Пэт Конрой - Пляжная музыка

Пэт Конрой

Пляжная музыка

Посвящается

трем моим удивительным и незаменимым братьям:

Майклу Джозефу, Джеймсу Патрику и Тимоти Джону —

верным спутникам по жизни.

И Томасу Патрику, моему бедному брату,

лишившему себя жизни 31 авгуcma 1994 года

Хочу выразить особую признательность следующим лицам:

Сюзанне Энсли Конрой, моей младшей дочери, которую люблю всем сердцем и которая стала для меня драгоценным даром, посланным в середине жизни; Тиму Белку, другу на всю жизнь, пианисту, южанину из Сан-Франциско;

Дугу Марлетту, моему товарищу по несчастью, с которым мы вместе принимали кудзу[1] и который объяснил мне, что художник может творить только в порыве вдохновения;

романисту Майклу Мьюшоу и Линде Кирби Мьюшоу, которые продемонстрировали мне, что значит гостеприимство, и сделали волшебными мои римские годы;

доктору Марион ОʼНил, спасателю и жительнице острова Хилтон-Хед;

Нэн Тализ, моему блестящему и прелестному издателю. Хотел бы, чтобы у каждого писателя было такое взаимопонимание с его издателем;

Джулиану Баху, моему агенту и последнему настоящему джентльмену, и Марли Русофф, моей подруге из Миннесоты и великой любви моей жизни;

полковнику Джозефу Уэстеру Джонсу-младшему и Джин Голдин Джонс из Ньюберна, штат Теннесси, за их щедрость, отвагу и подлинный шик;

и их сыну, капитану Джозефу У. Джонсу III, американскому герою, убитому во Вьетнаме, отцу двух моих старших дочерей, не дожившему до той поры, когда его девочки превратились в красивых женщин.

Благодарю также и других за неоценимый вклад: Ленору и ее детей, Джессику, Мелиссу, Меган; Грегори и Эмили, Мелинду и Джексона Марлетт; Бетти Роберте, Маргарет Холи, Дениса Адамса; Нури Линдберг, Джейн и Стэна Лефко; Юджина Норриса, Билла Даффорда, Салли и Дану Синклер, Сильвию Пето; Зигмунда и Френсис Грубер, Клиффа и Синтию Грубер; Анну Риверс и Хейварда Сиддонса; Терри и Томми Кей, Мэри Уильсон и Грегга Смита; Билла и Триш Макканн, Джозефа и Кэтлин Алиото; Янека и Мэри Чиу, Генри и Лизель Мэтсон; Элейн Скотт, Брука Брансона, Кэрол Тьюнман; Джой Хейгер, Энн Торраго, Би Белк, Сони и Кэти Роулз; Диану Маркус, Сэнди Йен, Джесс Коэн, Стефена Рубина, Криса Пейвона, Билла и Линн Ковач, Херба и Герту Гуревич, Стива, Риву, Питера, Энн и Джонатана Розенфилд, Рахель Резник, Дика и Пэтси Лоури, Моргана и Джулию Рэндел; жителей острова Фрипп; семьи и учителей женского монастыря Святого Сердца в Сан-Франциско, Соболь, Поллак, ОʼХерн, Нисбет; Харперов из Центральной Флориды и Джиллеспи из Джексонвилла; моих родственников — Джин, Дженис, Тери и Бобби, а также мою племянницу Рахель и моих племянников Уилли и Майкла. Посылаю свою любовь своей первой внучке Элиз Мишель.

Я благодарен всем, кто поделился со мной воспоминаниями о холокосте. Без них я не смог бы написать эту книгу.

Марта Поповски Берлин, чьи родители, Генри и Паула, пережили холокост, помогла мне начать путешествие, приведшее к написанию этой книги. Еврейский центр в Атланте — это дети людей, переживших холокост. Центр холокоста в Северной Калифорнии и семьи Лаури и Фридман, пригласившие меня к себе в Чарлстоне. Благодарю также многие еврейские семьи Атланты. Они рассказали о себе мне или моему помощнику, художнику Мириам Карп. Я благодарен издательству «Олд Нью-Йорк букшор» за публикацию брошюры «Под властью России. Евреи Станислова во время холокоста», которую написал Абрам Либесман, а перевел с иврита Зигмунд Грубер.

