Виталий Безруков - Есенин
«Да! Попал в обитель дальнюю трудов и чистых нег!» — с тоской подумал он, глядя на фонтан. Склонив голову над желобом, по которому текла в водоем, сверкая на солнце, чистая прозрачная вода, он подставил голову под струю, словно желая отрезвиться, скинуть «дремотную Азию». Неслышно подошел Чагин с подносом, уставленным вином и фруктами.
— Не простудись, Сергей, вода здесь ледяная! — предупредил он.
Есенин резко поднял голову.
— Все, Петр! Не могу больше! — По лицу его стекала то ли вода, то ли слезы. — В Москву хочу! Все мне здесь опостылело… Черного хлебушка хочу… Русского хлебушка!
Чагин усмехнулся.
— По московским кабакам стосковался? Видно, сколько волка ни корми — он все в лес смотрит. Что ж, езжай!
Под небом Африки моейВздыхать о сумрачной России,Где я страдал, где я любил,Где сердце я похоронил, —
прочел Есенин отрешенно. — Стосковался я! Ну, ты же русский, Петр, ты должен меня понять…
— Да езжай, черт с тобой! Езжай! — взорвался Чагин. — Киров велел беречь тебя… А как я тебя отсюда… в Москве беречь буду? У меня прорва дел… А здесь ты под боком… рядом. Может, в Индию смогу тебя отправить… А?
Есенин обнял Чагина.
— Спасибо, друг, но нет! Домой! Домой! В Москву-у-у!
«У-у-у!» — прогудел паровоз, увозя Есенина из добровольной кавказской ссылки. На перроне, когда Есенин садился в вагон, пассажиры его узнали, и теперь, стоило ему на минуту появиться в коридоре, как словно по команде открывались двери других купе и бритоголовые красные командиры выглядывали, осматривая его с головы до ног. Вагон охранялся чекистами — ведь ехала номенклатура.
Как и предвидел Чагин, скандал разразился уже в поезде. Когда за окнами стали проплывать подмосковные леса и деревеньки, Есенин вышел из купе, наглаженный, надушенный, в крахмальной рубашке и лакированных ботинках. Проходя мимо двух военных, улыбнувшись, спросил:
— Как Москва, скоро?..
Но те, не удостоив его ответом, отвернулись к окну. Вагон качнуло, и Есенин нечаянно толкнул военных.
— Простите! — извинился он.
— Поосторожней, товарищ! — жестко заметил один.
— Есенин… — подсказал, улыбаясь, Есенин. — Я Есенин!
— Все равно, не шатайтесь!
— Вагон качнуло…
— Это вас качает, товарищ…
Есенин махнул рукой и открыл дверь в тамбур. Стоящий там охранник остановил его:
— Товарищ, хождение в другие вагоны запрещено.
— Мне надо, — растерялся Есенин, — я хочу пройти в вагон-ресторан.
Но охранник загородил собой дверь.
— Есть приказ начальства закрыть двери. Скоро Москва.
— Я ненадолго… пусти! — попросил он, улыбнувшись. — Я Есенин!
— Да хоть бы кто, не велено пускать, и все, — упрямо твердил охранник.
В тамбур, доставая на ходу папиросы, вошел дипкурьер Рога.
— Товарищ! — обрадовался охранник. — Вызовите милицию! Вот Есенин не подчиняется приказу: рвется в вагон-ресторан.
— Товарищ Есенин! — высокомерно произнес Рога, прикуривая папиросу. — Правило для всех одно: нельзя — значит, нельзя! И потом, — пыхнул он дымом, — вам и так достаточно. Здесь не кабак! Потрудитесь вернуться в вагон!
Этот высокомерно-приказной тон, с каким были сказаны эти слова, подействовал на Есенина, как красная тряпка на быка.
— Ты! — хрипло крикнул он. — Ты! Ты кто такой, чтобы делать мне замечания? А?..
— Я дипломатический курьер Адольф Рога! Прошу вас не тыкать!
— Да и хрен с тобой… дипкурьер! — передразнил его Есенин. — Напугал черта рогами!
Рога повернулся и, бросив недокуренную папиросу, ушел в вагон, но на шум выскочил его сосед по купе, Левит.
— Безобразие! — заверещал он, брызгая слюной на Есенина. — Сколько можно терпеть ваше пьянство, товарищ Есенин! От самого Баку!
Есенин угрожающе пошел на него, и тот ретировался в коридор. Из других купе стали высовываться военные, совчиновники и их жены.
— Вот, товарищи подтвердят! — продолжал визжать Левит, почувствовав поддержку. — Устроил кабак в вагоне для высшего комсостава!
Не соберись в коридоре столько людей, Есенин, может быть, и промолчал бы, но, увидев перед собой эту массу начальственных рож, единую в своей неприязни к нему, сорвался.
— Вы сами пьете всю дорогу, а бабы ваши тайком бутылки пустые в туалет таскают, не так, что ли? Фарисеи, мать вашу не замать!
