Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)
Неожиданно со струга, на котором виднелось знамя Ермака, ударил залп из пищалей. Бежавший человек с саблей споткнулся, по лицу его потекла кровь. Телохранители подхватили, своего начальника, упавшего уже на колени, побежали. Неподалеку стояли их низкорослые лошадки. Раненый оттолкнул телохранителей, сам вскочил на коня, что-то прокричал, и все поскакали прочь.
А меж деревьев замелькали уже казаки. Вслед отряду раздалось несколько выстрелов, один из лучников упал с коня, остальные ускакали.
Раненный в плечо лучник одет был бедно, малахай на нем старый, облезлый, обувь рваная. Тяжко дыша, он сидел с закрытыми глазами, уперевшись спиной в еловый ствол. К нему подошел Ермак.
— Пощади, господин. Не сам шел, а гнали сюда.
— Кто тебя, татарин, гнал?
— Я не татарин, я вогул, человек из Князева Юмшанова двора.
— Что ж ты, Князев человек, так по-сиротски одетый? Али князь твой обнищал?
Стоявшие вокруг казаки захохотали.
— Мой князь Юмшан служит великому татар-хану Кучуму. Все князья хантов и вогулов служат великому хану Кучуму. Он сказал всем ходить надо русских бить. А великого Кучума победить нельзя. И всех вас ждет жестокая смерть.
— Пугает, — хохотнул Савка Керкун.
— Посадите его на коня! — распорядился Ермак.
Один казак схватил за уздцы и подвел к самому дереву коня, другие подхватили пленника, усадили в седло.
— Ты, атаман, даришь мне жизнь?!
— Поезжай к своему князю. И передай ему и другим вашим князьям: мы пришли воевать не с остяками и вогулами, а только с ханом Кучумом.
— Только с Кучумом? — переспросил непонимающе пленник.
— Только с Кучумом, — подтвердил Ермак.
Пленник сполз с коня, двинулся к Ермаку.
— Эй, атаман! — вскричал Александров, рванулся к Ермаку. — А не кинжал ли у него потайной?
Но пленник встал вдруг на колени.
— Тогда здравствуй, мой друг Ермашка.
— Ты… кто?! — оторопел Ермак.
— Я — Игичей. Помнишь, строгановские люди стойбище наше грабили? А ты на помощь нам пришел. Давно было. Я тебя узна-ал!
Приморщил лоб Ермак, вспоминая:
— Стойбище?! Ну как же, вспомнил! Здравствуй, Игичей!
И он обнял вставшего Игичея. Тот заговорил:
— Хан Кучум — чужой в нашей стране. Весь сибирский народ от него кровью плачет.
Все, кроме Кольца, смотрели на эту сцену с недоумением.
Хан Кучум, теперь уже седой и тощий, подслеповато щурясь, восседал на подушках перед горой дымящегося на серебряном блюде мяса, не ел, а посасывал из кальяна. Рядом с ним сидели, отхлебывая кумыс из пиал, еще двое — главный его карача и племянник Маметкул, командующий всеми войсками ханства. Все хмуры и молчаливы.
Перед ними на перевернутом котле лежал человек с задранным на голову остяцким халатом, с окровавленными уже ягодицами, а два ханских палача все равно безжалостно хлестали по ним короткими татарскими плетьми.
Кучум приподнял руку, палачи прекратили истязание, сбросили несчастного с котла. Тот подтянул кое-как кожаные, расшитые бисером штаты, подполз к Кучуму, начал целовать его ноги, обутые в красные бухарские сапоги.
Кучум разжал тонкие губы:
— Последнее слово тебе, князь Бояр. К полнолунию не дашь ясак наш полностью — засеку насмерть. Всем твоим родичам коленные жилы обрежу и в тайге оставлю на корм зверям! Всех детей остяцкого рода брошу на круг, а по кругу коней пущу.
— Великий хан! По моему улусу мор пошел, селения обезлюдели. Дай свою милость, отодвинь маленько ясашный срок…
— К полнолунию! — рыкнул Кучум и махнул рукой. Несчастного остяка схватили за шиворот и поволокли.
Не успел Кучум взять и положить в рот кусок мяса, как дверь снова распахнулась, в ханские покои вошел, почти вбежал человек в ярко-зеленом халате, подпушенном дорогим мехом, безоружный, с перевязанной головой.
— Горе нам, великий хан! — вскричал пришедший, ударяясь лбом об ковер. — Смерть идет! Смерть!
— Не пугай нас! — вскричал Кучум. — Слышали… — Потом более спокойно проговорил: — Дайте ему кумыса.
Тотчас появился откуда-то шустрый слуга с пиалой в руке, подал Юмшану. Тот обеими руками принял пиалу.
— Щедрость твоя, великий хан, не знает предела…
Юмшан выпил кумыс до капли.
— Теперь говори спокойно, славный князь Юмшан. Сколько врагов идет?
