Том Вулф - Голос крови
– Если у кого-то есть ключи, то у Филлис, – подтверждает Лил. – Позвонить ей? – Она уже вытащила мобильный.
– Конечно! – говорит Смит.
– Она не верит, что ему уже есть пятьдесят пять. Я о Филлис, – уточнила Эдит. – Он все-таки иногда захаживает в офис, так что она знает его в лицо. У него во-от такие усища! Купить квартиру в этом кондоминиуме можно, только если тебе уже пятьдесят пять и у тебя нет детей и домашних животных.
Тем временем Лил отворачивается для конфиденциального разговора. Нестор слышит только отдельные фразы:
– Не упади со стула… Здесь эти, из «Окружающей среды»… – Потом закрывает свой мобильный и, развернувшись, сообщает Джону: – Сейчас поднимется! Она тоже не поверила, что к нам пришли из «Окружающей среды».
В считаные минуты появляется высокая сухопарая старуха и с вытянутым лицом смотрит на пришельцев. Лил их представила. Слава богу, запомнила выдуманную Нестором фамилию, Карбонелл, поскольку сам он ее благополучно забыл. Оскал на лице Филлис сменяется презрительной улыбкой.
– Прошло всего три месяца, и вот вы здесь, – констатирует она. – Это у вас, чиновников, называется «быстрая реакция».
Джон Смит закрывает глаза, растягивает губы в кислой улыбке и начинает кивать, как будто говоря: да, да, мне тоже больно, я вас отлично понимаю. Затем глаза открываются, и он произносит с максимально возможной искренностью:
– Но уж если мы пришли, то пришли. Вы меня понимаете?
Нестора передергивает.:::::: Что он несет?:::::: Вот что значит быть репортером: двоемыслие, ложь «от чистого сердца». Однако его слова, видимо, немного успокаивают Филлис, потому что она окидывает их взглядом с уже вполне умеренной дозой презрения и, достав ключ, отпирает дверь.
Они попадают в маленькую грязную кухню. В раковине – груда сваленных как попало тарелок с остатками еды, ножей и вилок, ложек, скопившихся, верно, за неделю. Столики возле мойки и пол – в засохших пятнах и разных ошметках. Мусорное ведерко набито отходами (к счастью, уже ссохшимися) так, что не закрывается крышка. С учетом общего разложения скипидарный запах, если на то пошло, очищает воздух.
Филлис проводит их в гостиную. У дальней стены, перед раздвижными стеклянными дверями, стоит старинный мольберт темного дерева. Рядом – длинный рабочий столик с выдвижными железными ящичками, заваленный тюбиками, тряпицами и бог знает чем, да батарея банок из-под кофе с торчащими элегантными рукоятями кисточек. Мольберт и столик стоят на заляпанном красками куске брезента размером два на два. Других покрытий в комнате нет… голый, давно не мытый деревянный пол. То ли студия, то ли склад… картонные коробки и всякое оборудование, сваленные в беспорядке у стены… рулоны холста… еще коробки, большие и при этом совсем плоские… Нестор смекает: для обрамленных картин, не иначе… проектор для слайдов на металлической подставке… осушитель воздуха… и снова банки и коробки… Все это Нестор охватывает одним беглым взглядом… Внимание остальных привлекло нечто другое. На противоположной стене висит в два ряда дюжина картин. Женщины хихикают.
– Эдит, ты погляди, – замечает Лил. – Оба глаза с одной стороны, а какой шнобель! Ну? Ты такое видала? У меня семилетний внук лучше рисует. Он что, не знает, где у человека глаза?
Женщины засмеялись, и Нестор – с ними. На картине изображен мужчина в профиль – жирный неуклюжий абрис – с нелепым носищем. Глаза съехали набок. Руки как две рыбины. Ни намека на светотень или перспективу. Только жирные неуклюжие черные контуры, заполненные однообразными цветами… без всяких попыток добиться яркого эффекта.
– А рядом! – продолжает Лил. – Четыре уродки! Ты только глянь на их носы… от лба до подбородка… а ноздри как двустволка, из которой тебе сейчас снесут башку!
Новый взрыв хохота.
– А это! – подхватывает Эдит, показывая на картину, состоявшую из дюжины вертикальных цветовых полос, к тому же неровных. – Как будто протекло.
– Называется «картина»! – подает голос Филлис. – Я думаю, он просто смывал краску с кисточек.
Сказано в ее стиле, совершенно бесстрастным тоном. Филлис никогда не шутит, но на ее слова откликаются дружным смехом. Всех очень развеселил ненормальный русский, возомнивший себя художником.
– А вот! – Это уже Эдит. – Дурачок начал рисовать крест, вышло ни то ни сё, тогда он хлопнул себя по лбу… «блин!»… – тут она шлепает себя по лбу ладонью, – и, махнув рукой, замазал все белой краской. Всё лучше, чем дурацкий крест!
