Финеас Финн - Энтони Троллоп
– У такого человека, как мистер Финн, есть своя жизнь, которой он должен распоряжаться – по возможности разумно, не забывая о работе, удовольствии, долге, честолюбии и всем прочем. Если сердце его достаточно нежно, ему надобно найти среди этих интересов место и для любви. Но безрассуден тот, кто позволит ей занять главенствующее положение: это будет значить лишь, что разуму его недостает равновесия, и оттого он стал одержим одним-единственным желанием. Даже для женщины такая страсть – признак слабости.
– Но тогда, выходит, и ты слаба, Лора.
– Пусть так, но разве его в том вина? Если я верно понимаю, он из тех, кто будет постоянен, как солнце, когда сочтет, что это необходимо.
– Ты хочешь сказать, что будущей миссис Финн ничего не угрожает?
– Именно так. И что тебе или мне, если бы кто-то из нас решился взять его фамилию, ничто не угрожало бы также. Но мы предпочли отказаться.
– И сколько еще будет таких, как мы, хотела бы я знать?
– Ты несправедлива и недобра, Вайолет. Настолько несправедлива и недобра, что мне теперь ясно: он затронул лишь твое самолюбие, но не сердце. Что, по твоему мнению, он должен был делать, когда я сказала ему, что помолвлена?
– Полагаю, мистер Кеннеди не согласился бы поехать с ним в Бланкенберг.
– Вайолет!
– Ведь, кажется, принято поступать именно так. Впрочем, даже это ничего не решает окончательно, верно?
Тут кто-то к ним подошел, и разговор оборвался.
Глава 72
Щедрость мадам Гослер
Финеас Финн покидал дом мистера Грешема, уже твердо решив, как поступит: наутро он сообщит лорду Кантрипу, что должен отказаться от своего поста, и далее последует его указаниям – уйти в отставку немедленно или дождаться второго чтения законопроекта.
– Дорогой мой Финн, могу лишь заверить вас, что глубоко опечален, – сказал лорд Кантрип.
– Я тоже. Жаль покидать должность, которая нравится и которая, в сущности, мне нужна. Жаль и потому, что труд здесь доставлял мне истинное удовольствие, а более всего – жаль покидать вас. Но я уверен в правоте мистера Монка и не могу его не поддержать.
– Хотел бы я, чтобы мистер Монк оказался где-нибудь в Бате.
Финеасу оставалось только усмехнуться, пожать плечами и сказать, что, даже окажись мистер Монк в Бате, это, вероятно, не изменило бы ничего. Когда наш герой подал прошение об отставке, лорд Кантрип попросил отозвать его на несколько дней и сказал, что поговорит с мистером Грешемом. Прения по второму чтению законопроекта состоятся не ранее чем через неделю, и отставка будет вполне своевременной, если случится до того, как Финеас выступит с речью или проголосует против позиции правительства. Покуда же помощник статс-секретаря вернулся в свой кабинет и постарался употребить свои силы на пользу любимых колоний.
Разговор с лордом Кантрипом состоялся в пятницу, а в воскресенье, после позднего завтрака – затянувшегося, пока Финеас изучал статистику по вопросу об арендаторах, готовил речь и пытался предугадать будущее, которое эта речь была призвана изменить, – он вышел из комнат и направился на Парк-лейн. Между ним и мадам Гослер имелось нечто вроде уговора, что в это воскресное утро он нанесет ей визит и поведает о своем окончательном решении касательно отставки. «Я просто зайду попрощаться, – говорил себе Финеас, – ведь едва ли я увижусь с ней вновь». И все же, снимая домашний халат и одеваясь для выхода, наш герой задержался перед зеркалом, проверяя, свежи ли перчатки и начищены ли ботинки, и, думаю, уделил своей внешности больше внимания, чем следовало бы, намеревайся он и впрямь лишь попрощаться со знакомой дамой. Возможно, частично осознавая это, Финеас, прежде чем покинуть дом, позаботился о противоядии. Вернувшись в гостиную, он вынул из небольшого бюро уже знакомое читателю письмо от Мэри и перечитал его с величайшим вниманием. «Она – лучшая из всех», – мысленно заключил он, снова складывая письмо и убирая его обратно в ящик. Я не вполне уверен, однако, что молодому человеку на пользу иметь неких «всех», из которых можно выбирать лучшую, ведь в подобных обстоятельствах он, того и гляди, начнет менять мнение дюжину раз на дню: качества, которые кажутся неотразимо привлекательными перед ужином, зачастую теряют изрядную долю очарования по мере приближения полуночи.
С утра стояла жара, и Финеас взял кэб: к такой леди, как мадам Гослер, не стоило являться взмыленным и пыльным после прогулки по городским улицам, даже если цель визита заключалась лишь в прощании. Коль скоро он озаботился своими ботинками и перчатками, надобно было оставаться последовательным. Мадам Гослер, дама чрезвычайно привлекательная, не жалела усилий, чтобы подчеркнуть свои природные достоинства и предстать в лучшем свете перед теми, кого одаривала улыбкой; тому, кто удостаивался улыбки так часто, как Финеас, полагалось проявить ответное внимание. Он чувствовал, кроме того, что в этом визите есть нечто особенное, недаром о нем условились заранее и с тем, чтобы Финеас сообщил о своих планах на будущее. Полагаю, он поступил весьма мудро, укрепив дух чтением письма от нашей милой Мэри, прежде чем осмелился переступить порог особняка на Парк-лейн.
Да, мадам Гослер была дома. Дверь открыла ее личная горничная, которая с улыбкой объяснила, что остальные слуги ушли в церковь. Финеас наведывался сюда достаточно часто, чтобы быть на дружеской ноге, и теперь пошутил о том, что, возможно, не стоило приходить во время церковной службы.
– Мадам не откажет вам, как я подумаю, – сказала девушка, которая была немкой.
– Она теперь одна? – спросил Финеас.
– Одна? Конечно, одна. Кто может здесь быть в такой час?
Он проследовал в гостиную, однако хозяйки там не обнаружил.
– Госпожа спустится тотчас, – объяснила горничная. – Я скажу ей, кто пришел, и она выйдет.
Гостиная была очень красива. Не будет преувеличением утверждать, что в Лондоне едва ли нашлась бы комната очаровательнее. Она выходила окнами на небольшой частный сад, свежий и яркий настолько, насколько деньги позволяли добиться вопреки лондонскому смогу; дальше, за садом, открывался вид на обширный парк. Цветы и зелень снаружи и внутри были расположены так, что сама комната напоминала садовую беседку. Все в этой беседке было роскошным и причудливым, но ровно настолько, чтобы причудливость не раздражала, а роскошь не казалась вульгарной. Диваны и кресла, явно недешевые, определенно предназначались для сидения и были в этом качестве весьма удобны. Имелись книги для чтения и все необходимое, чтобы читать с комфортом. По стенам висело несколько шедевров английской живописи, которые, отражаясь в зеркалах, были видны во всех ракурсах. Там и сям располагались прелестные безделушки, наверняка чрезвычайно ценные, но выбранные не за цену, а за изящество.
Финеас уже достаточно постиг жизнь, чтобы понимать: женщина, обставившая эту комнату, обладает талантом украшать
