Виталий Безруков - Есенин
— Не притворяйся, я все знаю…
— Ах, с этой актрисой! — Катя вытерла слезы. — Не-е-ет! Стихи только посвящал, а так ничего, честное слово!
Софью охватила нервная дрожь.
— Всем своим шлюхам стихи посвящал! А мне?.. Мне! Паранджу!! Чадру мне! — Она истерично захохотала и, схватив со стула паранджу, бросила ее на пол и стала топтать.
Есенин сидел в кухне на подоконнике и, глядя в окошко, как затравленный зверь, курил одну за другой свои любимые сигареты «Сафо». Увидев входящего Наседкина, обрадовался и заговорил сдавленным голосом:
— Вася, друг, ты понимаешь меня? Не могу! На Кавказ уехал… думал, может соскучусь! Какое там! — махнул он безнадежно рукой. — Все прахом, Вася! Ты видишь: не клеится семейная жизнь!.. Здесь все заполнено «великим старцем»… он везде: и на столах, и на стенах; слава богу, на потолках нет! Это душит меня!.. Теща эта… блядь, ненавидит меня! Как же! Графиня! Родственница генерала Дитерихса, что у Колчака фронтом командовал. А? Ни хера себе родственница?! Бежать хочу, — с жаром исповедовался он другу, — но куда? Куда? Жизнь прожил, угла своего нету… Не-е-ту! Вон, из Госиздата прислали: срочно сдавать рукопись собрания сочинений в окончательном виде! Собрания, Вася! Я сам классиком становлюсь, а тут эта борода… мать ее не замать!
— Если невмоготу здесь, живи у меня…
— Ладно, когда припрет совсем… — Есенин слез с подоконника. — Хочешь выпить? А? У меня есть! — Он на цыпочках вышел в прихожую и вернулся с бутылкой водки. — Давай прямо из горлышка! — Он сделал несколько глотков и протянул бутылку Василию.
— Нет, не буду! — наотрез отказался Наседкин. — И тебе, Сергей, хватит, — попытался он забрать бутылку у Есенина, но тот спрятал ее за спину:
— Не лапай! Не хочешь пить — не пей! Ты!! Ты-ы-ы! — злобой полыхнули есенинские глаза, и Наседкину стало не по себе. Он знал, что рука у того тяжелая и может он ударить чем ни попадя. — Сволочи вы все, нет у меня друзей!.. Друзей нет, дома нет… жены… — он поморщился, — жены тоже не-е-ет! Разве это жена? — кивнул он в сторону столовой. — Подстилка! С Пильняком была!.. Я что, не знаю! А-а-а! — брезгливо поморщился Есенин и снова жадно глотнул из бутылки. Вытерев губы, он сполз по стенке спиной и присел на корточки.
Я хотел бы теперь хорошуюВидеть девушку под окном.
— Только двух женщин любил: Изадору и Зину… любил! Любил! — И, словно прогоняя какие-то нахлынувшие воспоминания, замотал головой: — А теперь вот люблю… в голубом!
— Может, тебе правда полечиться, Сергей? — осторожно заговорил Наседкин. Есенин поглядел на него снизу вверх мутными глазами.
— В сумасшедший дом хотите меня запрятать? — прищурился он. — Надоел всем? Так и скажите! Правильно! Надоел! — Он тяжело вздохнул. — Я сам себе надоел, Вася! Как же мне тяжело! — Он отставил бутылку и закрыл лицо руками. — Слушай, я прочту…
Цветы мне говорят — прощай,Головками склоняясь ниже,Что я навеки не увижуЕе лицо и отчий край.
Любимая, ну что ж! Ну что ж!Я видел их и видел землю,И эту гробовую дрожьКак ласку новую приемлю.
И потому, что я постигВсю жизнь, пройдя с улыбкой мимо, —Я говорю на каждый миг,Что все на свете повторимо.
Не всё ль равно — придет другой,Печаль ушедшего не сгложет,Оставленной и дорогойПришедший лучше песню сложит.
И, песне внемля в тишине,Любимая с другим любимым,Быть может, вспомнит обо мне,Как о цветке неповторимом.
Есенин отнял руки от лица и посмотрел на Наседкина абсолютно трезвыми глазами. Действительно, с ним происходила такая метаморфоза: когда он читал свои стихи, в голове наступало просветление. Потрясенный Наседкин не мог скрыть своего изумления.
— Как ты можешь так, Сергей? Пьешь и пишешь такие стихи!
— Пьяный я никогда не пишу, запомни!.. Читать… да! Но писать! Ни-ког-да!.. А стихи… Я сам удивляюсь… прет черт знает как! — Он, довольный, засмеялся. — Не могу остановиться! Как заведенная машина!
— А я так не могу! Я постоянно чувствую в себе неуверенность, — признался Наседкин.
— Стели себя, и все пойдет хорошо! Стели чаще и глубже… — Язык у Есенина стал немного заплетаться, глаза опять сделались хмельными, и в них заплясали чертенята. — Любишь Катьку? — вдруг спросил он ни с того ни с сего.
