Вся синева неба - да Коста Мелисса
— Жо… Что с тобой?
Жозеф странно смотрит на нее, когда они встречаются. Ей хочется плакать. Ей очень жарко и очень холодно одновременно. Ее тошнит. Ей грустно, редко ей бывало так грустно.
— Жо, что случилось?
Она кладет руки на живот, словно хочет защитить ребенка от всего этого ужаса, от всей этой злобы и всего этого презрения. Нельзя, чтобы они его коснулись. Она с трудом сдерживает слезы. Жозеф ничего не понимает. Озирается. Всматривается в проход, из которого она вышла. Он видит мадам Андре, которую поддерживают цветочница и еще один продавец. Она на грани обморока. Продавец заставляет ее выпить стакан воды. Жозеф приосанивается в гневе.
— Что она тебе сделала?
Засучив рукава, он сердито повторяет:
— Жо, я не позволю ей так с тобой обращаться! Я никому не позволю так с тобой обращаться!
Он уже готов бежать, но Жоанна удерживает его за полу рубашки.
— Это не она, — слабо шепчет она.
Жозеф резко останавливается и оборачивается. Он не понимает.
— Что случилось?
— Она ничего не знала.
Они не говорят ни слова, возвращаясь по улочкам Сен-Сюльяка энергичным шагом. Лицо у Жозефа суровое и решительное. Жоанна еще потрясена. Руки ее все еще лежат на животе, и она идет быстро, очень быстро. Жозеф даст ей поступить так, как она хочет, она это знает. Он будет поддерживать ее до конца, а потом, когда она останется совсем одна в своей спальне, утопая в слезах, придет ее утешать.
Леон склонился над тетрадями в гостиной. Он улыбается, заслышав их шаги.
— Как дела?
Жозеф сразу скрывается в кухне. Остается только Жоанна, белая и несчастная, ухватившаяся за стол.
— Как дела? — повторяет он.
Она плачет. На рынке она сумела сдержать слезы, но теперь, перед Леоном, ей это не под силу. Почему она должна ненавидеть это лицо, которое искренне любит? Но он ничего не сказал. Он предпочел скрыть ее беременность.
— Жо, что с тобой случилось?
Он встает и подходит, чтобы обнять ее, но она уворачивается. Отступает на шаг. Как ни странно, голос ее совершенно ясен, когда она говорит:
— Я встретила на рынке твою мать.
По выражению его лица она видит: он точно знает, что произошло. Тут ей вдруг вспоминается его преувеличенное беспокойство несколько недель назад, когда она выходила в город купить повязку. Нет, не о ее здоровье он тревожился и не о здоровье малыша. Это свою мать он хотел оградить от ее беременности, от этого стыдного ребенка.
— Какие у тебя были планы? — продолжает она, потому что Леон не в состоянии говорить.
— Я…
Он краснеет. Опускает голову, как маленький. Игнорируя слезы на его лице, она продолжает ясным голосом:
— Ты рассчитывал скрывать его и когда он родится?
Леон мотает головой. Жалко лепечет:
— Я собирался им сказать…
Но она перебивает его:
— Я этого не хочу.
— Что?
От его вытаращенных глаз маленького мальчика ей больно, но недостаточно, чтобы остановиться:
— Я не хочу этого для моего ребенка. Не хочу отца, который стыдится его, так стыдится, что предпочитает его скрывать.
— Я бы этого не сделал… ты же знаешь…
— Я не хочу отца, который не способен защитить его от презрения.
— Жо…
— Ты всегда был трусом и слабаком, но это не важно, когда речь шла только обо мне. Я была достаточно сильной, чтобы противостоять.
— Жо…
— Здесь нет места стыду. Мы с папой приняли тебя с распростертыми объятиями. Я хочу, чтобы ты ушел.
Оторопь и ужас написаны на лице Леона.
— Что?
Он пытается ухватиться за стол. Пытается что-то сказать, но волнение душит его. Жоанна повторяет совершенно спокойно:
— Я хочу, чтобы ты ушел из этого дома.
— Нет… Жо! Нет! Ты… Ты не можешь!
Теперь он плачет, и она тоже, но она держится. Она спокойна, несмотря на слезы.
— Я позабочусь о нем. Ты можешь не беспокоиться. У меня достаточно любви. Я смогу любить его за двоих. Мы справимся.
