Падение Эбнера Джойса - Генри Фуллер
Молодожены только что вернулись из свадебного путешествия. После многих лет бесплодного сочинительства экзотических книжонок, Эдриен наконец добился успеха; он нетолько положил к ногам любимой выдающуюся книгу, но и устроил так, что в его кошельке оказалась кругленькая сумма, полученная в счет будущих изданий. Он нашел способ превратить «европейский дух» и «исторический фон» в статью дохода: писать то, что жаждали прочитать тысячи людей и за что они охотно платили. Пока он получил только тридцать тысяч, но предполагалось, что эта сумма по прошествии шести недель, когда будет распродан весь тираж, возрастет до ста тысяч. Метод Бонда был весьма прост: вольная обработка хроник королевских династий, украшенная несметным количеством красавцев и красавиц, доблестных подвигов и поединков, живописных костюмов и совершенно неправдоподобных происшествий.
— Непонятно, как мне до сих пор не приходило в голову взяться за эти вещи. Всякий может делать это; да и кто, собственно, не писал так? — рассуждал Бонд.
Клайти была в восторге от милостивой улыбки судьбы и с большой готовностью позволила своему поклоннику перейти от намеков и полупризнаний, которые во множестве сыпались на нее в течение всего лета, к ясному и конкретному предложению.
— С этим гонораром и моими ценными бумагами мы проживем вполне прилично, — нежно сказал Бонд.
— Не сомневаюсь, — ответила Клайти.
— Так попробуем?
— Попробуем.
Среди других приглашенных поднимались по гранитным ступеням и супруги Уайленды.
Как и всегда в таких случаях, миссис Уайленд заставила уговаривать себя.
— Не понимаю, что ты мудришь? Миссис Пенс славная женщина, не хуже любой другой. А мои деловые связи с ее супругом...
— Поедем, если так нужно, — покорно согласилась миссис Уайленд, решив про себя, что при желании она сумеет избежать короткого знакомства с хозяйкой дома; к тому же визит к Пенсам даст ей возможность увидеть Клайти Саммерс, ставшую наконец чьей-то женой.
Последними прибыли Джойсы. Медора надела то самое платье, которое в свое время вызвало сенсацию среди соседей на десять миль кругом, а Эбнер, как и подобало, был во фраке.
— Холостяк и к тому же гений, — объявила Медора, — может позволить себе вольности, но женатый человек должен считаться с женой.
И Эбнер, осознавший свой нравственный долг, посчитался с ней; тот, кто считается, уподобляется тому, кто колеблется, — он человек потерянный.
— Будут пить вино, и ты пей, — наставляла Медора. — Будут произносить тосты — скажи и ты что-нибудь.
За тост можно не опасаться — все будет в порядке; а что до вина, то двухнедельное пребывание Эбнера в доме Уайленда примирило его с худшими вещами, нежели вино.
— Я хочу гордиться тобой, — продолжала Медора.
Эбнер был потрясен: неужели его супруга соединяла в своем лице Далилу и Беатриче?
— Не говори о нашей книге больше, чем другие о своих, — закончила Медора.
«Возрождение» вышло в свет спустя неделю после романа «Честь Дамы» и имело некоторый успех среди усидчивых читателей, тех, кого не отпугивали проблемные произведения. Надо сказать, что Медора собственноручно подвергла цензуре наименее благодушные страницы и тем самым наперед обезоружила наиболее недоброжелательных критиков. Однако «Возрождение» никого уже не занимало; мысли Медоры были сосредоточены на новой, большой книге, не похожей на прежние, которую задумал Эбнер. Дело в том, что он начал постигать город. Некоторыми своими мрачными и суровыми чертами город представлял не меньший интерес, чем деревня, и Эбнеру стал доступен невнятный рокот его неисчислимых бед и страданий. Книга «В дыму литейной» будет смелой пробой сил в новой области. В ней развернется картина современного строящегося города: напряженные усилия миллионов, не имеющих прошлого, возвышение могущественных групп и влияние новых факторов, дерзкая ломка традиций и попрание условностей, невиданная борьба за новые идеалы и цели, прокладывание новых путей, грандиозное столкновение пока еще не определимых и не вполне сложившихся общественных сил... Этот труд объяснит то, что до сих пор оставалось неясным, и оправдает многое из того, что казалось заслуживающим порицания. Книга определит место пенсов и уайлендов в жизни и смысл их существования. Глубина понимания будет идти рука об руку со снисходительностью, и кто знает, не придет ли Эбнер к приятию идеалов, чуждых ему прежде, и людей, их воплощающих.
Увлеченный новой идеей, Эбнер испытывал еще большее презренье к Бонду, считая, что ни его новые интересы, ни его легкий успех не заслуживают внимания.
— Я знаю, что́ вы обо мне думаете, — беспечно бросил Бонд, — но не вы ли виноваты в том, что мои последние вещи так измельчали?
— Я?
— Вы, именно вы. В трудный момент, когда я нуждался в поддержке, вы обдали меня холодной водой. Вот любуйтесь, до чего я дошел.
Эбнер был одним из лучших украшений праздничного вечера. Он непринужденно и легко болтал с дамами, с которыми только что познакомился, и выказал немалую способность к шутливой и вполне учтивой пикировке с их мужьями. Он сохранял чувство собственного достоинства — естественный дар одного из родителей, — но научился держаться без прежней запальчивости и заносчивой самовлюбленности. А добродушная веселость — черта, унаследованная им от отца, но скрытая до поры, — проявилась теперь неожиданно ярко. Все сошлись во мнении, что Эбнер интересный человек; кое-кто нашел его даже очаровательным. Он понравился тем, кому не нравился прежде, и вдвойне пленил тех, кому нравился всегда. Глаза Медоры сияли радостью и гордостью.
Клайти сидела между Пенсом и Уайлендом. На лице Уайленда застыло то особое, жесткое выражение, которое приходит вместе с успехом — успехом, достигнутым известными средствами.
— Ну как ваши ученики из пригорода? — спросил он соседку. Клайти пожала плечами.
— У меня теперь другие интересы. Кроме того, мое стремление помочь беднякам было понято превратно и совсем не оценено.
Она вызывающе посмотрела на Эбнера.
Уайленд тоже посмотрел на него и пожал плечами.
— Я понимаю. И я мог бы стать идеалистом, если бы некая рука не отбросила меня, вместо того чтобы повести меня кверху.
— Увы! — вздохнула Клайти. В ее глазах прежний Эбнер был несравненно значительнее теперешнего. — Если бы не тот жестокий человек, и я и Эдриен, конечно, продолжали бы заниматься серьезными делами.
Эбнер сидел подле Юдокси Пенс, великолепной, цветущей, блестящей. Никогда в жизни она не была так бесконечно далека от серьезных, глубоких, филантропических, альтруистических
