Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)
Маметкул в сопровождении четырех телохранителей медленно и молча объезжал строящееся укрепление.
Неожиданно из-под ветвей вынырнул всадник. Соскочив с коня, он упал на колени перед конем Маметкула.
— О, непобедимый! Не вели казнить за черное известие.
Маметкул положил руку на золотую рукоятку меча, бросил сверху:
— Говори.
— Нечестивый Ермак-атаман совсем близко. Он уже повоевал Карачин-городок. Побил его знатных людей, а черных освободил от дани.
В ярости Маметкул выдернул чуть не до конца из ножен меч.
— Пощади, великий! — взмолился гонец.
Маметкул с лязгом задвинул меч в ножны, бросил коня вперед, чуть не стоптав гонца.
Всадники ринулись за ним.
Остановился Маметкул перед крупным, поросшим травой увалом на вершине.
Было видно, как между шатрами сновали пешие и конные.
По-прежнему со всех сторон доносился стук топоров.
— Ермак ищет дружбы с черными людьми ханства. Но он найдет здесь свою смерть! — яростно прохрипел Маметкул, ткнул плетью в сторону леса. — Разве можно преодолеть такую засеку?
— Невозможно, великий Маметкул, — заискивающе сказал его спутник.
Из-за увала выскочила группа всадников во главе с пожилым мурзой Приложив руку к груди, мурза чуть поклонился:
— Великий хан зовет тебя Маметкул, на церемонию боевой шерти вассальных своих князьков.
…Под звук барабанов двое нукеров вывели из красной палатки обнаженного до пояса, трясущегося человека, поставили на белую кошму и одели петли на ноги, а концы веревок привязали к врытым с обеих сторон кошмы шестам, вершины которых были связаны.
Кучум сидел в своем золоченом кресле около голубого шатра. Рядом сидели Маметкул и карача. Перед ними, образуя полукруг, стояли пешие остяцкие и вогульские воины во главе со своими князьками. Групп таких было десятка два с половиной. А за ними сплошной стеной стояли татарские воины в полном вооружении.
Хан кивнул, и громкоголосый глашатай объявил:
— Великий хан Кучум в тяжкий для ханства час принимает шерть на крови от своих улусных князей и мурз. Великий хан пожертвовал для боевой клятвы этого храбрейшего воина.
С новой силой затрещали барабаны. Из белой палатки вышел человек в ярко-красной одежде и, подняв над головой широкий обнаженный меч, тоже подошел к белой кошме.
Ступил на нее, встал рядом с обреченным, оперся обеими руками на опущенный меч.
Барабаны загудели глухо и зловеще. Подчиняясь звукам, вассальные князья и мурзы двинулись к Кучумову трону и стали один за другим перед ним на колени, уткнувшись лбами в землю.
Барабаны умолкли, князьки поднялись с земли, встали в один ряд слева у трона.
Поднялся Маметкул, шагнул под развевающееся справа от Кучумова трона зеленое знамя ислама.
Снова загудел барабан.
Палач перерезал веревку, которая держала концы шестов, и те, рванувшись вверх, перевернули жертву вниз головой, раздвинув ей ноги.
Палач поднял меч и с силой опустил его, развалив жертву надвое.
Затем поднес окровавленный меч Маметкулу, держа его перед собой за оба конца.
Маметкул принял меч, прокричал:
— Клянитесь, что ваши сердца будут так же преданы великому хану Кучуму, как сердце этого воина. Что ваша кровь будет так же пылать ненавистью к врагам великого хана Кучума, как пылала эта горячая кровь, теперь с радостью отданная любимому хану… Клянитесь!
Князья один за другим подходят к Маметкулу, целуют окровавленную саблю.
— Князь Семар клянется.
— Князь Роман клянется.
— Князь Бояр клянется.
Хан Кучум воспринимает обряд клятвы с удовлетворением: карача оглядывает князьков хмуро и недоверчиво.
…Струги под парусами шли ходко.
Берега были охвачены осенним багряным румянцем.
Вдали выступили утесы, которые с каждой минутой все больше расходились в стороны, и вдруг разом за ними распахнулась водяная ширь.
— Иртыш-батюшка! — полной грудью вздохнул Ермак.
Казаки сняли шапки, кланялись великой реке, черпали горстями воду и пили.
— Студена!
В лицо ударил холодный ветер…
Казаки стали поеживаться…
— Не замерзай, братцы, Кучум шатры теплые припас для нас! — проговорил весело Черкас Александров.
— В битве согреемся, — расправил плечи Болдыря. — Ударим — или Сибирь наша, или со стругов — прямо в рай. Чего казаку пугаться.
Шумел, галдел казачий круг. Возбужденные, злые, измотанные, обросшие, израненные казаки столпились вокруг своих атаманов. На многих надеты татарские шлемы, кольчуги, шапки, пояса, сабли.
