Орхан Памук - Мои странные мысли
В этот момент на улице начала гудеть машина. Святой Наставник замолчал. Он посмотрел на Мевлюта, заглядывая прямо ему в душу: он видел смущение Мевлюта, его благоговение и его желание покинуть эту комнату как можно скорее.
– КТО НЕ ПОМНИТ О НАМАЗЕ, ТОТ НЕ СЛЫШИТ И АЗАНА, – произнес Святой Наставник. – Каждый видит то, что хочет увидеть, а слышит то, что хочет услышать.
Он обращался ко всей комнате ровным тоном.
Следующие несколько дней Мевлют провел, обдумывая эти слова. Кого имел в виду Святой Наставник под тем «кто не помнит о намазе»? Говорил ли он о Мевлюте, который молился не слишком часто, да еще и лгал об этом? Имел ли он в виду богача, надавившего на клаксон машины посреди ночи? Может быть, это был намек на безнравственных трусов, которые всегда говорят об одном, но в итоге совершают прямо противоположное?
Мысль о намерении сердца и о намерении слова не покидала Мевлюта. Он видел, что это различие соответствует теории Ферхата про различие между личной и официальной точкой зрения, но размышления о «намерениях», о воле придавали всему вопросу более духовный аспект. Сопряжение сердца и слова казалось Мевлюту более выразительным, чем сопряжение частного и общественного мнения – возможно, потому, что этот вопрос был более серьезным.
Однажды днем Мевлют стоял у порога клубного дома, следя за продавцом каштанов и беседуя со стариком – торговцем йогуртом, отошедшим от дел, у которого была нажита кое-какая недвижимость. Вдруг старик сказал: «Мы должны видеть, что припасла для нас судьба – КЫСМЕТ». Это слово застряло в уме Мевлюта как рекламный слоган.
Раньше он прятал его в дальнем углу своего разума вместе с воспоминаниями о Ферхате, но теперь оно вернулось, составляя ему компанию в ночных прогулках. Листья на деревьях трепетали и произносили это слово. Теперь все имело смысл: КЫСМЕТ стал мостом, соединившим пропасть между намерением сердца и намерением слова. Человек может хотеть одного, говорить о другом, но его судьба, его КЫСМЕТ, соединяет все вместе. Счастье, что он обрел с Райихой, было даром КЫСМЕТ. Слова Святого Наставника немного расстроили Мевлюта, но он был рад, что сходил повидать его.
Следующие два года Мевлют беспокоился о том, сможет ли его старшая дочь окончить школу и поступить в университет. Он не мог помогать Фатьме в учебе; он даже не мог проверить, правильно ли она делает домашние задания. Но сердцем следовал за ее успехами, и каждый раз, когда видел, как Фатьма перелистывает учебники и сердито разбирает очередное домашнее задание, он вспоминал свои собственные школьные тревоги. Его дочь намного прочнее укоренилась в городском мире. По его мнению, она была здравомыслящей и красивой.
Мевлюту нравилось водить Фатьму покупать книги и школьные принадлежности или просто болтать с ней в популярной закусочной «Конак» в Шишли, когда ее сестры не было рядом. В отличие от других девушек, Фатьма никогда не дерзила, не дулась и не забывала о своем месте в отношениях с отцом. Мевлют очень редко ругал ее, потому что она не делала ничего заслуживающего выговора. В ее решимости и уверенности он иногда видел какую-то страсть. Им всегда было весело вместе, и Мевлют подшучивал над тем, как она щурит глаза, когда читает, как моет руки тысячу раз за день, как швыряет что попало к себе в сумку, но ему никогда не нужно было напоминать ей, что он – ее отец. Он непритворно уважал ее.
Когда Мевлют видел хаос в сумочке дочери, он понимал, что Фатьма выстроила намного более сильные и глубокие связи с городом, его жителями, его учреждениями, чем он сам, и что она, должно быть, обсуждала всевозможные вещи с разными людьми, с которыми Мевлют встречался только как уличный торговец. В ее сумочке водилось так много всего: карточки, листки бумаги, заколки, маленькие кошельки, книги, тетрадки, пропуск, свертки, шоколад… Иногда из сумки доносился запах, совершенно незнакомый для Мевлюта. Запах напоминал Мевлюту о печенье, о жевательной резинке, о ванили. Его источник Мевлют не мог распознать, но он чувствовал, что дочь легко может начать жить совершенно другой жизнью, чем они с Райихой, если захочет.
