Дэвид Эберсхоф - Пасадена

— Вы же сами меня приглашали.

— Верно, приглашал. Но у вас серьезный интерес или вы просто так, меня от дел отрывать?

Блэквуд уверил Брудера в искренности своих намерений, и Брудер сказал:

— Вот поэтому-то я с вами и говорю. Не буду я вести дела с такими людьми.

— С какими?

— Послушайте, мистер Блэквуд! Вы понимаете Пасадену не хуже моего.

Разговор складывался так непривычно, что Блэквуд никак не мог понять, движется он вперед или нет. Но даже в такой ситуации он не оставлял попыток стать хозяином положения.

— Как вы знаете, мистер Брудер, — сказал Блэквуд с глубоким вздохом, — ваше ранчо уже много месяцев как выставлено на рынок. Чем дольше оно не продается, тем менее привлекательным становится. Теперь я знаю историю этого ранчо, знаю обо всем, что здесь происходило, и приехал, чтобы договориться о сходной цене.

— Вы знаете историю ранчо? Все знаете, что здесь происходило?

— Миссис Ней многое мне рассказала. А вы сами дорассказали остальное.

— И вы так уверены, что знаете все?

Блэквуд заколебался, устыдившись собственной самонадеянности.

— Вы, мистер Блэквуд, сказали, что приехали скинуть цену?

— Ну да, сойдемся же мы на том, что устроит обоих.

— Что значит — устроит обоих? Разве у одного из нас власти не больше, чем у другого? Разве не всегда так бывает?

Но Блэквуд гнул свою линию:

— Кто-нибудь, может, скажет, что этот участок так себе. Тут много, что называется, нежелательного. Мертвая апельсиновая роща. Мавзолей, где лежит целая семья. Да и вы тоже…

— Тоже что, мистер Блэквуд?

— …скажем, человек с определенным прошлым. Такое отпугнет более робких.

Блэквуд ожидал, что лицо Брудера нальется яростью, но этого не произошло. Блэквуд продолжил:

— У дома и участка непростое прошлое. Многие потенциальные покупатели отвернутся от него, мистер Брудер.

— Непростое, по-вашему?

— Правду сказать, да. Такой быстрый упадок — меньше чем за поколение — это неприятный сюрприз для возможного инвестора.

— Что вы хотите сказать, мистер Блэквуд?

— Меньше чем двадцать лет назад это было одно из лучших мест Пасадены. А теперь? Оглянитесь вокруг! Все, кто жил здесь, умерли и покоятся в мавзолее.

— А вот и не все. Вы же сейчас говорили с Зиглиндой. Она, по-моему, очень даже живая.

Блэквуд представил себе эту девушку: внешне она очень походила на Линду в описании миссис Ней, а вот отцовской крови в ней почти не чувствовалось. Блэквуд сказал:

— Кроме Зиглинды, в семье больше никого не осталось. Людям не нравится, когда за их владением тянется такая дурная слава.

— Мы оба знаем, что вы правы, мистер Блэквуд.

Уступчивость Брудера поразила Блэквуда настолько, что он ответил раньше, чем понял, что говорит:

— И еще одно, мистер Брудер. Очень странно, что хозяин Пасадены вы, а не мисс Зиглинда. Это еще один, и немаловажный, между прочим, факт не в пользу этого участка.

Брудер молчал; безмолвствовало все, кроме океана. Наконец он заговорил:

— Мистер Блэквуд… Помните, я рассказывал вам о березовом лесе? Не осталось ли чего-нибудь у вас в памяти?

— Конечно помню. Все помню, до последней мелочи. Но кое-чего в этой истории все же не хватает.

— Не хватает?

— Не хватает, да, мистер Брудер.

— Ваша настырность меня удивляет. Я сказал вам правду.

— Правду, но не всю.

На губах Брудера мелькнула тонкая улыбка, и он сказал:

— Я понял. Вы лучше умеете слушать, чем мне показалось.

Блэквуд увидел в гримасе Брудера одобрение.

— Вы никогда не рассказывали мне, почему после леса поехали за Дитером. Вы никогда не рассказывали, почему сначала очутились в «Гнездовье кондора». Ничто не предвещало вашей встречи с Линдой Стемп.

Грудь Брудера медленно поднималась и опускалась, пальцы трогали бритый подбородок. Он коротко застонал, точно от боли.

— И миссис Ней тоже никогда об этом не говорила, — сказал Блэквуд.

— Черри не знает.

— А я думал, она знает все.

— Почти. Очень давно я еще кое-что пообещал. Пообещал держаться правды. Впрочем, это обещание сейчас уже ничего не стоит…

Брудер медленно поднялся и сделал Блэквуду знак следовать за ним. Они прошли в дверной проем, прикрытый простыней на веревке. Брудер отодвинул ее, и они оказались в узкой комнате по обратную сторону камина. Там было маленькое окно, задернутое мешковиной, керосиновая лампа лила тусклый свет, а на койке свернулся, как кошка, крошечный, седой как лунь старик. Он спал, во сне борода его мерно колыхалась, веки у него были толстые, как оконные ставни, а в руке он сжимал луковицу.

— Это кто, Дитер? — спросил Блэквуд.