Моросит дождь, под сапогами казаков хлюпает грязь. Городок Атик, где остановились казаки, мал и тесен. А на другом берегу реки возвышается Чувашев мыс — царство Кучума. Там виднелись татарские всадники и люди, рывшие землю.
— Темной ночью сесть на струги и бежать на Русь! Вот она — стылая осень, а за ней зима. Ни один казак не доживет до зеленой травы.
Глухой рокот, словно ветер, пробегал по кругу.
— Ране не погибли, а ноне погибнем тут, и костей ворон на Дон не снесет.
— На черта нам Кашлык?!
— Все ханское богатство в нем!
— Да почто все-то? — Федька Замора выскочил вперед. — Мало других городков? Прощупаем еще пару-тройку, да и домой!
— Верно-о! А то зачнутся морозы — околеем тут!
— А куда домой-то? К Строгановым? — выступил Савка Керкун. — Так они за припасы, за всякое снаряжение спросят. А ни золота-серебра, ни мягкой рухляди для расчету с ними у нас пока нету.
— А можа, на Волгу? На Дон?
— А тама стольник Мурашкин ждет со стрельцами! Забыли!
Федька Замора невольно потер шею.
— Что, царский топор чуешь? — спросил Ермак.
Казаки загоготали.
Ермак встал. Вышел на середину круга. Снял шапку, поклонился на четыре стороны. Шум и гам пошел на убыль.
— Кто тут про морозы говорил? Верно, околеем, коли назад двинемся. Навстречь воды до ледостава нам не выгрести.
В гуще людей угрюмо сидел Анфим Заворихин. Рядом с ним — тощий казачишка по имени Осташка.
— Казаки! — сорвался он с места. — Ежели Кашлык не взять, а из Сибири этой проклятой не уйти… что же тогда получается? Пораскиньте-ка головами, у кого есть, ну-ка?!
Гам и говор стали будто волной откатываться, утихать.
— А то получается, казаки, что завел нас сюда Ермак-атаман на погибель, на смерть лютую!
Притих казачий круг. Зловещая тишина эта могла обернуться и так, и этак. Ермак понимал, что время терять не надо.
— Спасибо тебе, Осташка, что круг угомонил, — сказал он. — Значит, выбор у нас, казаки, один — кровь с носу, а Кашлык брать надо. Неужто отсель своротим? Предадим те, что головы сложили, тех, кого по именам выкликали, сосчитывали… предадим? Другой раз закопать их хотите? Казачья клятва от века нерушима. И слава наша вознесется на том холме! Вся Русь поклонится нам. Попы в церквах помянут. От отцов к детям пойдут наши имена.
— Нет у нас возвратного пути. Один только — чрез реку.
— А если не удержимся?
— Псы скулят, а не люди. Если есть силы бежать, кто поверит, что их не осталось, чтобы драться?
Казачий круг постепенно успокаивался. В разговорах появилось размышление.
— Да, как возьмешь эту чертову крепость? Татарьев тьма, доспешны они, сказывают, у них даже пушки есть.
— Это уже мое атаманское дело, как взять. Доспехов и у нас прибавилось. А пушки, — Ермак усмехнулся, — пушки татарские вон Кузьмич обещался заговорить. Он умеет.
По кругу потек веселый говор.
— Только… — возвысил голос Ермак… — Только еще раз объявляю: как повоюем ханский город — бедный люд не забижать. Коли озлобим мы его — не удержаться нам в Сибири. Помните, только тот, кто за Кучума стоит, наши супротивники.
— И я — за то, чтоб в Кашлыке зимовать, — вскочил в круг Заворихин. — Только, спрашиваю, что это за жизнь будет? Девок атаман трогать запрещает. И черных людишек трясти не велит. А много ль тогда в Сибири добычи возьмешь?
Возник и покатился ропот.
— Я к тому, — надрывался Заворихин, — что мурз да князей всяких, что за Кучума стоят, в Сибири немного, а черных — тьма-тьмущая. За Кучума они али нет, а до дюжине шкурок с каждого — и всем по ноздри хватит, и вам, и хозяевам вашим, Строгановым, которые сюда снарядили вас.
Ермак хмуро слушает Заворихина.
— Я, казаки, — не казак. Но давненько уже сомнения меня берут: че это атаман такой добрый к иноземцам? И откуда друзья тут старые у него? Вогул Игичей вон, к примеру. Не со здешних ли ты мест, Ермак Тимофеич?
— Со здешних! — Ермак выдернул саблю, с размаха воткнул ее в землю перед собой.
Снова притих круг.
— Со здешних я почти мест, казаки. И Строгановы мне давние знакомцы. Знаю, что они за люди, а потому не признаю их хозяевами над собой.
