Дин Кунц - Эшли Белл

– А тот старый чувак на пленке, он приходится Биби дядей или кем? – спросил Ганеш.

– Ее дед, – объяснил Пэкс, – отец Нэнси.

– Ух ты! Ну, он явно скорее дедуля Мюнстер, чем дедуля Уолтон[107]. Он что, был алкашом или сидел на грибочках?

– Морской пехотинец в отставке, – сказал Пэкс. – Я никогда не знал его лично. Он умер намного раньше, чем я появился на горизонте. Биби его очень любила… Музыка слишком громкая.

– Разве не здорово? – воскликнул Ганеш, пританцовывая на месте. – Не могу удержаться, чтобы не пуститься под нее в пляс. Ты не говорил, что нельзя слушать запись, вот я и послушал.

– Ничего страшного, – сказал Пого.

– Я думал, запись немного повреждена, хотел подчистить звук, перенести ее при надобности, но с ней все в порядке. Звук чистый, однако там полный бред. Старый чувак летал на чем-то выше, чем поднимаются самолеты «Джет-Блу». Он реально ввел меня в трепет. Мне пришлось врубить музон, чтобы многоножки прекратили ползать у меня по спине. Думаю, он и на Биби наводил ту еще жуть, хотя не похоже, чтобы это ей чем-то навредило. Кстати, как там наша великолепная Каха Хуна?

Каха Хуна в гавайской мифологии была богиней серфинга, песка и солнца. Ганеш не шутил и не иронизировал, когда называл Биби богиней серфинга.

Пэкс и Пого сошлись на том, что не стоит рассказывать о делах Биби членам пляжного сообщества. Не признавая этого вслух, они испытывали суеверный страх, считая, что чем больше серфингистов знает о раке мозга и коме, тем скорее она умрет.

– В порядке, – ответил Пэкс.

– Нормально, – вторил ему Пого.

Согласно кивая головой в такт музыке, Ганеш заявил:

– Она крутая и стильная. Я даже немного влюбился в нее… издали, но потом понял, что недостаточно хорош для нее. А ты хорош, Пэкс?

– Постараюсь быть хорошим.

– Постарайся.

– Большое спасибо за это, – указывая на диктофон в руке Ганеша, сказал Пэкстон.

– Ништяк, – ответил тот. – Было прикольно разобрать его и собрать снова. Плевое дело. Я что угодно могу починить, за исключением, – он постучал пальцем по диктофону, – головы этого дедули-морпеха. У старого чувака с головой были большие проблемы.

Усевшись за руль «хонды», Пого вставил ключ в замок зажигания, но поворачивать не стал, а вместо этого произнес:

– Дедуля Мюнстер, значит…

– Не заморачивайся. Ганеш – это Ганеш.

– Не думаю.

– Через пару минут мы все сами узнаем, – сказал Пэкс и включил магнитофон.

С Камео-Хайлендс открывался чудесный вид на заходящее в океан солнце. Небо окрасилось в волшебный ультрамарин, словно вышедшее из-под кисти Максфилда Пэрриша[108]. Облака пламенели огнем, переливаясь оттенками оранжевого и алого от Сан-Клемента на юге до Лонг-Бич на севере. Солнце окунулось в море, став похожим на большую круглую капельку крови.

Электронный ключ идеально вошел в углубление, люцит с осой вспыхнул, словно лампочка накаливания, и пневматическая стальная дверь резко распахнулась. Помещение за порогом имело более высокое давление. Порыв дезинфицированного воздуха ударил ей в лицо, сдувая туман с плеч и спины. Когда Биби вошла внутрь, ни одно из похожих на волков существ-теней не набросилось на нее. Теперь девушка задалась мыслью, действительно ли эти тени охраняли строение, или их заданием было загнать ее сюда, если она не захочет сделать это по собственной воле. Дверь со скрипом закрылась позади нее.

Биби стояла в том, что, возможно, являлось приемным залом, спроектированным так, чтобы подавлять входящего и вселять в него благоговейный трепет. В ширину он был около восьмидесяти футов, в высоту – футов сорок, в глубину – около шестидесяти. Освещение состояло из потолочных светильников, свет которых падал с потолка прямо вниз, не рассеиваясь. Все поверхности покрывали плиты белого кварца. У этого минерала нет текстурных особенностей мрамора, поэтому свет он отражает в любой части покрытия одинаково. Единственным украшением был вделанный в стену напротив двери диск двадцати футов в диаметре из какого-то кроваво-красного камня, возможно, карнелиана. Диск украшали стилизованные молнии из черного гранита.

