Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах
«Вот тебе и чурка, — думал Мухан, выехав на асфальт. — Еще нужно разобраться, кто чурки больше: мы или они…»
Приехав домой, он выложил на стол содержимое пакета и перед тем, как лечь спать, приготовился перекусить. Налил в бокал свой любимый коньяк и уже почти пригубил, но вдруг остановился и выплеснул в посудную раковину. Потом уже в чашку налил кумыс и осторожно сделал маленький глоток, знакомясь с неведомым доселе напитком.
— А что? Очень даже ничего! — удовлетворенно хмыкнул и допил остаток.
— Где это тебя таким квасом угостили? — жена подсела рядом и тоже пригубила.
— Не квасом, а кумысом. В гостях у настоящего горца был.
— Сегодня у горца, а завтра к кому? На очередную свою бандитскую разборку?
— А что у нас завтра? Какой день?
— Выходной. Воскресенье. Да у вас выходных не бывает.
Мухан выпил кумыс и тыльной стороной ладони вытер губы.
— Говоришь, воскресенье? Тогда всем объявляю выходной и пойдем в церковь.
Жена изумленно вскинула на него глаза:
— Куда-куда? В церковь?!
— А куда же еще? — Мухан обнял ее и поцеловал. — Раз не на разборки, то в церковь. Все вместе пойдем, позвони матери, чтобы тоже была.
Жена взяла пустую бутылку из-под кумыса и внимательно посмотрела на нее.
— Там, случаем, ничего не было, кроме молока? Может, подсыпали чего-нибудь?.. Ни разу о церкви не заикался даже, а тут вдруг потянуло…
— Надо ведь когда-то новую жизнь начинать! — он снова обнял жену, успокаивая ее. — Не ходить же всю жизнь до глубокой старости в бандитах! Что сынок наш подумает? Люди начинают новую жизнь обычно с понедельника, а мы тянуть не станем: прямо с завтрашнего дня, с воскресенья, и начнем.
— Тебе, может, нездоровится? Или в дороге что приключилось?
— Да, приключилось… Кое-что…
«Представляю, какой будет шум, когда узнают, что я ушел в пастухи, — усмехнулся он уже про себя, вспомнив последние слова Саида. — Бросил все дела, разборки, «стрелки» — и ушел пасти овец».
Уже засыпая, опять подумал:
«Неплохой он все-таки мужик. Надежный. Вот тебе и чурка…»
Будем молиться
Выкван возвратился после долгого пребывания в тайном месте своего дома — той самой комнатке, куда войти имел право лишь он, чтобы там, в полном уединении и тишине, перед зажженными свечами и жертвенным огнем в центре, начать общение с таинственными духами, которые были покровителями его племени. Языки пламени извивались и рвались вверх — к тем силам, к которым он воздел руки, соединяясь с ними в древнем магическом обряде заклинания. Его дух в минуты наивысшего духовного напряжения соединялся с духами предков, которые открывали ему тайны грядущих событий.
Теперь они вещали скорую беду. Выкван знал, откуда она исходит: от Веры. Но не знал, как предотвратить ее. Сейчас эта беда представлялась ему неотвратимой, как рок, заложенный самой судьбой. Зная строптивый характер Веры, зная, что она не любит, даже ненавидит его, Выкван думал, как объяснить все Смагину.
— Хозяин, Веру необходимо остановить от рокового шага, — Выкван сидел со Смагиным вдвоем в его рабочем кабинете. — Сделать это под силу только вам, Павел Степанович. Я бессилен.
— Остановить Веру? — рассмеялся Смагин. — Мне, наверное, под силу остановить ядерный реактор во время взрыва, но не Веру. Нет уж, уволь, предоставляю это почетное право тебе.
— Я не всесилен, хозяин, — Выкван не отреагировал на шутку. — Веру ожидает беда. Большая беда. А через нее эта беда войдет в ваш дом. Вам лично она может стоить будущей карьеры и закончиться полным крахом. Я обязан предупредить вас, хозяин. Как предупреждал всегда, когда готовилась засада. Сейчас охотятся за Верой, но хотят подстрелить вас. Даже не подстрелить, а убить наповал. Одним выстрелом. Главная мишень, цель — не Вера, а вы.
— Ты что, за кабана меня держишь? Или за оленя? — снова хохотнул Павел Степанович. — Какая я мишень?
— Хозяин, все очень серьезно. Вы обязаны силой своей родительской власти, своим авторитетом остановить Веру. Ближайшие дни она должна сидеть дома. Иначе беда будет непоправима.
— Знаешь, голубь, мой родительский авторитет и родительская власть, как говорится, имели место быть, когда она пешком под стол бегала. А теперь она сама себе власть. В кандалы ее заковать? Что предлагаешь?
— Я предлагаю только одно: сделать все возможное и невозможное, чтобы удержать ее дома. Хотя бы ближайшие два-три дня.
