Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг
Решение, едва созрев, было тотчас претворено в дело. Я воздержусь от рассказа о множестве приключений и чудес, встреченных по пути, о Коклэйнском призраке, о поблекшей славе Малой Британии и соседних улиц, о том, с какими опасностями столкнулся на Олд-Джури и Катитон-стрит, о знаменитом Гилдхолле и его двух поверженных гигантах[10], предмете гордости и восхищения городских жителей и ужаса всех уличных негодников, и как в подражание предводителю повстанцев Джеку Кэду постучал посохом о Лондонский камень.
Достаточно сказать, что я в конце концов прибыл в добродушный Истчип, старинный район острословов и гуляк, где сами названия улиц по сей день напоминают о выпивке и закуске – взять хотя бы Пуддинг-лейн. Истчип, как пишет старина Джон Стоу, «всегда славился своими пирушками. Повара зазывали на жареные говяжьи ребра, добрые пироги и прочую снедь, стучали оловянные кружки, играли арфы, дудки и псалтерии». Увы! Картина с разгульных времен Фальстафа и старины Стоу, к сожалению, сильно изменилась! Беспечных бражников сменили усидчивые лавочники, а звон кружек и звуки «арф и псалтериев» – грохот повозок и противный звон колокольчика сборщика мусора. Не слышно никаких песен, разве что редкий протяжный гудок донесется с рынка Биллингсгейт как скорбная дань памяти о покойной макрели.
Я искал, но так и не нашел старое заведение госпожи Куикли. От него осталась лишь кабанья голова – каменный рельеф, служивший раньше вывеской, а в настоящее время вставленный в промежуток между двумя домами, построенными на месте славной старой таверны.
Историю этого маленького популярного заведения, как мне подсказали, могла поведать вдова торговца жиром, живущая напротив, родившаяся и выросшая в этом месте и снискавшая себе славу непререкаемого летописца квартала. Я застал ее в маленькой конторке, выходящей окном во двор около восьми квадратных футов, сплошь засаженный цветами; стеклянная дверь напротив открывала сквозь частокол кусков мыла и сальных свечей дальний вид на улицу – кроме двора и улицы хозяйка лавки, по всей очевидности, ничего больше не видела и не покидала свой маленький мирок добрую половину века.
Знание истории Истчипа, большой и малой, от Лондонского камня до Монумента, на ее взгляд, несомненно, не уступало знанию истории всей вселенной. В то же время этой женщине была свойственна простота истинной мудрости вместе со склонностью к безудержной болтовне, которые я часто нахожу у смышленых пожилых дам, посвященных в секреты своих соседей.
Увы, ее познания не проникали слишком далеко в прошлое. Она не могла пролить свет на историю «Кабаньей головы» с того момента, когда хозяйка Куикли согласилась выйти замуж за лихого Пистоля, и до великого лондонского пожара, в котором таверна сгорела дотла. Таверну вскоре отстроили заново, и она продолжала процветать под прежним названием и вывеской до тех пор, когда умирающий домовладелец, поддавшись угрызениям совести за выставление счета по два раза, неточные весы и прочие выходки, характерные для грешного племени трактирщиков, вознамерился поладить с небом и, дабы заручиться поддержкой священника, завещал свое заведение церкви Святого Михаила в переулке Крукед-лейн. Одно время здесь регулярно проходили собрания церковного совета, однако люди заметили, что под управлением церкви «Кабан» так и не смог поднять головы. Он постепенно чах и тридцатью годами позже окончательно испустил дух. После этого таверну превратили в торговые ряды. Лавочница сообщила, что в церкви Святого Михаила прямо за ее магазином до сих пор хранится картина с изображением таверны. Я тут же решил взглянуть на нее. Узнав, где живет пономарь, я распрощался с почтенной хроникершей Истчипа; мой визит, несомненно, значительно укрепил ее мнение о себе как о знатоке славных преданий и оставил важную отметину в истории ее жизни.
Мне стоило немалых усилий и любопытствующих расспросов, чтобы разыскать скромного церковного служку. Пришлось исследовать Крукед-лейн и различные переулки, закоулки и темные проезды, которыми старый город продырявлен, как выдержанный сыр или подточенный червями комод. В конце концов, я напал на след пономаря в углу небольшого дворика, окруженного высокими зданиями, обитатели которого видели столько же неба, сколько видят его лягушки со дна колодца.
Пономарь оказался кротким, уступчивым человечком, привычно отвешивающим смиренные поклоны. Однако в глазах его поблескивал приятный огонек и, когда его об этом просили, он позволял себе небольшую шутку, уместную для человека низкого звания в компании лиц высокого церковного сана и прочих людей, облеченных властью. Я застал его в обществе второго органиста, они сидели врозь подобно ангелам Мильтона, вне всяких сомнений обсуждая высокие материи и церковные дела за дружеской кружкой эля, ибо низшие слои Англии редко обдумывают серьезные вопросы, не прибегнув для прояснения мыслей к помощи кружки холодного пива. Я пришел в тот момент, когда они только что покончили с элем и собирались вернуться в церковь, чтобы исполнить то, о чем договорились, а потому, изложив свою просьбу, получил вежливое позволение их сопровождать.
Церковь Святого Михаила в переулке Крукед-лейн, расположенная недалеко от Биллингсгейта, полна захоронений известных торговцев рыбой. Всякое ремесло имеет свою плеяду славных свершений и созвездие великих мужей, так что памятник великому рыботорговцу прошлого последующие поколения мастеров этого искусства, возможно, чтили с таким же благоговением, какое поэты ощущают на могиле Вергилия или воины у памятника Мальборо либо Тюренну.
Говоря о выдающихся людях, нельзя не вспомнить, что в церкви Святого Михаила хранится прах рыцаря без страха и упрека Уильяма Уолуэрта, столь мужественно зарубившего в Смитфилде бунтаря Уота Тайлера. Герой заслужил свой герб как практически единственный лорд-мэр Лондона за всю письменную историю, прославившийся ратными подвигами, в отличие от суверенов Кокни, известных среди всех правителей наиболее миролюбивым нравом[11].
На прилегающем к церкви маленьком кладбище, там, куда раньше выходило заднее окно «Кабаньей головы», стоит надгробие Роберта Престона, бывшего буфетчика таверны. Почти век минул с тех пор, когда верный виночерпий завершил свой хлопотный жизненный путь и упокоился на расстоянии зова от своих клиентов. Пока я расчищал от сорной травы эпитафию, коротышка-пономарь с загадочным видом отозвал меня в сторону и вполголоса сообщил, что как-то раз в темную зимнюю ночь, когда ветер бушевал, выл и свистел, стуча дверями и ставнями и заставляя бешено вертеться флюгеры, когда живые люди дрожали от страха в своих постелях и даже мертвецы не могли спать спокойно в своих могилах, дух верного Престона, витавший в ту пору над
