером и Блэкфрайерсом, освещались весьма посредственно. Правда, со времен королевы Елизаветы ситуация несколько улучшилась. Тогда припозднившемуся путнику приходилось уповать на звезды или факел ночного сторожа, чтобы не свалиться в гравийные карьеры на Парк-лейн или не забрести в дубраву на Тотенхэм-Корт-роуд, где водились дикие кабаны. И все же освещению не хватало нашего современного качества. Фонари с масляными лампами встречались каждые пару сотен ярдов, а между ними простиралась кромешная тьма. В результате Орландо с мистером Поупом минут десять пребывали во мраке, потом с полминуты на свету. И это влияло на мысли Орландо довольно странным образом. Свет угасал, и ей на душу проливался целительный бальзам. «Сколь большая честь для молодой женщины – ехать с мистером Поупом! – начинала думать она, разглядывая его профиль. – Мне повезло как никому из представительниц моего пола. В полудюйме от меня – да что там, я чувствую, как узел его подвязки прижимается к моему бедру – сидит величайший ум во всех владениях ее величества. Потомки будут умирать от любопытства и отчаянно мне завидовать». И тут они подъезжали к следующему фонарному столбу. «Какая же я идиотка! – спохватывалась Орландо. – Нет ни славы, ни известности. Грядущие века даже не вспомнят ни обо мне, ни о мистере Поупе. Да и какие века?! Какие мы?» Они двигались вслепую по площади Беркли, словно два муравья, столкнувшиеся волею судеб и ползущие на ощупь по почерневшей пустыне, не имея ни общих интересов, ни дел. Она содрогнулась, но тьма нахлынула вновь, вернув к жизни иллюзию. «Какой благородный у него лоб, – подумала Орландо (ошибочно приняв бугор подушки за лоб мистера Поупа). – Какой груз гениальности он в себе несет! Что за остроумие,
