Пэт Конрой - Пляжная музыка
— Этого я не знала.
— Я и в самом деле должен был научить тебя шэгу. Мои братья абсолютно правы.
— Ничего страшного, папочка. Ты научил меня многому другому.
— Это была наша любимая песня. Моя и твоей мамы. Мы влюбились друг в друга, когда танцевали под нее.
Ли еще ни разу в жизни не танцевала со мной, и ей было приятно, что ее дяди одобрительно загудели, наблюдая за тем, как мы двигаемся под слова этой замечательной песни. Они хлопали в ладоши, притопывали и лихо свистели, когда я кружил Ли на изъеденном ветром крыльце. Больше всего ее удивило то, что шэг у нее все равно получался хуже, чем у меня. О чем она и сказала. И чем дольше мы танцевали, тем сильнее она напоминала мне зеркальное отражение Шайлы. И тогда я заплакал, впервые за все это время.
Она не замечала моих слез, пока братья не притихли. Мы перестали танцевать, и я присел на ступеньку. Мой ребенок обнял меня, увидев, что я вконец расклеился из-за песни, которую мы с ее матерью любили больше всего на свете. Я еще мог выдерживать груз воспоминаний, но не сумел выдержать эту музыку, которая делала воспоминания просто убийственными.
Глава двадцать шестая
В начале мая, через месяц после нашего возвращения, я по просьбе Люси повез ее по шоссе номер 17 в сторону Чарлстона, к траппистам в аббатство Мепкин. Хотя о причине своего визита мать высказалась довольно туманно, она все же сказала, что хочет исповедаться отцу Джуду. С того самого момента, как я привозил отца Джуда в больницу к матери, чтобы он соборовал ее, я стал подозревать, что между ними имеется нечто большее, чем просто отношения между кающейся грешницей и духовником, однако я уже не считал, как когда-то в детстве, что они любовники. В свое время я пытался прижать Люси к стенке, но она была мастерицей уходить от ответа. Мать с честью выдержала бы любой перекрестный допрос. В ее устах английский язык становился некой дымовой завесой, да и выражение глаз нисколечко не менялось. Пока мы ехали в Чарлстон, я внимательно к ней присматривался, но она казалась абсолютно спокойной и очень красивой.
Долгое время мне хотелось, чтобы она раскрылась сама, ответив на все накопившиеся у меня с детства вопросы, о которых я думал даже тогда, когда лежал в Риме с забинтованной головой. Хотя у меня не было четкой стратегии по изъятию у нее скрытой информации, я намеревался начать допрос исподволь, чтобы не вызвать подозрений.
— У меня замечательная новость, — вдруг произнесла она, протянув руки к солнцу.
Лишь только после того, как у нее обнаружили лейкемию, Люси согласилась пристегиваться ремнем безопасности. Раньше она гордо от него отказывалась, и сейчас мне странно было видеть ее пристегнутой.
— Я хочу поделиться ею с тобой, но обещай, что не расскажешь ни одной живой душе.
— Обещаю, что расскажу только одному-единственному человеку, — отозвался я. — В противном случае буду считать себя незаслуживающим доверия. Тайна для меня — слишком большой груз.
— Папа Римский только что аннулировал мой брак с твоим отцом. И мы с доктором Питтсом вчера обвенчались.
— Спасибо, что пригласила своих сыновей.
— Мы не хотели устраивать шумиху, — объяснила Люси. — Я написала Папе благодарственное письмо.
— У вас с отцом пятеро детей, — напомнил я.
— Это было ужасной ошибкой. Сейчас мне кажется, что я очнулась от кошмарного сна.
— Так что, мы теперь бастарды? — сердито спросил я, поправив зеркало заднего вида.
— Мне это как-то в голову не приходило, — хихикнула Люси. — Господи! Вот смеху-то. Да, наверное, так оно и есть. Я забыла спросить. Джуд точно должен знать.
— Выходит, и не было никакого брака. И боль, и печаль, и страдания… Ничего этого не было, — произнес я.
— Все было, — возразила Люси, — но церковь все аннулировала, позволила начать с чистого листа. Даже записи об этом не осталось.
— Я сам живое воплощение этой записи, — не сдавался я.
— Нет, — сказала Люси. — Тебя аннулировали.
— Если меня нет, то я не могу вести машину! — закричал я. — Я не существую. Меня здесь нет. Мои родители никогда не были женаты, и я не родился. А ну-ка держи руль, мама, потому что я один из аннулированных сыновей суки.
Я поднял руки вверх, и Люси, перегнувшись, перехватила руль.
— Думаю, что возможность не родиться на свет стала бы лучшим подарком моим детям. Дом, где я вас растила, был несчастливым.
