Игорь Неверли - Сопка голубого сна
Из-за ограды долетает мерный стук топора — Павел делает последнюю связку для крыши. Митраша ему помогает. Дом стоит фасадом к пруду.
По дорожке от амбара к дому Дуня осторожно, шаг за шагом, ведет за руку Зютека. Внезапно она его отпускает, и малыш, слегка пошатываясь, неуверенно, но все же продолжает семенить ножками.
— Вера Львовна! Зютек пошел!
Услышав это, Вера, возившаяся на огороде, бросает лейку, бежит к ним, хватает Зютека на руки:
— Пошел! Солнышко ты мое! Подходит Бронислав.
— Ну-ка, Зютек, покажи, что ты можешь...
— Сделай для папки три шага,— говорит Вера, ведя его за ручку.
Она отпускает его, и Зютек делает даже не три, а пять шагов, поворачивается, смеется, потом вздыхает и садится на траву. Дуня поднимает его и ведет дальше за ручку к дому, к медведям.
— Когда дети начинают ходить? — спрашивает Бронислав.
— По-разному. Девочки раньше, мальчики, как правило, чуть позднее, где-то к году. Зютек пошел в неполных одиннадцать месяцев.
Они возвращаются к прерванной работе. Вера берет одну лейку, Бронислав вторую, продолжается поливка... В этом году они увеличили площадь огорода вдвое. Урожай обещает быть прекрасным. Помидоры поспевают, через неделю надо снимать.
За забором смолкает стук топора, Павел и Митраша в четыре руки забивают гвозди — ставят леса.
— Когда Павел достроит избу?
— В сентябре.
— Значит, надо написать Серафиме, пусть готовится в октябре приехать.
— Написать ты можешь, но я привезу ее сам. В октябре поеду в Удинское за покупками на зиму и захвачу с собой Серафиму.
К этому времени Павел с Эрхе переберутся в свою избу, Митраша обвенчается с Дуней и поселится в их комнатах, а Серафима получит Митрашину комнату. Им вспомнились все хлопоты и старания по делу Серафимы. Адвокат Декартон проявил чудеса ловкости и таланта и добился ее освобождения.
Они подошли с лейками к усыпанным плодами яблоням. Начали поливать.
— Еще одно чудо природы,— говорит Вера.
— Ты о чем?
— О том, что ты срезаешь ветку благородного сорта яблони, держишь ее год в песке где-нибудь в подполе, а когда весной деревья оживут после зимней спячки, воткнешь свою ветку в надрезанный ствол дикой яблони, и она привьется, зацветет, окажется сильнее, чем источник ее жизни, ее ствол! Вырастет не дикая, а благородная, морозоустойчивая яблоня... Ты когда-нибудь думал об этом?
— Думал, но не нашел объяснения.
— А я вижу в этом еще одно доказательство существования разумного начала вселенной...
Бронислав отнес лейки в сарай, и они пошли к пруду. Здесь их встретила Радуня, они вместе поплавали, поныряли и вернулись в дом; сделалось поздно, и надо было готовить ужин.
Дома попрощались с Зютеком, которого Дуня укладывала спать, пожелали ему спокойной ночи, поцеловали и, захватив все для стола, прошли на террасу.
Были мягкие сумерки, время между днем и ночью, на небе горела красная заря заката, и постепенно смолкали все дневные голоса.
— Как тихо,— сказала Вера, расставляя тарелки и раскладывая приборы,— будто господь бог ласково взглянул на нас, улыбнулся и вскоре забыл.
Бронислав, сидя на скамье, курил трубку. Он чувствовал легкую усталость, подходил к концу день, заполненный совместным трудом и мелкими заботами, сейчас будет ужин, а потом сладкий, блаженный сон.
— Так пролетает день за днем, а будущее все остается порешенным... Надо написать Зотову, «да» или «нот».
Напиши, что хочешь.
— Нот, что ты хочешь... Скажи, тебе здесь не скучно, не однообразно?
— Нет, совсем не скучно и не однообразно.
— Если я стану директором заповедника, у меня будут стражники, научный персонал, будут приезжать ученые, любители природы, охотники... Разве тебя не привлекает роль очаровательной хозяйки дома, культурного очага в глухих лесах Сибири?
— Представь себе, не привлекает.
— Да и работа, о какой можно только мечтать...
— Да, работа прекрасная, но все же по найму. Ты будешь зависеть от воли и настроения хозяина. А у тебя, Бронек, спина затвердела, ты не привык ее гнуть, трудно тебе будет... Словом, я не хочу, но если ты хочешь, то давай возьмем этот заповедник.
— Ну, тогда мы остаемся здесь, как минимум лет на десять, до тех пор, пока Зютеку не понадобится город, гимназия. Тогда и подумаем, как быть дальше.