В первые недели 1999 года Мевлют время от времени говорил Фатьме: «Я приду и заберу тебя после занятий». Курсы в Шишли, на которых Фатьма готовилась к вступительным экзаменам в университет, заканчивались тогда, когда у Мевлюта завершался рабочий день в клубном доме на Меджидиекёе, но Фатьма не хотела, чтобы отец приходил за ней. Она возвращалась домой не очень поздно; Мевлют хорошо знал расписание ее занятий. Каждый вечер Фатьма и Февзие готовили ужин в тех же кастрюлях, которыми годами пользовалась их мать.
В тот год Фатьма и Февзие потребовали, чтобы отец установил в доме телефон. Цены снизились; теперь домашний телефон был у каждого, всех подключали спустя три месяца после подачи заявления. Мевлют продолжал отказываться, опасаясь лишних расходов и того, что дочери будут проводить целые дни, прилипнув к телефону. Особенно настороженно он относился к перспективе того, что Самиха станет звонить каждый день и говорить им, что делать. Когда дочери говорили ему, что они «едут на Дуттепе», Мевлют знал, что часто вместо этого они просто идут в Шишли и проводят время со своей тетей Самихой в кинотеатре, в кондитерской, гуляют по торговым центрам. Туда иногда приезжала и тетя Ведиха, тайком от Коркута.
Летом 1999 года Мевлют даже не стал пытаться продавать мороженое. Традиционный торговец мороженым с трехколесной тележкой теперь с трудом мог проехать по Шишли и центру города, не говоря о том, чтобы что-то продать. Теперь заработать можно было только в старых районах, где дети летним днем играли в футбол на улице, но растущая занятость Мевлюта в ассоциации мигрантов в эти часы не позволяла ему торговать.
Однажды июньским вечером, после того как Фатьма успешно закончила учебный год в школе, в клубном доме появился Сулейман. Он отвел Мевлюта в сторону и попросил его сделать кое-что такое, отчего нашему герою стало сильно неуютно.
Сулейман. Бозкурту было девятнадцать, когда он наконец сумел окончить среднюю школу. И то только потому, что Коркут раскошелился, чтобы устроить его в одну из тех частных школ, где вы, по сути, просто покупаете аттестат своему ребенку. Он не слишком хорошо сдал вступительные экзамены в этом году (впрочем, как и в прошлом), чтобы поступить в хороший университет, и теперь сбился с пути. Он дважды разбил свою машину и даже провел ночь в участке за пьяную драку. Так что отец решил отправить его на военную службу. Парень взбунтовался и так расстроился, что перестал есть. Бозкурт сказал матери, что влюблен в Фатьму. Но он не просил посватать ее или что-нибудь в этом духе. Фатьма и Февзие как-то раз весной приехали на Дуттепе и здорово поругались с Бозкуртом и Тураном. С тех пор дочки Мевлюта обиделись и больше на Дуттепе не приезжали. (Мевлют об этом не знал.) Бозкурт страшно страдал от разлуки с Фатьмой. Тогда Коркут сказал: «Давайте помолвим их, а потом отправим его в армию, иначе он сбежит из дома». Коркут открыл этот план только Ведихе; мы ничего не сказали Самихе. С Бозкуртом разговаривал и я, и брат. «Я женюсь на ней», – сказал он, глядя в сторону. Теперь мне нужно устроить договоренность двух сторон.
– Фатьма еще учится, – сказал Мевлют. – Ты вообще знаешь, а он-то ей нравится? Станет ли она вообще слушать, что я скажу?
Тогда я сказал:
– Единственный раз в жизни меня избили в полиции, Мевлют. И только из-за тебя.
Больше я не сказал ничего.
Мевлюту показалось важным, что Сулейман не упомянул о помощи, которую семья Акташ оказывала ему все эти годы. Вместо этого брат пожаловался, как больно его били в полиции после убийства Ферхата. Когда они оба были в тюрьме, по какой-то причине полицейские отлупили только Сулеймана, а Мевлюта не тронули. Всего влияния Коркута не хватило, чтобы защитить Сулеймана от побоев.
Сколько на самом деле Мевлют должен семье Акташ? Он вспомнил все старые споры о земле и недвижимости. Прежде чем поговорить с Фатьмой, он долго тянул время. Но он продолжал думать об этом, удивляясь тому, что Коркут и Сулейман сочли возможным сделать такое предложение. Его отец и дядя были женаты на родных сестрах; следующее поколение двоюродных братьев сделало то же самое – Коркут и Мевлют женились на сестрах. Если третье поколение продолжит в том же духе – дети могут родиться косоглазыми заикающимися идиотами.
Главной проблемой, однако, была перспектива неминуемого одиночества. Все летние вечера в том году Мевлют часами смотрел телевизор с дочерьми и уходил, когда они уже ложились спать. Тени деревьев в свете уличных фонарей, бесконечные стены, неоновые огни витрин и слова на рекламных щитах – все говорило с ним.