Он тянет к ней руки, пытается уцепиться за нее, но она отступает. Уходит в кухню, где укрылся Жозеф. Она знает, он сумеет сказать то, что надо, или даже ничего не сказать, просто будет рядом.
Из кухни они слышат плач Леона. Жозеф ничего не сказал. Он просто рядом. Лицо его замкнуто, непроницаемо, как большая несокрушимая скала.
— Жозеф!
Это отчаянный голос Леона, который дотащился из гостиной до двери кухни. Он стоит на пороге с залитым слезами лицом. Обращается уже не к Жоанне, а к ее отцу. Ищет помощи в его глазах.
— Жозеф… Скажите ей, что она ошибается… Скажите, что она делает глупость… Она не может выгнать меня…
Но лицо Жозефа сурово. Жоанна никогда не видела его таким холодным и гневным.
— Жоанной никто не может командовать. Ей лучше знать, что делать для нее… и для ее ребенка. Мне очень жаль, Леон.
Он отшатывается, как от пощечины.
Плач продолжается битый час… До тех пор пока Леон не покидает дом, еще не веря, еще в шоке, с большой сумкой на плече.
Вечером Жоанна достает свои старые детские книжки с нижней полки книжного шкафа. Потом она садится на веранде при свете старой керосиновой лампы и начинает читать тонким ласковым голоском. Она читает и читает, себе и будущему маленькому Тому.
Жил-был мужчина… а может быть, это была женщина или ребенок, который шел через пустыню. Да, через пустыню пешком. И он плакал, плакал непрестанно, постоянно, иногда тихо, иногда в голос, но никогда не останавливаясь, он плакал в ритме своих шагов по песку.
Однажды в большой пустыне он встретил птицу, которая его спросила:
— Что ты делаешь один в пустыне?
— Я иду и плачу…
И из его глаза скатилась крупная слеза, которую он тотчас же поймал.
— Почему тебе так грустно?
— Мне не грустно.
— Тогда почему же ты плачешь?
— Смотри. Мои слезы превращаются в жемчужины, — сказал он, держа в руке гладкую и блестящую слезу, — у меня их тысячи в карманах. Хочешь посмотреть?
— Да, да!
Он засунул руку в свой раздутый карман и достал сверкающую горсть.
— Какие они красивые!
— Выбери себе одну, если хочешь.
— Вот почему ты все время плачешь — чтобы у тебя становилось все больше жемчужин?
— Точно. Ну же, выбирай!
— Я хочу вот эту! Она не самая большая, но самая блестящая.
— Ты хорошо выбрала. Прощай!
— Прощай!
Птица схватила большим клювом драгоценную жемчужину и улетела легко и быстро, в то время как плачущий заплакал еще пуще и медленно пошел дальше. Позже птица села и стала рассматривать драгоценную слезу. Она решила, что ей хотелось бы еще, о, не очень много, всего несколько, в подарок другим крылатым путникам. И она полетела назад, к тому, кого оставила, к плачущему, и увидела издали, как он идет, сгибаясь под тяжестью двух огромных карманов, полных жемчужин. Вскоре он уже не мог больше переставлять ноги, упал на колени, пополз — и все же, несмотря ни на что, продолжал плакать и плакать, и собирал жемчужины, и клал их в карманы.
— Да перестань же плакать, это твои слезы мешают тебе идти!
— Я не могу перестать, не могу.
И снова упали две большие слезы, которые он подобрал.
— У меня нет больше сил, но я привык… Я не могу перестать, нет…
И вдруг птица быстро ударила острым клювом, проделала дырочку в кармане плачущего, потом в другом кармане — крак! — вторая дырочка. Она помогла мужчине подняться и снова идти. Подбадривала его своим пением и взмахами крыльев. А из его дырявых карманов выпала жемчужина, потом другая; две цепочки жемчужин на раскаленном песке прочертили его путь. Он идет, и идти ему все легче. По мере того как пустеют его карманы, прочерчивая сверкающую дорожку, источник слез иссякает. И когда карманы наконец опустели, тогда глаза его высохли, сердце снова наполнилось счастьем, а ноги стали легкими, такими легкими, что он улетел вместе с птицей. Иногда в большой пустыне можно увидеть дорожку из жемчужин, которая никуда не ведет, а если поднимешь глаза, увидишь, как рядом с птицей летит мужчина… но, может быть, это женщина или ребенок, как знать?
