Финеас Финн - Энтони Троллоп
Леди Болдок, понимая все это, терзала племянницу с удвоенным рвением. Происходило это непреднамеренно, не то чтобы тетка желала отравить своей подопечной жизнь и занималась этим сознательно и методично. Напротив, она, без сомнения, стремилась добросовестно исполнять свой долг; тем не менее в результате ее усилий Вайолет страдала, и обе женщины твердо считали друг друга самыми упрямыми и неразумными существами на всем белом свете.
Тетушка в описываемый период обзавелась привычкой то и дело говорить о «бедном лорде Чилтерне». Происходило это отчасти из убеждения, что разрыв между влюбленными окончателен и потому сожаления о нем не разбередят Вайолет душу, отчасти из убеждения, что лучше бы племянница вышла замуж за лорда Чилтерна, чем осталась вовсе одна, а отчасти, быть может, из общего принципа: леди Болдок считала нужным бранить племянницу по всякому поводу, а для этого в любых обстоятельствах выгоднее было придерживаться противоположной точки зрения. Леди Болдок предполагала, будто Вайолет на жениха обижена, и потому называла его теперь «бедным лордом Чилтерном». Что до других поклонников, тетушка постепенно уверилась, что их дело безнадежно. Ее дочь Августа объяснила ей, что ни Финеас, ни лорд Фоун, ни мистер Эпплдом не имеют ни малейших шансов. «Она, видно, так и останется старой девой – нарочно, чтобы свести меня в могилу», – говорила тетушка.
Посему, когда леди Болдок однажды сказали, что лорд Чилтерн явился к ней в дом и желает видеть мисс Эффингем, она не упала в обморок и не заявила, что он их всех перережет, как сделала бы несколько месяцев назад. Достойную леди приводила в замешательство двойственность стоящей перед ней задачи: если оставалась возможность, что Вайолет смягчится и помирится с женихом, то ее долгом было спасти племянницу из когтей чудовища, если же такой возможности не было, то долг по отношению к бедному лорду Чилтерну предписывал следить за тем, чтобы с ним не обошлись пренебрежительно и неучтиво.
– Вайолет знает, что он здесь? – спросила леди Болдок у дочери.
– Пока нет, мама.
– О боже, боже! Полагаю, она должна с ним увидеться. Она так поощряла его ухаживания!
– Думаю, мама, она сделает, как сама пожелает.
– Что ты такое говоришь, Августа? Неужто мое слово в моем собственном доме ничего не значит?
Весьма скоро, однако, стало очевидно, что в некотором отношении ее слово и правда ничего не значило.
– Лорд Чилтерн ждет внизу, – сообщила Вайолет, вдруг входя в комнату.
– Августа сказала мне. Садись, дорогая моя.
– Я не могу сидеть, тетя. Не сейчас. Я велела передать ему, что буду через минуту. Он самый нетерпеливый человек на свете, и я не должна заставлять его ждать.
– Ты намерена с ним увидеться?
– Разумеется, – промолвила Вайолет, выходя из комнаты.
– Не понимаю, как только женщины решаются брать на себя заботу о племянницах! – мрачно изрекла леди Болдок, в отчаянии воздевая руки к небу. Вайолет тем временем сбежала по лестнице вниз и смело вошла в гостиную, где ее ожидал лорд Чилтерн.
– Должен поблагодарить тебя за то, что вышла ко мне, Вайолет, – проговорил он.
В лице его по-прежнему читалось что-то дикое – отчасти гнев, а отчасти решимость укротить то, что его разгневало. Вайолет первое тревожило куда меньше второго: разгневанного лорда она готова была терпеть, но мысль о том, что ее станут укрощать, была непереносима.
– Отчего же мне не выйти? – ответила она. – Разумеется, я пришла, когда мне сказали, что ты здесь. Не думаю, будто мы должны ссориться оттого, что переменили свое решение.
– Обычно из-за таких перемен ссоры и случаются, – заметил он.
– Я, во всяком случае, ссориться не намерена, если этого не пожелаешь ты. Зачем быть врагами, если мы знаем друг друга с детства? Твой отец и твоя сестра – мои самые добрые друзья. К чему же нам враждовать?
– Я пришел спросить, считаешь ли ты, что я плохо с тобой обошелся.
– Плохо обошелся? Разумеется, нет. Разве кто-то говорил, будто я тебя в чем-то обвиняю?
– Никто этого не говорил.
– Тогда отчего ты спрашиваешь?
– Оттого, что не хочу, чтобы ты так думала, если в моих силах этому помешать. Я не хотел быть с тобой грубым. Когда ты назвала мою жизнь постыдной…
– Ах, Освальд, не будем к этому возвращаться. Какой в том прок?
– Но ты так сказала.
– Не думаю.
– Я уверен, что ты употребила именно это слово – самое жестокое, какое только можно найти.
– Я не хотела быть жестокой. Если я так выразилась, прошу прощения. Право, оставим все в прошлом. Мы слишком по-разному смотрим на жизнь, поэтому нам лучше не вступать в брак друг с другом. Но все уже решено, так стоит ли припоминать слова, произнесенные в пылу спора и для всех неприятные?
– Я пришел узнать, действительно ли все решено.
– Разумеется. Ты ведь сам принял решение, Освальд. Я сказала тебе то, что должна была, – быть может, употребив слова, которых употреблять не стоило. Тогда ты заявил, что я не могу быть твоей женой, и я подумала, что ты прав, полностью прав.
– Я был неправ, неправ совершенно, – выпалил он. – До того неправ, что никогда не прощу себя, если ты не передумаешь. Я был таким глупцом и так зол на себя за свою глупость! Всегда знал, что не смогу жить без тебя, – и вот, когда ты стала моей, бросил тебя из-за одного вырвавшегося в сердцах слова!
– Я говорила не в сердцах.
– Скажи то же снова и дай мне еще один шанс ответить.
– Кажется, я обмолвилась, что праздность не… недостойна уважения или что-то в этом роде – верно, какую-то фразу из прописей. Но ты не терпишь упреков, даже из прописей. Раз у тебя тонкая кожа, тебе нужно выбрать жену не такую острую на язык, как я.
– Я не стану выбирать другую! – воскликнул он; в его тоне и в жестах по-прежнему сквозила ярость. – Как тебе прекрасно известно, выбор я сделал давно. Я не так легко меняю пристрастия, а в этом и вовсе не переменюсь. Вайолет, обещай, что будешь моей женой, и я поклянусь трудиться ради тебя – хоть кочегаром.
– Я хотела бы, чтобы мой муж – если я вообще когда-нибудь выйду замуж – трудился, но едва ли кочегаром.
– Ну же, Вайолет! – Ярость наконец угасла, и на лице лорда Чилтерна появилась улыбка, в которой, однако, было больше печали, чем надежды или радости. – Будь ко мне справедлива, а лучше, если сможешь, великодушна. Не знаю, любила ли ты меня когда-нибудь.
– Любила очень. Много лет назад, когда ты был мальчиком.
– А после – уже нет? Если это так, то мне лучше уйти. Любовь без взаимности – дело скверное, как ни крути.
– Весьма скверное.
– Что угодно лучше, чем пытаться устроить жизнь, когда нет взаимности.