Женщины заразительно захохотали, и Нестор не удержался, тоже хмыкнул. Вот какие-то ленточные черви, повылезавшие из клозета… или руки, как веточки спаржи… а вот какая-то пирамида из очищенных раковин устриц… а под ней – вдумайтесь! – какая-то штука под названием «Привязанный к Кольюру». «Привязанный» означает, что надо вымазать холст клеем, а затем высыпать на него побольше конфетти… Картина готова! А как вам это лоскутное одеяло, где все вкривь и вкось… или кувшин пива и разрезанная пополам курительная трубка… или парочка алюминиевых нюшек с прикрученными сосками… или троица мужиков, тоже алюминиевых, поедающих игральные карты… Они уже хохочут до слез и закатывают глаза так, что видны одни белки. Опирающаяся на трость Эдит умудряется топотать в пароксизме необузданного веселья. Даже непроницаемая Филлис не выдерживает и в какой-то момент прыскает: «Ханннннк!»
– И этот художник вот такое малюет? – возмущается Лил. – На его месте я бы тоже сидела как мышка и не высовывалась!
Новый взрыв смеха. Даже Нестор, обязанный как профессионал сохранять серьезность, совершенно растаял. Он проверяет реакцию Джона… никакой. Весь в себе. Достал записную книжечку на спиральках и затейливую шариковую ручку и что-то пишет, поглядывая на картины. Нестор подходит к напарнику.
– Джон, ты чего делаешь?
Тот, словно не слыша, вынимает из внутреннего кармана пиджака портативную камеру и фоткает картины одну за другой. При этом он расхаживает среди бабок, как будто их нет. Лил наклоняется к уху подруги и тихо говорит:
– Шишка!
А Смит проходит мимо, не отрываясь от объектива. Он словно в трансе. Поравнявшись с Нестором, даже не поднимает головы. Стоя спиной к женщинам и глядя уже в блокнот, он вполголоса спрашивает:
– Ты знаешь, что висит на этой стене?
– Каляки-маляки из детсада?
– Перед тобой два Пикассо, Морис Луис, Малевич, Кандинский, Матисс, Сутин, Дерен, Делоне, Брак и два Леже. – Перечисляя, Смит впервые встречается с ним взглядом. – Нестор, смотри хорошенько. Перед тобой целая дюжина превосходных, искуснейших подделок, лучше которых ты нигде не увидишь. Расслабься, «Николай» тут ни при чем. Тут поработал настоящий художник. – И Джон со знанием дела подмигивает.
:::::: Пошел ты знаешь куда. Тоже мне детектив нашелся.::::::
На всякий случай Магдалена пришла в офис на час раньше, в семь утра. Сидела в своей белой униформе, как окоченелый труп… ну, не совсем. Сердечко у трупа билось с частотой сто ударов в минуту, близкой к тахикардии. Она готовилась к худшему.
Обычно «худшее» появлялось в семь сорок, за двадцать минут до открытия, чтобы ознакомиться с житьем-нытьем своего первого пациента. Он не раз повторял: каким же нужно быть слабаком, чтобы плакаться врачу, выйти на сцену в роли трагической звезды перед единственным зрителем… да еще выложить за часовой спектакль пятьсот баксов, хок-хок-хок, хынк-хах-хахх!
Но сегодня утро необычное. Сегодня она должна это сделать. Она говорит себе снова и снова: скажи «нет»! Какой смысл тянуть? Сделай это! Скажи «нет»!
В обычное утро они приезжали в офис, сидя рядом в его белом «Ауди»-кабриолете с откинутым верхом, и плевать он хотел на ее прическу… а еще раньше принимали душ в раздельных ванных, которыми он так гордился, и завтракали вместе.
Она не заготовила никакой речи – попробуй угадай, в каком он будет духе, усталый или раздраженный. Ей вспомнились слова Нормана про макаку-обоссываку. Он рассказал эту историю применительно к ведущему Айку Уолшу из «60 минут». Мораль, в общем, простая: подави макаку, прежде чем она на тебя усядется. И эта притча – все, что у нее есть? Сердце заколотилось еще пуще. Норман скрутит ее в бараний рог. Мало того что здоровяк, еще и вспыльчивый. До сих пор, правда, он себе грубостей не позволял… А минуты тикают…
Надо успокоиться. Она старается не думать о Нормане с его неустойчивым характером и гипертрофированным эго. Сосредоточиться на внешних деталях… рабочая кушетка, затянутая белой чистой простыней… серо-бежевый стул для пациентов, получающих укольчик из серии «скажем похоти “нет”»… некоторые, впрочем, ростом выше среднего, вроде Мориса Флейшмана, предпочитали садиться на край кушетки.:::::: Магдалена, ты опять?!:::::: А как не думать о Нормане, если ты вспомнила Мориса, одного из главных воротил в Майами? Завидев его, люди скачут козликами, готовые на все, лишь бы ему угодить… предлагают лучшее место… поддакивают каждому его слову… подхихикивают любой его фразе, мало-мальски похожей на шутку…