— Чего это ты вдруг? — удивился Наседкин.
— Любишь, спрашиваю? Она ведь у меня красивая баба выросла?
— Люблю, конечно! А к чему ты это?
— Любишь, а сам бросил ее там, торчишь тут, дурак, со мной… К ней иди, а то там Илья, и он ей кузен! И помоложе тебя! — подначивал Есенин.
— Действительно, чего мы здесь, пошли! Допивай, и пошли!
— А-а-а… испугался! — засмеялся Есенин. — Ладно, не боись: Катька девка честная! Однолюбка!.. Не то что я. Нет я, конечно, тоже однолюб… но… но… раз-но-ёб! — отчаянно покачал он головой. Наседкин тоже захохотал:
— Что есть, Сергун, то есть: из песни слова не выбросишь!
— Ладно, иди, я сейчас, допью только!
Наседкин ушел, а Есенин метнулся в прихожую, тихо оделся и, так же тихо открыв входную дверь, вышел из квартиры.
— Сергей! Сергей! — позвала Софья, выходя из столовой.
Она прошла на кухню, заглянула в туалет, ванную и вернулась в столовую.
— Сергей сбежал! — прошептала она, опускаясь на стул. — Как я устала! Я… я ненавижу его! Ненавижу-у-у! — прокричала она сквозь слезы. Сейчас только боль и гнев бушевали в ее сердце. — Он действительно сходит с ума! Я дважды заставала его пьяным, в цилиндре и с тростью, перед большим зеркалом в прихожей. Он разговаривал со своим отражением, замахивался на него тростью! Это так страшно! Страшно!
— Успокойся, Соня!.. Он просто, видимо, продолжает работать над «Черным человеком». А такое творчество требует колоссальной самоотдачи… — Наседкин хотел привести еще какие-то доводы, но совсем запутался. — Катя! Налей ей валерьянки… А мы с Ильей пойдем за Сергеем… Пошли, телохранитель, кинжал только здесь оставь.
Катя подошла к Софье, помогла ей подняться и уложила на диван, а Илья с Наседкиным, одеваясь на ходу, уже мчались вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.
Глава 9
БЕСПРИЗОРНИКИ
Илья первый нагнал Есенина, когда тот уже поворачивал за угол.
— Стой, брательник! Я с тобой!
Есенин обернулся на ходу.
— А, это ты!.. Чего тебе?
— Подожди, Вася вон бежит! Вместе пойдем! — придержал он Есенина за руку. Подбежал, запыхавшись, Наседкин:
— Ты куда, Сергей? Вернись! У Софьи истерика… ей плохо!
Есенин, покачиваясь, немного постоял, словно раздумывая, как ему поступить, и, не говоря ни слова, пошел дальше.
— Нет, не загонишь его обратно, упрямый, черт, — незлобно ругнулся Илья и зашагал следом.
— Что делать-то, Илья? Уже третий час ночи, дождь начинается, а он пьяный, — спросил Наседкин, поравнявшись с Ильей.
— Ты иди домой, а я с ним. Пошатаемся, пока не протрезвеет. Да мне не впервой, а ты иди…
— Иди! — передразнил его Наседкин. — Вернусь один. Катя меня на порог не пустит, а может, что и похуже. Нет уж, я с вами… — Он зябко поежился и, поглядев на небо, поднял воротник.
— Ему главное не перечить, когда он такой… — рассуждал Илья. — Потом всегда винится, а теперь лучше поддакивать!.. Брательник, мы куда теперь? — весело крикнул он вслед Есенину.
— К Изадоре! — бросил тот через плечо.
Илья с Наседкиным недоуменно переглянулись.
— А чё? Здорово! У нее и выпить, наверное, найдется? А? Братка?
— И выпить найдется! — весело ответил Есенин.
— Не знаю только, примет ли она нас! Уже поздно! — поддержал Наседкин Илью.
— Для меня никогда не поздно! — хвастливо отозвался Есенин.
Они прошли по Остоженке и свернули переулком на Пречистенку. Есенин был сильно пьян, но заплетающиеся ноги, казалось, сами привели его к дому, где жил он когда-то со своей Изадорой, с которой официально так и не был еще разведен. Стоя перед особняком, он удивленно глядел на черные окна. Обычно хотя бы в одном окне, в спальне, горел мягкий зеленый свет, который оставляла для него Айседора. На него, как на спасительный маяк, всегда возвращался Есенин, какая бы буря его ни трепала. А сейчас дом словно вымер!
— Спит, наверное! Наплясалась и спит! — виновато поглядел Есенин на друзей. — Ничего, разбудим! — Он подошел к дому и стал барабанить кулаком в дверь, потом повернулся и стал грохать в дверь каблуком.
Илья с Наседкиным с опаской поглядывали по сторонам, боясь, как бы не нагрянула милиция. Еще, чего доброго, арестуют!
— Стой, Сергей, идет кто-то! — крикнул Илья.