— Правильно. Мы можем на этой Сопке досмотреть свой голубой сон о жизни... Принеси фонарь, Бронек, уже темно... Он у нас на столе, рядом со свечой.
Бронислав поднялся.
— И не забудь записать в календаре, что Зютек пошел.
В комнате он зажег фонарь на столе, посмотрел на спящего Зютека и сорвал листок с настенного календаря. С террасы доносились голоса домашних, собиравшихся к ужину. На листке с числом 15 августа 1914 года он торопливо написал «Зютек начал ходить», сунул его в ящик стола, и этот листок сохранился. Его хранили среди ценнейших семейных реликвий и уже пожелтевшим показывали всегда с одними и теми же словами: «А мы и понятия не имели тогда, что где-то уже целых две недели идет мировая война...»
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА О ДАЛЬНЕЙШЕЙ СУДЬБЕ СЕМЬИ НАЙДАРОВСКИХ
Найдаровские вместе с престарелым Брыськой приехали в Польшу в 1923 году, привезя с собой огромное состояние в царских рублях, которыми они, после года безработицы, оклеили туалет и служебную комнату сторожа лесопилки на Слодовеце, окраине Варшавы.
В Польше у Бронислава не было никого. Друзья и соратники поумирали или рассеялись по свету, для того чтобы их разыскать, у него не было ни времени, ни денег. Сестра умерла в 1918 году. В январе 1915-го Шулимов прислал ей из Харбина тридцать тысяч рублей. Ее муж тотчас же купил двухэтажный домик на Нижнем Мокотове, на пустыре, где теперь находится Стемпинская улица. Внизу он жил сам, верх сдавал. Он теперь был инспектором на железной дороге, получил медаль за заслуги, вступил в члены правящей партии и снова презирал Бронислава, узнав, что тот прибыл без гроша и бедствует: «Я всегда говорил, что это перекати-поле!»
Нелегко было в ту пору найти работу, особенно человеку, которому уже перевалило за сорок, без специальности, без знакомств, лишенному хитрости и не умеющему гнуть спину. Им пришлось вытерпеть немало, и потому они от души радовались, когда владелец лесопилки, познакомившись случайно с Найдаровским, угадал, что тот не пьет и не ворует, и предложил ему должность сторожа за квартиру и тридцать, а потом сорок злотых в месяц. Зютека, как сироту, сына участника руководимой Пилсудским Безданской операции, приняли бесплатно в кадетский корпус в Модлине. А Тереза, как звалась Вера с тех пор, когда в Иркутском соборе в памятном 1917 году, после падения царизма, состоялись наконец крестины Зютека и ее венчание с Брониславом — Тереза начала подрабатывать шитьем. Благодаря своему трудолюбию, вкусу, умению делать недорого отличные вещи она обзавелась на Слодовеце постоянной, верной клиентурой, которая и потом, когда они переехали в другой район, продолжала пользоваться ее услугами. Тереза зарабатывала втрое больше Бронислава, и это бы, вероятно, ранило его мужское самолюбие, если бы не переживания посерьезнее — в Польской республике он был парией, человеком, на котором лежит клеймо позора.
Заявление Бронислава о принятии в Союз бывших политкаторжан вызвало различную реакцию, от холодной сдержанности до бурного возмущения, и было отклонено до тех пор, пока он не предъявит «неопровержимые доказательства безукоризненной честности и достойного поляка поведения в отношении царских административных и карательных учреждений». Одни люди не любили менять мнение, если они назвали Бронислава провокатором без малого двадцать лет назад, то он провокатор и есть — это постоянство во взглядах казалось им глубокой принципиальностью. Другие не очень доверяли своим впечатлениям двадцатилетней давности и не высказывались вообще. К тому же обстановка не была благоприятной для человека, подозреваемого в провокаторстве. Страна кишмя кишела бывшими царскими верноподданными, которые теперь демонстративным польским патриотизмом и подчеркнутой ненавистью ко всему русскому пытались заглушить в себе воспоминания о былом национальном равнодушии... Бронислав слышал вокруг себя перешептывание, видел косые взгляды, однажды кто-то, услышав его фамилию, без слова отвернулся и ушел... И наконец в 1926 году, когда Зютек был в третьем классе, комендант кадетского корпуса уведомил его, что корпус берет на себя все заботы о воспитании Зютека, в связи с чем названный кадет не будет больше приезжать домой на праздники и каникулы. Это было ударом для всех троих. Отныне им осталась только переписка.
В это время Бронислав почти не покидал территорию лесопилки. Тереза заметила, что каждый выход за ограду требует от него больших внутренних усилий. При мысли о возможной встрече с кем-нибудь он весь каменел, как перед лицом опасности.
