Борис Фальков - Тарантелла
— Кроме сатаны, — вставляет священник. И поспешно добавляет: — И, конечно, Бога.
— Неужто достаточно одних их ожиданий, и никаких не требуется встречных упований, никаких надежд? — спрашивает Адамо. — Тогда не всё потеряно, может, и мне кто-нибудь из них своими ожиданиями поможет бежать отсюда.
— Может, и поможет, — соглашается приезжий. — Другим же помогает, бежал же и я с родины… У девочки мои гены, виноват. С другой стороны — гены жены, совсем другие. Эвочкина душа раскалывается на половинки.
— Неужто это вся ваша вина? — поддаёт Адамо.
— Да, это уже доказано официально. Послушайте, до смерти её матери болезнь протекала абсолютно незаметно. А после смерти всё выплыло наружу. Матери не стало, кто объяснит девочке изменения в её организме при созревании? Кроме меня, рядом никого. Но попытки мужчины объяснить первые месячные могут быть поняты девочкой…
— Неверно, — помогает padre.
— Как домогательства, — охотно дополняет Адамо. — Но послушайте вы, она ведь ни слова не сказала о том, что её мать умерла! Было столько поводов упомянуть об этом, но она упорно… О чём угодно говорила, о всякой чепухе, например — о вас так много, что даже надоело, а о матери умолчала.
— Что ж, она меня любит, это естественно. У неё никого, кроме меня, нет. А о матери, может, она и говорила, да вы не поняли. А если не говорила, это тоже естественно: упорные умолчания лучше всего передают глубокие потрясения, это надо понимать.
— Я понимаю, — уверяет Адамо. — Но вот ведь и домогательства — тоже потрясения, а о них она рассказывала очень много. Ровно как о вас. Может, потому, что в связи с вами?
— Да, тогда и начались её жалобы на мои… домогательства, — подумав, подхватывает приезжий это знакомое ему понятие и новое для него слово, — после моих объяснений, что такое половое созревание. К тому же девочка насмотрелась телевизор, там часто такое показывают, слишком часто, будто хотят внушить отвращение к телу. Потом по подсказке телевизора подглядывала за мной в душе. Как правильно ударение — на первый, или второй слог? Я её наказал, легонько, так… пару раз по попо.
Приезжий показывает — как именно наказал: похлопывает по стойке ладонью. Наказанная тихонько подлаивает ударам из-под стойки.
— А она рассказала в школе, что я пытался её изнасиловать. С такими подробностями, что школа подала в суд. Вот там и было доказано, что так развивается её старая болезнь. В этой фазе мания побега сливается с манией насилия. Мне, иностранцу, пришлось на суде сложновато…
— Мания, — морщится Адамо, ему не нравятся хозяйские похлопывания приезжего по его стойке, — может, у этой мании есть всё-таки основания? Не только то насилие, которое вы применяете, догнав её… Я имею в виду, не изъясняетесь ли и вы метафорами, не изгнание ли этот побег? В конце концов, чтобы её догонять, надо же, чтобы она перед тем отчего-то вдруг убежала.
— Молодой человек! — укоризненно качает головой приезжий. Султанчик на его шляпе удваивает амплитуду качания, удваивая и степень выразительности движения. — Оставьте эти намёки. Она бежит не вдруг, и не на авось. Она всегда продумывает маршрут, легенду, подбирает соответствующий багаж. Обнашивает вещи, вживается в придуманный сюжет… Привыкла к основательной научной работе. К солидной подготовке. Ничего не забывает: карты, документы… С ксероксом это просто. Это вообще не так сложно, как кажется, если привыкнуть. Что ею движет? Надвигающийся приступ. Хотя она ещё не знает о нём, но уже предчувствует надвигающееся будущее, боится его, и оттого уже сейчас двигается. Она полагает, что уклоняется, бежит от него, но таким образом она сама движется ему навстречу. Отталкивая её от себя, будущее привлекает её к себе. Она полагает, что бежит от себя, а бежит к себе. Получается — туда и одновременно сюда, но так ведь и все побеги, и потому раз за разом — и пожалуйста, в конце концов и к ним можно привыкнуть. Привычка упрощает всё дело, превращает его в занятие, и теперь его можно делать основательно. К несчастью, она же и усложняет борьбу с болезнью. Чем основательней движение к будущему приступу, к финалу, пусть даже он грозит смертью, тем оно неуклонней. Привычка к такому движению делает и финал привычным, и оттого вдвойне привлекательным. Угрозой смерти отталкивая от себя, он ещё больше подталкивает к себе, привлекательность финала дополнительно усиливается отталкивающим видом смерти. Скажете, разве не ясно с самого начала, что от такого финала, как и от себя самого, не убежишь, стало быть, и бегать вовсе незачем? Я вам отвечу: конечно, каждый раз это, к счастью, становится очень ясно, возвращалась же она так или иначе каждый раз домой… По крайней мере — до сих пор. Но, к несчастью, каждый же раз это и забывается.