Биби узнала их – это видоизмененные двойные молнии, использованные в свое время эсэсовцами. Похожий символ печатался на первой странице «Das Schwarze Korps» («Черный корпус»), официальной газеты Schutzstaffel[109], главного политического инструмента Гитлера, сеявшего повсюду смерть и ужас. Цветá нацистского знамени были смело представлены в огромном помещении, правда, не совсем на своих местах. Вместо красного полотнища была белая стена, вместо белого круга – красный, а черную свастику заменили черные двойные молнии. Каково бы ни было предназначение этого здания, Терезин особо не скрывал, у кого черпает свое вдохновение. Возможно, это потому, что во втором десятилетии нового столетия, оказавшемся очень бурным, пугающе много людей желают приобщиться к любой системе взглядов, которая, какой бы иллюзорной и лживой ни была, успокоит их страхи и оправдает ненависть. Они просто жаждут, чтобы их обманули.

С разумом Биби происходило что-то непонятное. Она не боялась ни здания, ни того, что могло здесь находиться, ни Терезина, возможно, поджидающего ее тут. Она боялась саму себя, своего потенциала, который долгое время не принимала, но теперь уже не сможет отрицать.

Биби не страшил закупоренный и накопленный в ней гнев. Этот гнев вырвался наружу, когда ей пришлось ударить по голове свою бывшую учительницу. Ярость и способность причинять физический вред другому человеку были оправданными. В ней не угадывалось и следа дикости. Зависть и ненависть, испытываемые к другим на расовой, религиозной и классовой основе, являлись источником сильнейших потрясений, иногда губящих целые цивилизации, но ее гнев имел другое происхождение. Она ненавидела варварство и жестокость, невежество и высокомерие, демонизацию мнения оппонента и жесткосердие по отношению к безвинному. Она могла обуздывать даже сильный гнев, порожденный семнадцатью годами сдерживания и подавления знания о собственной природе. Причиной этого ограничения себя стал страх того, что она может совершить нечто ужасное, хотя не имела ни малейшего понятия, что именно.

Кроме гнева и ярости, существовал некий потенциал, которым она владела, потенциал забытый, но не утраченный. Он возвращался. По правде говоря, в течение прошедших двух суток Биби не только искала Эшли Белл, но и пыталась узнать о себе всю правду.

В колоссальном черно-красно-белом зале не было никакой мебели, кроме огромной глыбы черного как ночь гранита, служащего, судя по всему, стойкой регистрации. Сооружение было очень высоким, поэтому человек за ним должен был бы стоять, чтобы входящий мог его увидеть. Этот предмет «мебели» вызвал у Биби живейший интерес, и девушка направилась к нему. Когда до стойки оставалось всего несколько ярдов, из-за нее возникла поднимающаяся фигура Чаба Коя. В руке у него был зажат тазер.

Готовясь к написанию своего нового романа, Биби читала о тазерах. Есть электрошокеры, диапазон поражения которых ограничивается длиной вашей руки, есть такие, что выстреливают двумя небольшими электродами на проводках на расстояние пятнадцати футов. В руках у Коя была зажата более практичная модель.

– Черт бы тебя побрал, женщина, мне здесь не место, – сказал он.

Под давлением сжатого азота проволока зашелестела в направлении Биби, и электроды прицепились прямо к ткани футболки. Электрический разряд поразил ее периферийную нервную систему, не давая возможности мозгу посылать сигналы по чувствительным и двигательным нервам. Сломленная болью, не владеющая мышцами рук и ног, Биби рухнула на белый кварц пола, стараясь выкрикнуть проклятия, но язык не слушался ее.

Биби не смогла сфокусировать взгляд на Чабе Кое. Девушка дергалась в личном мирке боли и нейромышечном параличе, словно раздавленный жук, который не в состоянии выбраться из своего расколотого хитинового панциря. Но она понимала, что он делает, видела, как Чаб Кой обходит стойку, сжимая в руке тазер, как снимает использованный картридж и со щелчком ставит на его место новый. Она знала его недолго, однако уже успела сообразить, что Кой – человек жестокий. Биби это хорошо понимала. Ее опасения тотчас же оправдались. В глаза ей словно плеснули краски цвета индиго. Электрический разряд резанул бритвой по лучащимся во все стороны нервным проходящим путям. Зубы лязгнули. Руки дернулись как у марионетки, которую водит пьяный кукловод.

Пока Биби корчилась на полу, Кой, склонившись над девушкой, начал обходить вокруг нее, произнося громким голосом:

– Ты понимаешь, что я не принадлежу этому месту? Ты же понимаешь, что я тебе говорю? Зачем упрямо настаиваешь на этой линии сюжета? Зачем тебе Чаб Кой? Или ты любишь только по-плохому? По-другому ты просто не в состоянии до всего дойти?