Финеас Финн - Энтони Троллоп
– Полагаю, это мы доказали вполне убедительно. Мы пожертвовали своими должностями, а ведь оба люди небогатые.
– Я с вами не согласен – и даже не с вашими взглядами на сам вопрос, в которых, говоря откровенно, я еще сам не до конца разобрался.
– Мы постараемся их разъяснить.
– И, без сомнения, преуспеете в этом. Однако я полагаю, что мистер Монк ошибся, стремясь, как член кабинета, продвинуть законопроект, которым, хорош он или плох, правительство заниматься не хочет, по крайней мере в настоящий момент.
– И потому он подал в отставку.
– Разумеется. Но мне кажется, он кое-что упустил: партия, если она желает приносить пользу стране, может действовать только сообща. Впрочем, не думайте, что я осуждаю его или вас.
– Я в этом деле никто.
– Уверяю вас, мистер Финн, мы отнюдь не считаем вас никем, и я надеюсь, что наступит время, когда мы вновь окажемся на одной скамье.
Однако нашему герою больше не суждено было оказаться в этом зале – ни на правительственной скамье, ни на любой другой. Именно это, а не потеря должности давило на него сильнее всего. Он знал, что, даже если бы его избрали вновь, не сумеет жить в Лондоне как член парламента на то содержание, которое мог бы выделить ему отец. Став впервые депутатом от Лофшейна, он уверял друзей, что обязанности в палате общин не станут препятствием для адвокатской практики. Финеас состоял в парламенте уже пять лет – и за все это время ни разу не пытался заняться юриспруденцией. Он полностью погрузился в другую жизнь и достиг значительного успеха – столь значительного, что ему говорили (женщины даже чаще мужчин), что его карьера была совершеннейшим чудом. Но, как он знал с самого начала, в его нынешнем ремесле имелся один недостаток: ничто в нем не было постоянным. Те, кто преуспевает на этом поприще, смогут, вероятно, преуспеть вновь, но карьера их часто прерывается, и между назначениями могут пройти годы тяжелого труда в оппозиции, за который, к сожалению, не полагается никакого жалованья. Теперь он понимал в полной мере: политику непременно нужно быть обеспеченным человеком.
Начиная политическую карьеру, в период своего первого срока от Лофшейна, Финеас не думал о том, чтобы поправить дела с помощью выгодного брака, и уж точно ему не приходило в голову, что он станет подыскивать жену, руководствуясь единственно этой целью. Такая мысль ему претила. Ни разу он не запятнал себя осознанным расчетом в делах любовных. Но в силу обстоятельств, по мере того как он осваивался в парламенте, приобретал известность, получал назначения сперва на одну, затем на другую должность, перед ним открылись перспективы завоевать и любовь, и деньги вместе. Перспективы эти были столь заманчивы, что он решился оставить в прошлом и мистера Лоу, и адвокатуру. А потом явились мистер Монк и Мэри Флад Джонс – и все, что удалось построить, рухнуло.
Все рухнуло, и одновременно возникло ужасное искушение – наполнить свои паруса снова, но ценой собственных честности и чести. Искушение не стало бы искушением, будь мадам Гослер дурна собой, глупа или чем-то ему неприятна. Однако наш герой считал ее самой прелестной женщиной, какую когда-либо видел, самой остроумной и во многих отношениях самой очаровательной. Она предложила ему все, что имела, – все, что удовлетворило бы любую его потребность и дало возможность предпочесть оппозицию государственной службе, – и сделала это самым лестным для его тщеславия образом. И он отверг этот дар, будучи связан словом с девушкой из Фладборо. Мои читатели, вероятно, скажут, что человек по-настоящему порядочный не должен был испытывать сожалений. У Финеаса, когда он обдумывал свое положение, сожалений имелось множество.
Тем не менее была в нем и решимость: он будет любить Мэри Флад Джонс как свою нареченную. Тысячу раз он повторял себе, что у нее нет той силы духа, что есть у леди Лоры, или острого ума Вайолет Эффингем, или красоты мадам Гослер. Но достоинства Мэри были для него куда ценнее. Кто из ее соперниц доверял ему так, как она, или любил его с той же преданностью, ничего не требуя взамен? Да, он сожалел о многом, и на сердце лежала тяжесть: Лондон, парламент, клубы, Даунинг-стрит – ко всему этому он успел привязаться. А как приятно было кататься на лошади в парке и слышать слова приветствия от людей самых достойных! Сожалениям не было конца. Но о них никогда не должна была узнать та, кого он любил больше, чем парки и клубы, больше даже, чем Вестминстер и Даунинг-стрит.
Финеас не мог отделаться от этих мыслей и тогда, когда слушал речь мистера Монка, излагавшего свои идеи о справедливости по отношению к Ирландии. Нынешние прения должны были стать последней важной дискуссией, в которой наш герой мог принять участие, и он во что бы то ни стало желал себя показать. Он не станет выступать в этот день, если, как предполагалось, в дебатах будет объявлен перерыв, пока не удастся договориться о голосовании. Тем не менее он держал ухо востро и внимательно следил за ходом событий. К этому моменту Финеас превосходно разбирался в парламентских процедурах и, хоть и был молод, знал свое дело не хуже любого другого из депутатов. Он быстро усвоил все, что многим давалось с трудом, и потому понимал, что именно происходит и в какой момент лучше задать вопрос или внести предложение. Он мог предсказать, когда прения будут отложены из-за отсутствия кворума, чувствовал настроение в зале и распознавал жесты присутствующих депутатов. Маловероятно было, чтобы прения закончились в тот же день. Финеас это понимал и, поскольку был уже вечер вторника, сразу решил, что возьмет слово как можно раньше в четверг. Но как печально, что он так долго всему учился, а в итоге плоды его учения обречены будут пропасть втуне!
Около двух ночи ему удалось самому внести предложение о переносе дебатов. Он сделал это со своего места в дальнем конце зала, куда пересел с правительственной скамьи. Заседание было закрыто, и Финеас отправился домой вместе с мистером Монком. С тех пор как наш герой объявил старшему товарищу о своем твердом решении уйти в отставку, тот больше не сокрушался о его выборе, но обходился с ним как с
