Житейские воззрения кота Мурра / Lebens-Ansichten des Katers Murr - Эрнст Теодор Амадей Гофман
Ни на минуту я не покидал красотки; я попросил ее на танец, она мне протянула лапку, мы понеслись среди толпы. О, как волшебно касалось щек моих ее дыханье! Как трепетала грудь моя, касаясь ее груди! Как ласково своею лапой я обнимал ее чудесный стан! О, счастье, о, волшебный миг небесного блаженства!
Сделав два-три тура, я отвел прелестнейшую в угол погреба и сообразно с требованиями галантности предложил ей кое-какие фрукты и прохладительные напитки, все, что только я мог найти. Теперь-то я дал своим чувствам полную волю. Неоднократно прижав ее лапку к своим губам, я удостоверил ее, что был бы счастливейшим из смертных, если бы она захотела полюбить меня хоть немного.
– Несчастный, – проговорил внезапно чей-то голос как раз за моей спиной, – несчастный, что ты делаешь! Ведь это твоя дочь Мина!
Я дрогнул, я узнал голос Мисмис! Какова капризная игра случая: в ту самую минуту, когда, по-видимому, я совсем забыл о Мисмис, я узнал то, о чем не мог и думать, узнал, что я влюблен в свое дитя! Мисмис была в глубоком трауре; я сам не знал, что подумать об этом.
– Мисмис, – проговорил я с нежностью, – Мисмис, что привело вас сюда? Почему вы в трауре и… О, Боже, неужели эти девушки сестры Мины?..
Я услыхал самые необычайные вещи! Мой ненавистный соперник, черно-серо-желтый кот, расстался с Мисмис немедленно вслед за поединком, во время которого он был поражен моим рыцарским мужеством; оправившись от своих ран, он скрылся неизвестно куда. Муций предложил ей свою лапу и получил ее согласие; умолчав передо мной об этих отношениях, он только доказал свою честность и деликатность. Наивные, веселые кошечки были сводными сестрами моей Мины!
– О, Мурр, – проговорила с нежностью Мисмис, рассказав мне обо всем этом, – о, Мурр! Ваша чудная душа лишь немного заблуждалась относительно чувства, охватившего вас. Любовь нежнейшего отца, отнюдь не страсть любовника, проснулась у вас в груди, когда вы увидели нашу Мину. Наша Мина! О какое сладкое слово! Мурр! Неужели можете Вы оставаться совсем безучастным, неужели в душе у вас совсем угасла любовь к той, которая так сердечно вас любила, – о небеса! – так сердечно любит и теперь? Неужели у вас не осталось ни капли теплого чувства к той, которая была бы верна вам до гроба, если бы не вмешался презренный обольститель, соблазнивший ее своими тайными чарами? О ничтожество! Имя твое есть кошка! Так думаете вы, я это знаю, но разве не должен истинно добродетельный кот простить слабую кошку? Мурр! Вы видите меня печальной, безутешной, согбенной под бременем утраты нежного третьего супруга. Но в самой безутешности вдруг вспыхнула опять любовь, которая когда-то являлась для меня и гордостью, и счастьем, и блеском моего существования! Мурр! Мурр, услышите же мое признание! Я вас еще люблю, и думается мне, что мы могли бы снова соедини…
Рыдания заглушили ее голос.
Во время всей этой сцены состояние души моей было самое прескверное. Мина сидела, бледная и прекрасная, точно молодой, сейчас выпавший снег, который в осеннюю пору нередко целует последние цветы с тем, чтобы тотчас растаять, превратившись в горькую воду!
(Примечание издателя: Мурр! Мурр! Опять плагиат! В «волшебной истории Петера Шлемиля» герой книги описывает совершенно такими же словами свою возлюбленную, тоже именуемую Миной.)
Безмолвно созерцал я и мать, и дочь, последняя, однако, казалась мне гораздо более привлекательной, и так как в браках представителей нашей породы близкие родственные отношения отнюдь не являются каноническим препятствием… Должно быть, взгляд мой выдал меня: Мисмис, по-видимому, проникла в тайники моих помыслов.
– Душегубец! – воскликнула она, быстро подскакивая к Мине и бурно привлекая ее к себе на грудь. – Душегубец! Что ты замышляешь? Ты хочешь отринуть от себя это любящее сердце и громоздить преступление на преступление!
Хотя я, собственно говоря, не понял совсем, на чем основываются притязания Мисмис и о каких преступлениях она говорит, однако, дабы не нарушать празднества, последовавшего за траурным торжеством, я счел за лучшее faire bonne mine a mauvais jeu. Поэтому я сообщил Мисмис, которая была совершенно вне себя, что только несказанное сходство Мины с ней повлекло меня к заблуждению и заставило думать, что в груди моей вспыхнуло чувство, направленное в действительности всегда и неизменно на нее, на все еще прекрасную Мисмис. Немедленно осушив свои слезы, Мисмис уселась рядом со мной и начала такой дружеский разговор, как будто между нами никогда ничего не происходило. Тут еще подлетел юный Гинцман и ангажировал прелестную Мину… Можете себе представить, в каком мучительном положении я находился!
Я благословил судьбу, когда сеньор Пуфф подошел и пригласил Мисмис на последний танец; иначе каких странных предложений могла бы она еще наделать мне! Незаметным образом потихоньку и полегоньку я улизнул из погреба, думая про себя: «Утро вечера мудренее!»
На это погребальное торжество я смотрю, как на поворотный пункт, заключающий месяцы моего учения. После этого я вступил в совершенно иной круг жизни.
(Мак. л.) …заставило Крейслера отправиться в покои аббата в столь ранний час. Святой отец, с топором и долотом в руках, суетился около большого ящика, в котором, судя по его форме, была запакована картина.
– А, капельмейстер, добро пожаловать! – воскликнул аббат при входе Крейслера. – Вы можете оказать мне помощь в хлопотливой, трудной работе. Ящик заколочен бесчисленным количеством гвоздей, как будто он должен был целую вечность оставаться невскрытым. Я получил его прямым трактом из Неаполя. В нем находится некая картина, я хочу ее повесить в своем кабинете и до поры до времени не показывать никому из братии. Потому-то я никого и не позвал помочь мне. Но вы, капельмейстер, должны оказать мне помощь.
Крейслер принялся за работу, и, немного спустя, из ящика была вынута большая прекрасная картина в роскошной золоченой раме. Крейслер удивился, увидя, что из кабинета аббата вынесена прелестная картина Леонарда да Винчи, изображающая Святое семейство; раньше она всегда висела в кабинете, над маленьким алтарем. Аббат считал
