Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг
Ко мне подошел библиотекарь и спросил, есть ли у меня абонемент. Я сначала не понял вопроса, но быстро разобрался, что библиотека имела статус литературного «заповедника» со своими правилами охоты, не позволяющими преследовать дичь без особого патента и разрешения. Одним словом, во мне увидели отпетого браконьера, и я предпочел поспешно ретироваться, пока на меня не спустили целую свору писак.
Сельская церковь
Эй, джентльмен!
Шерсти мешок? Иль секретер старинный?
Иль бархата отрез? За фунты или ярды
Дворянство продается нынче?
Джон Флетчер, «Куст нищих»
Для изучения характеров нет более подходящего места, чем английская сельская церковь. Я однажды гостил пару недель в поместье у друга, живущего по соседству с одной из них, особенно мне понравившейся. Она была той сочной крупицей милой старины, что придает английскому пейзажу его необыкновенный шарм. Церковь возвышалась посреди местности, населенной древними родами, и накопила в своих прохладных молчаливых приделах прах многих поколений благородных прихожан. Внутренние стены были облеплены скульптурами всех времен и стилей. Приглушенный свет просачивался внутрь сквозь геральдику, которой были обильно украшены витражные окна. В разных частях церкви находились гробницы рыцарей и высокородных дам изумительной работы с фигурами усопших, высеченными из цветного мрамора.
Куда ни глянь, взор натыкался на какой-нибудь образчик честолюбивой бренности, тщеславный мемориал, воздвигнутый людской гордыней над прахом родных – в храме, принадлежащем смиреннейшей из всех религий.
Паства состояла из окрестных людей высокого звания, сидящих на скамьях с пышной обивкой и подушками, в руках – раззолоченные требники, на дверцах скамеек – родовые гербы местных жителей и крестьян, заполнивших задние ряды и маленькую галерку за органом, и бедных прихожан, место для которых отвели на лавках в приходах.
Службу правил гнусавый, упитанный викарий, живший в уютном доме рядом с церковью. Он был желанным гостем за любым столом в округе и слыл азартным охотником на лисиц, пока возраст и сытая жизнь не довели его до состояния, в котором он разве что мог выехать верхом посмотреть, как спускают собак, и потом корчить из себя охотника за ужином.
С таким пастырем я счел невозможным настроиться на мысли, приличествующие для этого времени и места. Подобно многим другим нестойким христианам я вступил в компромисс со своей совестью и, переложив вину за собственную провинность на другого, занялся наблюдением за соседями.
Я был все еще чужим в Англии и с любопытством подмечал манеры здешнего светского общества. Как обычно, наиболее признанные, титулованные и уважаемые лица вели себя с наименьшей претенциозностью. Меня особенно поразило семейство одного высокородного дворянина, состоявшее из нескольких сыновей и дочерей. Их наружность отличалась совершенной простотой и непритязательностью. Они прибыли в церковь в самых скромных экипажах, а некоторые вообще пешком. Юные леди останавливались и мило беседовали с крестьянами, ласкали детей, выслушивали рассказы застенчивых селян. Их лица отличали открытость, чудесная свежесть и большая утонченность, но при этом светились искренней веселостью и притягательным дружелюбием. Братья были высоки и изящно сложены. Одеты по моде, но неброско – с преобладанием опрятности и приличия, без вычурности или фатовства. Они во всем вели себя просто и естественно с величавой грацией и благородным прямодушием, отличающими людей, родившихся свободными и не стесненных в своем развитии ощущением собственной ущербности. Подлинное достоинство имеет неподдельную прочность, никогда не пасующую перед вступлением в контакт и общением с другими людьми даже самых низших сословий. Только фальшивая гордость, болезненная и ранимая, отшатывается от любого прикосновения. Мне было приятно наблюдать за тем, в какой манере они беседовали с крестьянами о их заботах и занятиях на открытом воздухе, которые так любы живущим в деревне джентльменам. Беседа велась без какой-либо надменности с одной стороны и без раболепия с другой. На разницу в положении указывало лишь привычное уважение крестьян к титулам.
Контраст составляла семья зажиточного гражданина, накопившего огромное богатство и купившего поместье и особняк разорившегося дворянина по соседству, надеясь приобрести образ жизни и уважение, отличающие наследного лорда. Его семья всегда приезжала в церковь, как принцы. Их привозила державного вида, украшенная геральдическими знаками карета. Родовые гербы расточали серебряное сияние с каждой части упряжи, где только удалось их прилепить. На козлах сидел толстый кучер в треуголке, пышных кружевах и льняном парике, плотно обхватывающем круглое розовое лицо, рядом с ним – холеный дог. На запятках тряслись два лакея в роскошных ливреях с огромными букетами и тростями с золотыми набалдашниками. Карета двигалась с поразительной величавостью, колыхаясь на длинных рессорах. Даже кони грызли удила, выгибали шеи и гордо поглядывали с таким видом, будто обычные лошади были им неровня. Либо им передалась часть семейной гордости, либо их слишком туго запрягли.
Вид этой блестящей процессии, подъезжающей к церковным воротам, вызвал у меня невольное восхищение. Поворот вокруг церковной ограды ознаменовался грандиозным спектаклем – громкий щелчок бича, натуга и замешательство лошадей, блеск сбруи, скольжение колес по гравию. Это был момент торжества и бахвальства кучера. Лошадей то понукали, то сдерживали, отчего они волновались, роняя пену. Кони шли гарцующей рысью, разбрасывая гальку на каждом шагу. Толпа спокойно идущих к церкви селян поспешно расступилась в стороны и в немом восхищении разинула рты. У самых ворот лошади были остановлены так резко и внезапно, что чуть не встали на дыбы.
Лакеи страшно засуетились, спрыгивая с козел, откидывая ступеньки и готовя схождение августейших особ на грешную землю. Сначала в проеме кареты показалось круглое багровое лицо старого гражданина. Он осмотрелся вокруг с важным видом человека, привыкшего повелевать рынком ценных бумаг одним кивком головы. За ним вышла его супруга – ухоженная, мясистая, довольная собой дама. Должен признать, ее облик не отличался заносчивостью. Она являла собой картину бескрайнего, неприкрытого, пошлого наслаждения жизнью. Жизнь была к ней благосклонна, и она в ответ любила жизнь. У дамы имелись красивая одежда, красивый дом, красивая карета и красивые детки – все, что ее окружало, было красиво – одни сплошные прогулки, выезды и пиры. Не жизнь, а вечное блаженство, нескончаемый праздник.
Вслед за блестящей четой появились две дочери. Девушки определенно были недурны собой, однако сохраняли надменный вид, охлаждающий восхищение наблюдателя и наводящий на критические мысли. Их платья были сверхмодного фасона, и, хотя никто не мог отрицать богатство их убранства, его уместность