— Я… я не позволю материть меня! Я Левит! Я начальник благоустройства Москвы! Меня Лев Борисович Каменев недавно рекомендовал наркомом здравоохранения! Да я!.. Я!..
— Я! Я! — передразнил его Есенин. — Головка ты от х…я! И ты, и Каменев твой! Подумаешь — вождь! Да знаешь ты, что Каменев твой, когда великий князь Михаил отрекся от престола, ему благодарственную телеграмму закатил за это из Иркутска? — Есенина было уже не остановить. Номенклатура стала исчезать в своих купе, резко захлопывая за собой двери. — Что зенки выпучил? Ты думаешь, если я беспартийный, то ничего не знаю?! Что? Нечем крыть? Каменев! Тоже мне вождь!
Левит в ужасе закрылся в своем купе. Есенин, оставшись один, сразу успокоился; он опустил окно и высунулся, чтобы отрезвиться.
«У-у-у!» — угрожающе загудел впереди паровоз. Есенин ушел в купе, лег на полку, закурил.
— Черт, не надо было мне про Каменева кричать, — досадовал он на себя. — Теперь этот Левит поднимет бучу! Ничего! «Грядут перемены» — так сказал Киров. Надо выбирать: с кем ты?.. Да ни с кем, сам по себе. Шени дэда!.. Ничего, бог не выдаст — свинья не съест!.. — Погасив окурок, он закинул руки за голову и задремал, убаюканный стуком колес.
— Откройте! Откройте, товарищ Есенин! — забарабанили в дверь.
Есенин встрепенулся, встал, открыл дверь.
— Что, уже приехали? — спросил Есенин у стоящего перед ним милиционера.
— Вы товарищ Есенин?
— А в чем дело? — удивился Есенин. Милиционер строго поглядел на него:
— Я вас спрашиваю: вы Есенин?
— Он, он самый! — высунулся Левит из-за спины милиционера.
— Я не у вас спрашиваю, товарищ! — обернулся к нему милиционер.
— Если он говорит, что я Есенин, стало быть, так оно и есть! Я Есенин. А что? — Есенин стал собирать вещи и складывать их в чемодан.
— На вас поступил рапорт от сотрудника комиссариата иностранных дел Адольфа Рога, а также от этого товарища, — он кивнул на Левита, — о хулиганском поведении во время поездки в данном поезде. Вам придется пройти со мной в местное отделение милиции для составления протокола. Прошу вас, не задерживайте.
— Вы знаете, товарищ милиционер, я его хотел освидетельствовать как врач, но он не пустил меня к себе в купе и обозвал «жидовской мордой».
— Разберемся, — невозмутимо ответил милиционер, — у кого какая морда! А вы, товарищ?
— Рога! — представился дипкурьер.
— Товарищ Рога?
— Рога, а не Рога, — досадливо поправил Рога.
Есенин засмеялся.
— Скоро, Есенин, вам будет не до смеха! — злорадствовал Левит.
— Вы, товарищ Рога, тоже пойдемте с нами!
— Нет! Я написал рапорт, этого достаточно!
— А вы, товарищ, которого обозвали «жидовской мордой»?
— Я тоже подписался, и потом мне некогда… — ретировался Левит.
Есенин засмеялся и, взяв в руки поклажу, двинулся к выходу.
— Не отставай, служивый, — бросил он на ходу милиционеру.
Глава 8
РОДНЫЕ И НЕРОДНАЯ
На перроне Курского вокзала Есенина встречали Катя, Наседкин, брат Илья и Софья Толстая. Когда поезд, последний раз дернувшись, остановился, из вагона с чемоданом и корзиной фруктов появился Есенин.
— С приездом, Сереженька! — радостно бросилась к нему сестра, но вышедший следом милиционер преградил ей дорогу.
— Посторонитесь, гражданка! Пройдемте, товарищ Есенин!
— В чем дело, товарищ милиционер? Сергей, что случилось? — решительно вмешалась Софья.
— А вы кто такая? — обернулся к ней милиционер.
— Я его жена, Толстая-Есенина. Объясните, пожалуйста, что случилось.
— Успокойся, Соня! Ерунда какая-то! — Есенин опустил свою поклажу.
— Нет, не ерунда, графиня Толстая! — ехидно заговорил Левит, подойдя к ним. — Ваш муж всю дорогу пьянствовал и хулиганил, и теперь его арестуют.
— А вы тут при чем? — оттеснил Левита Наседкин. — Вас не спрашивают! Идете — и идите себе на здоровье!
— Я-то как раз при чем! — не уступал Левит, брызгая слюной на окружающих. — Он меня оскорблял, называл «жидовской мордой». За это знаете что полагается!
Дипкурьер Рога, проходя мимо милиционера, остановился:
— Если вы его отпустите, я потребую от Наркомата иностранных дел, чтобы он обратился в прокуратуру. Есенина надо привлечь к уголовной ответственности!
