Финеас Финн - Энтони Троллоп
Но не успел наш герой подобрать слова, как хозяйка дома задала новый вопрос:
– Вас тревожат лишь финансы?
– Дело в том, что у меня попросту нет дохода, на который я мог бы жить.
– Разве я не предлагала вам деньги?
– Но, мадам Гослер, вы бы сами презирали меня, согласись я их взять.
– Нет, ничего подобного, – произнесла она не то чтобы громко, но с большим нажимом и, поднявшись с места, подошла и встала перед ним.
Сейчас она показалась Финеасу куда внушительнее, чем прежде: сильнее, выше, более статной, чем он представлял до сих пор.
– Ничего подобного, – повторила мадам Гослер. – Деньги – не Бог и не дьявол, они не могут возвысить или принизить. Их наличие – случайность. Если они честно заработаны, их можно передавать и дарить, в этом нет позора. Вы принимаете от меня угощение, можете принять цветы, или дружбу, или… или… что угодно – только не деньги! Растолкуйте мне сей феномен. Если я захочу подарить вам тысячу фунтов здесь и сейчас, вы не пожелаете их взять, потому что это якобы недостойно. Но если я вам их завещаю, то получить их после моей смерти зазорно не будет. Объясните, в чем разница.
– Вы сказали не все, – охрипшим голосом произнес Финеас.
– Что же я упустила? Если упустила, скажите это сами.
– Дело в том, что вы – женщина, и притом молоды и хороши собой, поэтому мужчина не может принять из ваших рук богатство.
– Ах вот в чем дело!
– Отчасти.
– А если бы я была мужчиной, вы могли бы их взять, даже будь я молода и прекрасна, как весеннее утро?
– Нет, принимать в подарок деньги всегда дурно. Они обременяют, и омрачают отношения, и уязвляют душу.
– В особенности если дарит женщина?
– Мне так кажется. Но я не хочу спорить. Оставим этот разговор.
– И я не хочу спорить. Я и не спорю – я лишь стремлюсь быть щедрой, щедрой по-настоящему. Ради дружбы я готова пожертвовать собой, даже упасть в собственных глазах. Я способна сделать для друга больше, чем любой мужчина. Вы не примете деньги из моих рук?
– Нет, мадам Гослер, я не могу этого сделать.
– Тогда примите сперва руку. Когда она и все, что в ней, будет принадлежать вам, вы сможете пользоваться, чем пожелаете, – она замерла перед ним, протянув ему правую руку.
Кто из мужчин станет утверждать, будто остался бы равнодушен? Кто из женщин осмелится заявить, что равнодушным остаться надлежало? Сам воздух в ее комнате казался сладким, и окружавший ее ореол красоты и изящества ласкал его чувства. Она предлагала соединить судьбы, чтобы дать ему все, подарить процветание и возможность прославиться. Как бы завидовали Ратлеры и Бонтины, узнав, что за сокровище ему досталось! Лорд Кантрип и мистер Грешем сочли бы, что он вдвойне ценен и его следует вновь залучить в свои ряды, мистер Монк приветствовал бы его как подходящего союзника – союзника, обретшего силу, которой ранее не имел. Кто мог бы глядеть на него свысока? Кого ему пришлось бы бояться? Кто не возносил бы ему хвалы? Про бедную Мэри знали бы только в небольшой деревушке за морем. Разумеется, искушение было невероятно сильным.
Сомневаться, однако, было некогда. Мадам Гослер стояла перед ним, отвернув лицо, но по-прежнему протягивая ему руку. Разумеется, он взял ее руку в свою. Какой мужчина в его положении не сделал бы этого?
– Мой друг… – начал Финеас.
– Я больше не желаю, чтоб вы звали меня другом. Вы должны теперь называть меня Мари, вашей Мари – или не обращаться ко мне более. Каков будет ваш выбор, сэр? – Он застыл на мгновение, держа ее руку, и она не отнимала ее, прислушиваясь, но не смотрела ему в глаза. – Скажите же, не молчите! Что вы мне ответите? – Он все еще колебался. – Отвечайте, не молчите! – повторила она.
– То, о чем вы говорите, невозможно, – наконец выдавил он едва слышным шепотом.
Слова тем не менее прозвучали совершенно отчетливо, и его дама мгновенно выдернула руку.
– Невозможно! – воскликнула она. – Значит, я выдала себя напрасно.
– Нет, мадам Гослер!
– Не возражайте, сэр! С вашего позволения я вас покину. Уверена, вы простите мою резкость, – с этими словами она удалилась, и больше Финеас ее не видел.
Он и сам не знал, как выбрался из дома и оказался на Парк-лейн. Позднее он смутно вспоминал, что стоял там, где она его оставила, не чувствуя времени, и в конце концов его обуял страх. Он боялся пошевелиться, боялся, что его услышат, и мечтал об одном – исчезнуть незаметно, без звука, без стука каблуков и щелканья замка. Все вокруг было предложено ему в дар. Он отказался и теперь чувствовал, что не имеет права здесь находиться: само его присутствие в этой гостиной было оскорблением для женщины, которую он отверг.
Так или иначе, Финеас наконец вышел наружу и, перейдя площадь Пикадилли, сумел дойти до Грин-парка. Едва отыскав уединенное местечко, он упал на траву и попытался осознать, что сделал. Полагаю, первым его чувством было чистое, беспримесное сожаление – столь горькое, что даже воспоминания о милой Мэри не приносили облегчения. Какой успех мог его ждать – и каким ужасным было падение! Однако прими он руку мадам Гослер и ее деньги, соблазнись предложенным сокровищем, – едва оставшись в одиночестве, он страдал бы в десять раз сильнее, и тогда – раз уж у него в груди билось живое сердце – ему не было бы утешения. Впрочем, и сейчас, несмотря на то что он поступил правильно и сам это знал, умерить горечь в душе было нелегко.
Глава 73
Милые бранятся
Жизнь мисс Эффингем в ту пору протекала не слишком счастливо. Как она однажды пожаловалась леди Лоре, судьба не была к ней благосклонна. Она по-прежнему жила с теткой и постепенно приходила к мысли, что терпеть ее далее не в силах, но одновременно никуда не может от нее деться. Раньше Вайолет верила, что вольна, ежели пожелает, высвободиться из-под гнета родни и жить одна, вольна стать независимой, как мужчина, если изберет такой образ жизни, и что имеет право сама распоряжаться своим состоянием, как сочтет нужным, потому что закон это определенно позволяет. Увы, в последнее время выяснилось, что все это для нее невозможно. Один закон позволял независимость, другой запрещал, и второй имел не меньше силы, чем первый. Кроме того, нынешнее положение было тем более плачевным, что Вайолет лишилась своего постоянного приюта. До сих пор она могла сбежать от леди Болдок к подруге, но теперь этот путь был закрыт: под той же
