Житейские воззрения кота Мурра / Lebens-Ansichten des Katers Murr - Эрнст Теодор Амадей Гофман
С помощью Крейслера аббат повесил картину на стену, укрепив ее винтами; став после этого в должную позицию, он начал смотреть на нее с таким внутренним удовлетворением, с такой нескрываемой радостью, что, по-видимому, кроме мастерского исполнения, картина имела еще особый тайный интерес.
Сюжетом произведения являлось чудо. Озаренная лучами небесного сияния, виднелась Пресвятая Дева; в левой руке она держала ветку лилии, а двумя средними пальцами правой руки касалась обнаженной груди юноши, и видно было, как сочилась густая кровь из отверзтой раны. Наполовину приподнявшись с своего ложа, юноша как будто только что пробудился от смертного сна, еще он не открыл своих глаз, но блаженная, разлитая по его прекрасному преображенному лицу улыбка свидетельствовала, что он видит Матерь Божию в каком-то чудном сне, что боль от раны ослабела, что смерть над ним уже не властна.
Каждый знаток поразился бы правильностью рисунка, искусной группировкой лиц, умелым распределением света и тени, манерой схватить характер величественности в одежде, возвышенной грацией фигуры Пресвятой Девы, в особенности же живостью красок, столь редкой в произведениях современных художников. Но более всего яркий гений артиста сказался в манере передавать выражение лиц. Пресвятая Мария представляла собой прелестнейшую, грациозней-шую женскую фигуру, какую только можно где бы то ни было встретить; и в то же время на ее высоком челе виднелось что-то небесное, величественное, повелительное; в ее темных глазах сияло неземное кроткое блаженство. Точно так же и небесное очарование юноши, вновь пробудившегося к жизни, было изображено с необычайной силой творчества. Крейслер не знал решительно ни одной современной картины, которую можно бы было поставить вровень с этой; он сообщил свою мысль аббату, подробно распространяясь о всех красотах произведения.
– Видите ли, капельмейстер, это имеет свои особые причины, – проговорил с улыбкой аббат. – С нашими молодыми художниками происходит странная вещь, они штудируют и штудируют, сочиняют и рисуют, истребляют полотна и картоны – и все толку мало: в конце концов получается нечто мертворожденное, что никак не укладывается в рамки жизни. Вместо того чтобы выбрать за образец какого-нибудь великого мастера и, тщательно копируя его, стараться проникнуть в его своеобразный гений, они желают сами с первого абцуга сделаться такими же мастерами и создавать нечто подобное знаменитым художественным произведениям; при этом, естественно, они впадают в жалкую, чисто внешнюю подражательность – все равно, как если бы кто-нибудь, желая подражать великому человеку, стал так же, как он, горбиться, кашлять, картавить… Нашим молодым художникам недостает истинного вдохновения, которое вызывает творческий образ из глубины души во всем его лучезарном жизненном блеске. Нередко можно видеть, как тот или другой из этих несчастных напрасно тиранит себя, чтобы прийти в то возвышенное состояние духа, без которого не может быть создано ни одно истинно-художественное произведение. Но не вдохновение владеет современными художниками, а странная смесь надменного самопреклонения и трусливого, мелочного, рабского подражания классическим образцам. Поэтому нередко образ, который мог бы явиться в полном блеске жизненности, имеет у них вид какого-то ничтожного обрывка. Наши молодые живописцы никогда не могут дойти до ясного внутреннего созерцания задуманного образа, и потому им никак не удается создать в картине достодолжный колорит, хотя бы все остальное им и удалось. Словом, они умеют вырисовывать, но не умеют творить. Неверно, будто бы это происходит оттого, что художники наши ленятся и утратили знание красок. Что касается последнего обстоятельства, оно немыслимо уже потому, что живопись, с самого начала христианской эры, строго говоря, с самого момента ее истинного зарождения, постоянно шла вперед, давая целый ряд учителей и учеников; многое, понятно, с течением времени менялось, но приемы чисто механические остались по существу те же и отнюдь не пришли в упадок. Относительно же упрека в лености можно сказать, что недостатком современных художников является скорее излишек прилежания. Я знаю, например, одного молодого живописца, который, начав картину, перерисовывает ее снова и снова, пока, наконец, все не сольется в одну сплошную бесформенную массу какого-то свинцового цвета; картина является, таким образом, как бы олицетворением известной мысли, которая никак не может принять реальных жизненных очертаний. А вы посмотрите сюда, капельмейстер, вот картина, где каждая черта дышит, живет и почему? Потому что она является созданием истинного вдохновения, соединенного с религиозным чувством! Вам, конечно, понятно чудо, изображенное здесь. Юноша, совершенно беззащитный, поднимаясь со своего ложа, застигнут убийцами и поражен ими насмерть. Он, раньше всегда бывший богохульником, безумно всегда презиравший все веления церкви, воззвал о помощи к Пресвятой Деве Марии, и Божия Матерь услышала его, и ей благоугодно было пробудить его от смертельного сна с тем, чтобы он снова жил, чтобы понял свои заблуждения и, исполненный набожных чувств, отдал свои силы на служение церкви. Этот самый юноша, столь чудесно спасенный милосердием Неба, нарисовал данную картину, столь поразившую вас.
Крейслер выразил крайнее удивление по поводу всего, что рассказал аббат. Он присовокупил при этом, что хорошо было бы, если бы и теперь продолжали совершаться подобные чудеса.
– Так, значит, и вы, любезный Иоганн, – кротко и добродушно возразил аббат, – значит, и вы придерживаетесь безумного заблуждения, что врата небесной благости замкнулись ныне навсегда, что сострадание и любовь, о которых с тоской молит гибнущий, никогда уже больше не являются в образе какого-нибудь святого, приносящего мир и утешение. Поверьте мне, Иоганн, чудеса никогда не оскудевают, только человеческие взоры ослепли во мраке греховных заблуждений и не в силах уже больше выносить небесное сияние, не в силах лицезреть благость Вечного Духа, проявляющуюся самым очевидным образом. Но, милый мой Иоганн, самые непостижимые. Божественные чудеса происходят в тайниках души человеческой, и кто их пережил, тот должен громко возвещать о них, как может: в слове, в звуках, в красках. Таким-то образом монах-художник, нарисовав эту картину, прекрасно возвестил о чудесном своем обращении; таким же образом, Иоганн, – мне хочется от всей души сказать вам это – и вы в волшебных звуках возвещаете дивное чудо познания, озаряющего небесным светом вашу взволнованную душу. И разве то, что вы властны сказать это светлыми звуками, не является благим неземным чудом, ведущим вас к спасению?
Крейслера необычайно тронули слова аббата, он вдруг почувствовал глубокую веру в свой творческий талант, сладостное чувство наполнило его сердце.
Между тем он не отрывал глаз от чудной картины. Но подобно тому, как мы