— Au contraire. Это мечта, ставшая явью, — возразил я. — В главных ролях: дети-ублюдки, их девственница мать и алкоголик отец, которого впоследствии сделают рогоносцем, а Папа Римский, соответственно, оскопит.
— Так вот, я очень хочу, чтобы мне слово в слово передали все, что скажет твой отец, когда узнает правду. Я буду упиваться каждым слогом его агонии.
— Тебе не следует так ненавидеть отца, — сказал я, снова берясь за руль. — В конце концов, ты ведь никогда не была за ним замужем.
— Да, мне больше не надо злиться. Ведь теперь все так, будто ничего и не было. Может, мы даже станем друзьями.
— Я могу тебя ему представить, — предложил я. — Судья Макколл, позвольте представить вам миссис Питтс. Папа Римский аннулировал все слухи о том, что когда-то вы были мужем и женой и во время вашего долгого и жуткого брака произвели на свет пятерых детей.
— Ты дошутишься, — предупредила меня Люси.
— Римско-католическая церковь, — покачал я головой. — Ну почему ты вырастила меня в такой смехотворной, закостенелой, недалекой, порочной, странной, невежественной, дурацкой церкви? Ради бога, мы ведь южане, мама. Я мог бы быть англиканцем и прекрасно играл бы в гольф. Пресвитерианцем — и тогда имел бы сморщенную задницу и время от времени авторитетно покашливал бы. Методистом — и меня не тошнило бы при виде того, как поливают батат алтеем. Баптистом — и я с удовольствием втихаря закладывал бы за воротник. Говорил бы на незнакомых мне языках. Но нет, нет, ты обрекла меня на неестественное, уродливое, одинокое существование, взрастив в единственной церкви, способной заклеймить меня как неудачника в раю для моих сверстников.
— Я воспитала своих детей в той церкви, которая все равно что «кадиллак» среди других машин, — возразила Люси.
— Мы не настоящие твои дети, — отрезал я. — Твой брак аннулирован. Забудь о своей утренней тошноте, о родовых муках, об окровавленной плаценте, кормлении каждые два часа, о кори, о ветрянке… Ничего этого не было. Твои ребятишки — это пять маленьких ночных кошмаров, которых у тебя не было.
— «Кадиллак». Верх совершенства, — сказала она и, откинув голову на подушку, прикрыла глаза.
Несколько миль мы проехали в гробовой тишине, а потом мать сказала:
— Хочу исповедаться отцу Джуду. Ничто другое не поможет.
— Объясни, почему отец Джуд так важен для тебя?
Я понял, что мой вопрос матери не слишком понравился, так как она долго не отвечала.
— Потом. Я не позволю тебе испортить мне этот день, — отрезала Люси. — Ты каждый раз пытаешься меня пристыдить за то, что я неправильно тебя воспитывала. Так вот, с меня хватит. Ты закончил колледж, у тебя очаровательная дочь, ты написал кучу книг, и на каждой красуются твои имя и фотография. И после этого ты еще имеешь наглость заявлять, что я плохая мать! У тебя было замечательное детство.
— Да уж, редкое везение!
— Ты понятия не имеешь, что такое настоящее невезение.
— Ну так объясни мне, какое такое мое везение, — ответил я с легкой иронией, стараясь, чтобы в голосе моем не было горечи, но горечь оказалась сильнее иронии.
— Когда тебя били, то кровь все текла, как и у меня когда-то, — отозвалась Люси. — Но при этом ты лежал в теплой постели… сытый, а мамочка прикладывала к твоему лицу холодное полотенце.
— Когда я был маленьким, ты говорила мне, что выросла в Атланте.
— Я жила там какое-то время, — ощетинилась Люси.
— А на прикроватной тумбочке у тебя стояла фотография родителей.
— Хорошая история, — ответила Люси. — Твой отец на нее купился.
— Но только не Джинни Пени, — догадался я.
— Что правда, то правда. Только не Джинни Пени. Она с первого взгляда поняла, что я вышла из грязи.
— Так в чем же дело?! — воскликнул я.
Помолчав, Люси продолжила свой рассказ:
— Джинни Пени понадобилось время, чтобы проверить мою историю. И она подбиралась к правде все ближе и ближе. Но когда все раскрылось, я уже родила ей трех внуков, а четвертый был на подходе. К тому времени твой отец уже успешно осваивал продукцию винокуренного завода Джека Дэниела в Теннесси[150]. Джинни Пени быстро сообразила, что, каким бы ни было мое происхождение, я была достаточно хороша, чтобы подтирать блевотину ее сыночка. Так что я дорого заплатила за свою маленькую невинную ложь.