— Как же вам при такой тщательной подготовке к изгна… к побегу удаётся её разыскивать? — недоверчиво косится Адамо.
— По-разному. На этот раз сыскать было нетрудно. Аэропорт, билет на её имя в Roma. Rent a car, «Фиеста» на её имя. Её кредитная карта. Бензоколонки в Potenza, Benevento. Сложность в том, что везде приходится всё объяснять, но я уже привык. В такой глуши найти её проще, многим oна бросается в глаза. В Лурде было сложней, там слишком много туристов.
— Паломников, — поправляет священник.
— Да и у меня всегда есть время подготовиться. Как только она теряет аппетит — я уж знаю, что нам предстоит.
— Вам следовало не готовиться, а накормить её, — указывает Адамо, — пусть и насильно. Поощрять болезнь преступно, даже если она привычна. А так — чего ж удивляться, если и школа, и суд решат, что вы намеренно устраиваете всё это. Что вам просто нравится этот… сыск, потому что вам самому хочется подвигаться туда-сюда.
— Вот-вот, когда я завожу разговор про еду, она и кричит о насилии. Да и телевизор уверяет, что голодание полезно, а с ним не поспоришь. Он внушает отвращение к еде, показывая очень большое количество еды, насильно привлекая к ней — отталкивает от неё.
— Лурд… — мечтательно удивляется padre. — Почему же она выбрала на этот раз Сан Фуриа? Про нас мало кто знает.
— Телевизор, молодой человек, снова телевизор, — внушительно говорит приезжий. Padre совсем не нравится такое обращение к нему, но он лишь смиренно опускает глаза перед мирской близорукостью. — Она видела ваш город в передаче про тарантеллу. И слышала подробный рассказ о симптомах болезни, похожей на её болезнь. Не вы ли, молодые люди, давали интервью для этой передачи? Вот вы, signore padrone, вы не играете на скрипке?
— Так вот где она видела плёнки времён дуче! — не отвечает на вопрос Адамо.
— Да, нам тут известны все эти симптомы, — радуется padre. — Мы тоже к ним привыкли, и потому не сразу обратили на них внимание. Наша Мадонна Сан Фуриа именно так и бежала, по слухам, от язычника-мужа.
— А я слыхал: от папочки, который изнасиловал её и сотворил себе в один замах внука и сына в одном лице, — возмущается Адамо. — Зачем вы занимаетесь цензурой, причёсываете факты, santone?
— Я знаю только, что она бежала с сыном, — поджимает губы священник. — В церковных документах слухи не фиксируются.
— Конечно, — соглашается Адамо. — Слухи так ненадёжны. Зато к документам доступ надёжно преграждён. Чтобы подогреть нездоровый интерес к ним… И сделать рекламу вашему промыслу, padre. А ведь реклама — тоже насилие, и изощрённейшее. Но вам ведь не привыкать его применять, это верно. Зачем, кстати, вам, signore, догонять её и возвращать насильно домой, если она всё равно в конце концов возвращается сама? Ведь она уже не работает, по вашим словам, так пусть себе и бегает.
— Но кто-то же должен быть рядом с ней, чтобы… по-человечески поддержать в трудное время! Кроме меня, у неё никого, — объясняет приезжий. — Вам трудно понять такое, у вас, наверное, тут много родственников, друзей… Нет, молодой человек, я никогда не применяю насилия, я просто сопровождаю её во всех её блужданиях. Разве я ей не отец? Значит, все её скитания — мои скитания, а в моём возрасте они уже трудно даются, несмотря на известную привычку. Бывает, нам с ней приходится преодолевать большие расстояния. Ведь она не задерживается надолго на одном месте, переночует — и дальше, пока не почувствует себя лучше. Должно быть, она уже и отсюда собиралась бежать? Опуститься ещё дальше на юг, а может, подняться назад на север… Да что-то, наверное, задержало. Задержка — большой минус, она тормозит естественное преодоление кризиса. Зато, конечно, при задержке её легче сыскать, это большой плюс.
— Большой, — хмыкает Адамо. — А cыскав её, вы случайно не создаёте сам эти минусы, чтоб получать и дальше плюсы? Чтоб, скажем, подольше её догонять… погонять? Зная это, она и таскает с собой пистолет, для защиты в дороге не от кого-нибудь — от вас. Она, кстати, говорила, что вы, может быть, и не отец ей. Что отыскать, установить настоящего отца вообще невозможно. Конечно, для вас это минус, но ведь вместе с тем и плюс, нет? Можно одновременно обращаться с нею как со своей и как с чужой… девочкой.
