Саттри - Кормак Маккарти
Нравится мне выпить, сказал он, я не пьяница.
Саттри кивнул.
Женат был на такой, кто донышко из банки высосет. Гляньте-ка сюда.
Он показал им дряблую фотографию бюро в дешевой комнатке, на котором стояли пять пустых пятериков из-под виски. Каждый день с собой ношу, сказал он. Как ни захочется ее вернуть, вытаскиваю и смотрю. Поразительно, по чему можно научиться тосковать.
Он повернулся к своим ле́скам и больше не говорил. Поплавки безмятежно лежали в собственных полутенях. По озеру летела скопа. Они пожелали старику удачи.
Он ей показал кремниевые ядрища, торчавшие из грязи, и нашел ей наконечник стрелы, вытесанный из того же черного камня, и подарил. На глиняной косе белые чайки. Немые пенечки на гнутых ножках, где берег вымыло из-под их корней, темно бороздчатые, тесанные водой, шишкастые от грубых узлов. Их нелепые тени длинно падали на заиленную воду бухты, и вдоль по пляжу каждый валун и галька лежали в собственном темном языке тени, поэтому вся прибрежная полоса выглядела так, будто на нее плеснули чернилами.
Никогда такого раньше не видала, сказала она, вертя наконечник в руке.
Они тут повсюду. Зимой, когда вода спадает, можно найти.
В последний день вышли на песчаную косу, обувь проваливалась в сухой суглинок. Из наносов и плавника костяной белизны он выудил громадную голубую двустворчатую ракушку, истертую до бумажной толщины. Она ее несла бережно, сложив внутрь наконечник и гальку со странными прожилками, которую нашла сама, с виду черную, как глаз. Поодиночке, попарно поднимались чайки, все летели, прорываясь вверх и кружа над головой, а солнце белело на их подкрылках, сложенных чашечкой, и перышки топорщились на ветерке, что нес их. Летели вдоль по озеру, уравновешиваясь на нырких крыльях, шеи вытянуты.
Саттри встал на колени в песок и пустил блинчик. Изогнутый след расходящихся колец. Дальний берег лежал глубоко в тени. Наносные банки изящно прострочены следами пасюков. Она опустилась на колени с ним рядом и куснула его за ухо. Ее мягкая грудь ткнулась ему в плечо. С чего тогда это одиночество?
На холме Симма постояли, глядя сверху на огни города. Пока звезды сметало, а в темноте вокруг них повсюду терзалась осока. Подмигивал над черными и спавшими холмами скаредный маячок. Вдали огни ярмарки, и колесо обозрения вращалось, словно крохотная часовая шестеренка. Саттри стало любопытно, была ли она, еще деткой, когда-нибудь на ярмарке, ошеломленная созвездьем света, и шарманочной музыкой карусели, и хриплыми криками зазывал. Кто узрел во всем этом затрапезном мире виденье, ведомое лишь милости дитя, а не скверные зубы и безымянные пятна в опилках, мух да застоявшийся бред и пустой взгляд одиночек, бродящих средь этих крикливых владений в поисках того, чего не могут и поименовать.
В полночь вспыхнул фейерверк. Взрывались стеклянные цветы. Медленный след красок по небу, кляксами распускавшиеся в море, раскаленные полипы, гасимые в глубинах. Когда все закончилось, он у нее спросил, готова ли она уйти. Он чувствовал, как она дышит под свитером, который был на ней, и подумал, что ей холодно. Она повернулась и уткнулась лицом ему в грудь, и он ее обнял. Она плакала, он не знал почему. Там внизу город, казалось, застыл в синей пустоте. Бессмысленные узоры, будто следы простейших на предметном стекле. Немного погодя она ответила да, и взяла его за руку, и они снова стали спускаться в Ноксвилл.
Всему этому настал конец, не успели начаться холода. Она не выезжала из города два месяца, затем три. Цифры на сберкнижке начали откручиваться в обратную сторону. Она заговорила о том, чтобы поискать работу. Она пила. Они ссорились.
Одним пьяным воскресным утром у Флойда Фокса, в самогонной хижине на пустынном отрезке Краснобутонного проезда ее обуяло нечто вроде припадка. Она полувменяемо орала на него и зловеще размахивала руками, то угрожающе, то нелепо. Он попытался увести ее в машину. До этого шел дождь, и они скользили и делали ложные выпады в скользкой красной глине, а питухи из Маканалли или Вестала сидели на ящиках или ржавых металлических стульях и наблюдали.
Я и не знал, что тут в Краснобутонной зале есть танцы, выкрикнул из толпы один остроумец.
Он усадил ее в машину, ноги облеплены комьями грязи. Их мотнуло с подъездной дорожки сквозь глубокие ленты грязи и на заляпанный грязью асфальт дороги. Она сидела молча и угрюмо, по губам ее изредка пробегала зловещая улыбочка.
Ехали по платной Островного Дома к городку, когда она схватилась за рычаг и попыталась дать задний ход. Мотор взвыл, с тонким вяком расцепились шестерни. Саттри схватил ее запястье и придержал, а она задрала ногу и пнула ручки радиоприемника.
Чокнутая сука, сказал он.
Но теперь она обмякла на сиденье, чтоб удобнее было бить, и пнула уже двумя ногами. Ветровое стекло по правую руку сделалось слепо белым. Она пнула еще, и оно выпало на капот и соскользнуло на проезжую часть.
Он вырулил на обочину. Она орала на него что-то бессмысленное.
Шалая ты пизда, сказал он.
Она взглянула на него почти что трезво. Это просто машина, сказала она. Ее можно починить.
Через дорогу наблюдали старые лица в окнах. Саттри уставился на дворник, повисший внутри поперек торпеды. Погнутые пеньки ручек радио. Посмотрел на нее. От тебя сплошной геморрой, сказал он.
Она задрала ногу, громадное капризное дитя, и, пнув, сшибла набекрень зеркальце заднего вида.
Он схватил ее за лодыжку. Прекращай, сказал он.
Она пьяно всхлипывала. Сукин ты сын, сказала она. Не мог сказать: Все в порядке, милая, или сказать, или сказать… Наверно, ты, блядь, такое совершенство, будь ты все равно проклят.
Без единого звука подъехала полицейская машина. Вышли два патрульных, по одному с каждой стороны.
Что тут у вас такое, промолвил сам себе Саттри, пока они приближались, желая, чтобы под ними разверзлась пропасть и поглотила их.
Полицейские посмотрели сверху вниз на Саттри и его шлюху.
Что тут у вас такое?
Саттри беспомощно пожал плечами. Да вот она рассвирепела и вышибла ветровое стекло, ответил он.
Один патрульный облокачивался на крышу, Саттри виден