— Их — тьма. Они плывут на больших лодках… Бьют огненным боем. Гром слышу, а стрел не вижу… Вот… — Юмшан ткнул пальцем в свою окровавленную повязку.
— Ладно, ступай. Глупца и на верблюде собака укусит, — проговорил Кучум, когда они остались втроем с Маметкулом и карачей. Некоторое время молчал. Лишь громко булькала вода в его кальяне. — Что скажет славный воин Маметкул? — спросил наконец Кучум.
— Если Ермак-атаман возьмет Кашлык, великий хан, все будут считать, что он завоевал и ханство. Путь Ермаку в твою столицу надо преградить.
— Как?
— Кашлык можно взять только со стороны урочища Подчеваш. Но если там устроим засеку, казаки не пройдут.
— У них огненные пищали, Маметкул, — сказал Кучум.
— Но казаков немного, великий хан. Страх застлал глаза князю Юмшану. Мои лазутчики донесли — их всего пять или шесть раз по сто. Мы, укрываясь от их боя за деревьями, многих перебьем стрелами, остальных изрубим саблями…
— У нас воинов пока тоже мало. Лучшие войска воюют с русским царем под Чердынью. А чтобы нас было больше, прикажи, хан, всем твоим улусникам прибыть к тебе с воинами немедля. И принять у них перед битвой шерть на крови.
— А что скажет мой карача?
— Я скажу, великий хан, что подпускать врагов к Кашлыку опасно. Надо встретить их далеко… еще на реке Туре.
— Тура вливается в Тобол. А на Тоболе-реке стоит городок уважаемого Карачи, — усмехнулся Маметкул. — И карача боится, что Ермак-атаман по пути к Кашлыку разграбит его городок.
Карача медленно поднялся, молча постоял в гневе — только белая борода его подрагивала.
— Я боюсь, уважаемый Маметкул, не потери своих владений. Я боюсь, великий хан, гибели всего твоего ханства.
И так же медленно, с достоинством сел.
Булькает вода в кальяне Кучума. Наконец он произнес:
— Будет по слову Карачи. Встретить врагов на Туре-реке! Гонцов со стрелой войны посылай ко всем улусникам!
…Бьют черные весла по воде.
…Дымят костры за деревьями, лают собаки.
— Жареным мясом пахнет! — проговорил Черкас Александров.
— Правь за мыс! Пищали готовь! — приказал Ермак.
Но когда струг, в котором были Ермак, Кольцо, Александров и Никита Пан, миновал мыс, казаки увидели берег, усыпанный людьми, которые размахивали руками, что-то кричали.
— Да они приветствуют нас! — вскричал Никита Пан.
В бедной лачуге сидели на шкурах, пировали с хозяином жилья Игичеем руководитель похода — Ермак, Кольцо, Болдыря, Михайлов, Брязга, Мещеряк, Пан, Александров. Тут же находился и Заворихин. Он с ножом в руке мрачно обгладывал кость.
— Эх, кабы нас везде так встречали! — воскликнул Кольцо. — Спасибо тебе, Игичей.
— Везде так не будет, — сказал Игичей. — Дальше по реке вас стрелками и саблями встретят.
— Одолеем, поди, как-нибудь! — воскликнул Михайлов.
— А меня князь Юмшан теперь лошадьми разорвет, — снова проговорил Игичей.
— Не бойсь, в обиду не дадим, — сказал Ермак, наливая вино из кувшина. — Вот что, атаманы и есаулы… Надо бы чем-то одарить нашего хозяина, посуды там какой дать, из одежды что…
— Да, да, дарить… — Игичей закивал головой и вышел из лачуги.
Заворихин со звоном бросил кость в медный таз, вскочил:
— Мы лобызаться, что ли, с сибирскими людишками приехали?! Или ясак с них брать? Отвечай, атаман! — И шагнул к Ермаку.
Ермаковцы вскочили было.
— Сидеть! — рявкнул Ермак. Поднялся, пошатываясь. Взял Заворихина одной рукой за грудки, сильно тряхнул. — Ты, пес паршивый! С кого ты тут ясак брать собрался? С Игичея? Аль мало у него сожрал-выпил? Иль тебе Строгановы наказ такой дали — злобить люд сибирский, чтоб нас сгубить? — Ермак отбросил Заворихина, тот плюхнулся на свое место. — С кого надо — ясак брать будем. Только измываться над черным людом я не дам! Запомните все это!
В это время Игичей ввел в юрту совсем юную свадебно разодетую узкоглазую девушку с опущенной головой.
— Моя дочь это… Славному Ермаку подарок… На всю ночь.
Установилось всеобщее молчание.
Ермак медленно опустился на свое место. Отец подтолкнул дочь, она покорно распласталась перед Ермаком, уткнула лицо в ковер у его ног.
— Бери, бери, — прошептал Игичей. — Иначе кровно обидишь.
Ермак протянул руку, погладил девушку. Она вскинула лицо — глаза были заполнены обиженными детскими слезами, взгляд умолял о пощаде.