— Легко сказать! Легко советовать! — Павел Степанович начал быстро ходить по комнате. — Что ты сделал, чтобы удержать Наденьку? Ты ведь, помнится, что-то рассказывал мне о каких-то червях. Не помню каких: дождевых, навозных, компьютерных. Уверял меня, что твои черви все сделают. И что они сделали? Надя в монастыре, Вера, говоришь, под прицелом, на меня, оказывается, тоже через оптический прицел смотрят. А что ты? Что твоя ферма червей, которых ты разводишь? Где результат? Или червям твоим будет работа, когда меня зароют в землю? С дыркой во лбу. Навылет.
— Павел Степанович, не надо так. Я делаю все, чтобы обезопасить ситуацию. То, что мы знаем о готовящейся против вас провокации, в которой хотят использовать Веру, уже много. Предупрежден — значит, подготовлен.
— «Подготовлен…» — буркнул Смагин. — Спасибо тебе за такую услугу. Скажи лучше, что будем делать?
— Необходимо удержать Веру, — упрямо повторил Выкван. — Это не в моих силах.
— Ну да, не в твоих силах… В силах твоих только червей ковырять. В одном месте…
В это время в комнату вошла Любовь Петровна.
— Вот кто нам поможет! — радостно воскликнул Смагин, обрадовавшись появлению жены. — Любаша моя — единственный человек, кто еще имеет хоть какое-то влияние на наших дочерей. По крайней мере, на Верочку.
И он рассказал ей о том, что встревожило Выквана, тактично покинувшего в это время кабинет своего шефа.
— Не доверять ему нет оснований, — озабоченно стал рассуждать Павел Степанович. — Он мне спасал жизнь, не раз предупреждая о готовящейся опасности. Я не вникаю, откуда у него эта информация, это выше моего ума. Но я полностью доверяю ему. Раз он говорит — значит, давай думать вместе, как остановить Верочку.
Она, сама видишь, дома не сидит, сплошной вихрь с моторчиком. Просто поражаюсь, какие они разные по характеру, темпераменту: одна сидит сиднем в монастыре, другая — извержение вулкана, ничем не укротишь. А укротить нужно, раз Выкван настаивает. Он попусту болтать не станет. Так что давай напрягать фантазию.
— Вместе будем думать — вместе и молиться будем за наших детей, — Любовь Петровна встретила этот настороженный тон своего супруга без паники.
— Молиться? — сразу отреагировал Смагин. — Может, сразу в монастырь уйдем? Коль уж молиться, то на всю катушку. Там уже одна Смагина молится. Небось, забыла, когда последний раз дома была. Замолилась вконец…
— Ничего она не забыла, — Любовь Петровна положила руку мужу на плечо, — у нас хорошие дочери. Одна молится и за себя, и за нас, а за обеих нужно молиться нам. Это самое лучшее, что мы можем сделать. Господь не оставит ни нас, ни их. Будет нужно — Сам и удержит.
— А Выкван настаивает на том, чтобы ее удержали именно мы.
— Ты знаешь, с каким уважением я отношусь к Выквану после всего, что он сделал для тебя, для нас. Но он — не Господь. Ему тоже нужен Бог. Я могу лишь догадываться, кому он молится, от кого получает помощь.
— А вот мне плевать на то, кому он молится, какому богу: кому-то в отдельности или всем богам сразу, — вспылил Смагин. — Плевать! Я сейчас думаю о том, как спасти нашу дочь, раз ей действительно угрожает опасность. Не о своей шкуре думаю, а о дочери. И если ее могут защитить те силы, к которым обращается Выкван, — пусть защищают. Я не буду мешать. И тебя прошу не вмешиваться.
— Так нельзя, Паша, — Любовь Петровна испуганно взглянула на мужа. — Выкван молится, как научен от своего племени и от своей природы. Он, в отличие от нас, еще не познал Истинного Бога. А если и ты Его не познал, то это уже не просто опасно, а страшно. Зная, как ты любишь своих детей, привязан к ним всей душой, еще можно понять, почему ты восстал против родной дочери за то, что она решила посвятить свою жизнь Богу. Но не вздумай против Него восстать, чтобы Он не воздал тебе за такую дерзость. Многие восставали — и все повержены. Все! А Своих детей Господь не бросает в беде. Поэтому нужно молиться Богу Истинному: за детей наших, за себя, за Выквана. Даже за врагов, что задумали злое. Господь не оставит нас. Лишь бы мы сами не отвернулись от Него.
Смагин упал в кресло, обхватив голову.
— Любаша, ты ведь знаешь, как я далек от всего этого. Я не умею ни молиться, ни общаться с Богом так, как это получается у тебя, у Наденьки нашей, у того же Выквана, хоть ты и говоришь, что он молится не нашему Богу.
Любовь Петровна нежно обняла мужа.
— У тебя, Паша, очень доброе и милое сердце. Ты весь в свою покойную маму. Я помню, какой она была милосердной, сострадательной. Ты весь в нее. Я помню, как ты открывал ей душу, всегда советовался с ней, просил помощи. Даже со мной ты не был так откровенен, как со своей мамой… Прости, я вовсе не укоряю тебя.