Брудер кивнул.

— Но ему же лет сто!

— Около того.

— Я и не знал, что он жив.

— А вам кто-нибудь говорил, что он умер?

— И сколько лет он вот так лежит?

— Двадцать или двадцать пять.

— Кто за ним смотрит?

— Больше всего Зиглинда, ну и Пэл тоже.

Брудер опустил простыню и вернулся в кресло-качалку. Блэквуд пошел за ним, но приостановился у окна, чтобы посмотреть, как пеликан замирает над водами океана и стремительно ныряет вглубь, за своей добычей. Пять рядов волн мчались к берегу, по одному из них летела доска для серфинга, а за волнами болтались буйки, поднималась из глубины акула, бесконечно расстилалась синяя гладь океана.

— Много он повидал на своем веку, — сказал Блэквуд.

— Почти все, что вы слышали от меня и от Черри, начинается с него… Я вам этого еще не говорил, мистер Блэквуд, но всей правды никто и никогда не узнает.

— Я умею хранить секреты, мистер Брудер.

— Я мог унести ее с собой в могилу.

— Разве это честно?

— Честно? По отношению к кому?

— Не знаю. Но если вам есть что рассказать, то, по-моему, вам захотелось бы поделиться хоть с одним человеком перед…

Блэквуд не договорил, потому что знал достаточно и понимал — здесь перестараться никак нельзя.

— А почему это я должен делиться именно с вами?

— Потому что когда-нибудь я могу стать хозяином вашей земли.

— Всегда мы к этому возвращаемся, вот ведь как, мистер Блэквуд.

— К чему — к этому?

Теперь Блэквуд не знал, о чем говорит Брудер. Да он и не мог этого знать. И все же у него было чувство, что все идет так, как надо ему, и он уже начал надеяться, что поедет из «Гнездовья кондора» с договором на Пасадену, покоящимся в бардачке его машины. Блэквуд так упивался своим талантом переговорщика, что буквально опешил, когда Брудер перебил его мысли словами:

— Дитер отдал мне свою дочь.

От удивления Блэквуд выкатил глаза и сказал только:

— Простите…

— Да, он отдал ее мне. Мы поменялись.

— Мистер Брудер, извините, я вас, кажется, не совсем понимаю…

— Это все из-за войны.

— Да, сейчас многое из-за войны.

— Я, понятно, про прошлую войну. Она похоронила прошлый век, так ведь?

Блэквуд ответил «да», но так и не понял, с чем, собственно, он согласился. Ожидая, когда Брудер продолжит, Блэквуд вдруг вспомнил Эдит Найт: надо все же попробовать разыскать ее. Он сразу же решил, что наймет в Бостоне частного детектива и отправит его прямо в Мэн. Блэквуд велит ему искать в Портленде и восточнее, не пропускать ни одной самой крошечной деревеньки, ни одной бухты среди скал. Напротив Блэквуда в кресле покачивался Брудер, устраивался поудобнее, чтобы начать следующий рассказ. Он собирался, как выражалась миссис Ней, «расставаться», и Блэквуд понял, что когда-то настанет и его черед выложить кому-то свою историю как на духу. Он вздрогнул и впервые в жизни испугался сам себя. Что сделал Блэквуд? Кем он стал?

— Мистер Блэквуд, могу я возвратить вас в березовый лес?

— Я вас внимательно слушаю, мистер Брудер.

— Помните, где я впервые встретил Дитера?

— У ручья. Он продал вам жестяную кружку, которая спасла жизнь Уиллису Пуру.

— Именно так. Дитер был настоящий универмаг в одном лице. Он продавал все: жестяные кружки, жестяные чашки, жестяные фляжки, саперные лопатки, рюкзаки с полным обмундированием и неприкосновенным запасом, ампулы с морфином, табак, рассыпанный по пустым гильзам. Все, что может пригодиться солдату, если его вдруг отрежут от тыла.

— Он поэтому и поехал в Европу?

— Дитер никогда не забывал, что на военных поставках делали целые состояния.

— Это я могу понять, — сказал Блэквуд.

— Благодаря тому что у ручья мне повстречался Дитер, Уиллис Пур скоро пошел на поправку, потом его сумела забрать машина «скорой помощи». Его увезли в госпиталь на окраине Парижа, и там он выздоравливал под надзором строгих сестер в узких юбках. Он потом мне рассказывал, что койка его стояла на солнце, и если он закрывал глаза, то было очень похоже на Калифорнию. Каждый день он мысленно отправлялся на ранчо, силы понемногу возвращались, рана на затылке перестала болеть, закрылась, затянулась и зарубцевалась. В госпитале он был представлен к званию капитана и получил медаль, и, когда сестры приходили обтирать его губкой, он показывал им свою награду и вскоре понял, что блеск медали вызывает уважительные улыбки, особенно у тех, кто прикрепил ее ему на грудь. Капитан Пур вышел из госпиталя незадолго до подписания перемирия, всю зиму прошатался по холодным парижским бульварам и, как многие пехотинцы, охотно откликался на соблазнительные призывы, доносившиеся из темных подворотен. Вот тогда-то, я думаю, ему и понравилось знаться со шлюхами.