Пролог

В 1980-м, через год после того, как моя жена бросилась с моста Сайласа Перльмана в Чарлстоне, штат Южная Каролина, я вместе с маленькой дочкой переехал в Италию, намереваясь начать жизнь заново. Нашей ненаглядной Ли еще не было и двух лет, когда Шайла остановила автомобиль посреди моста и в последний раз посмотрела на город, который так любила. Она поставила машину на ручной тормоз, вышла из нее и с присущей ей кошачьей грацией забралась на перила моста. Жена моя отличалась острым умом и оригинальностью, однако в душе ее была темная сторона, которую она прятала за яркими аллюзиями и иронией, тонкой, как кружево. Шайла так преуспела в стратегии камуфляжа, что ее собственная история казалась цепочкой умело расставленных зеркал, позволяющих ей скрыться от самой себя.

Солнце почти село, и из автомобильной магнитолы лились лучшие хиты группы «Дрифтерз»[2]. Шайла только что побывала на станции техобслуживания, и бак был полон. Она оплатила все счета и записала меня к доктору Джозефу на чистку зубов. Даже в последние минуты жизни она инстинктивно стремилась к порядку. Она гордилась тем, что обыкновенно держала свое сумасшествие в узде, но когда не могла более отбиваться от голосов, звучавших в ушах и призывавших ее к хаосу, сдавалась. Это поражение наваливалось на нее всей своей мощью и, словно брезентом, накрывало ту часть мозга, где прежде был свет. Она лежала в психиатрических больницах, принимала всевозможные препараты, обращалась к специалистам, исповедовавшим самые разные теории, но темная музыка бессознательного сыграла ей реквием и положила конец земной жизни.

По словам очевидцев, собираясь для последнего поступка в своей жизни, Шайла чуть помедлила на перилах, посмотрела на море и корабли, проходившие мимо форта Самтер. Ее красота всегда приводила людей в смятение, и сейчас, когда морской ветер подхватил ее черные волосы и они, словно вымпел, затрепетали у нее за спиной, никто не мог понять, почему такая красивая женщина решилась лишить себя жизни. Но Шайле надоели собственные неполноценность и неустойчивость, и ей захотелось приспустить флаг своего будущего. За три дня до самоубийства она ушла из нашего дома в Ансонборо, и только позднее мне стало известно, что Шайла остановилась в гостинице «Миллз-Хайятт», чтобы привести в порядок дела. Записав меня на прием к врачу, черкнув пару писем и сделав соответствующие распоряжения, чтобы дом наш функционировал в прежнем безупречном порядке, она ярко-красной помадой написала на зеркале в гостиничном номере итоговое «X», оплатила наличными счет, пофлиртовала со швейцаром и дала большие чаевые мальчику, подогнавшему автомобиль. Персонал отеля запомнил ее жизнерадостной и совершенно спокойной.

Пока Шайла балансировала на перилах моста, к ней осторожно подошел приехавший из Флориды мужчина, одурманенный апельсинами и Диснейлендом, и тихо, чтобы не напугать странную незнакомку, спросил:

— Милая, ты в порядке?

Она медленно обернулась и взглянула на него. Потом с глазами, полными слез, шагнула назад — и этот шаг навсегда изменил жизнь ее близких. Эта смерть не удивила тех, кто ее любил, и все же никто из нас так до конца и не оправился. Шайла относилась к тому редкому типу самоубийц, которых никто не винил за содеянное: ее тут же простили, но потом тосковали и глубоко оплакивали ее смерть.

Целых три дня я в составе группы волонтеров с мрачными лицами искал тело. Без устали, словно слепые, водящие пальцами по страницам, набранным шрифтом Брайля, мы обшаривали гавань вдоль и поперек, цепляясь крючьями за морской берег и сваи старого моста, соединявшего Маунт-Плезант с островом Салливан. Двое мальчишек, охотившихся на крабов, обнаружили ее тело в болотной траве.

После похорон на меня напала неизбывная тоска, и я утонул в деталях и технических подробностях, связанных со смертью на Юге. Но и большое горе необходимо время от времени подкармливать, и, пытаясь избавиться от щемящей пустоты, я подкармливал тех, кто приходил ко мне, чтобы хоть как-то поддержать. Но меня не покидала мысль, что я сам оказываю поддержку целой армии, которая собиралась, чтобы облегчить ужасную боль, пронзавшую меня каждый раз при упоминании имени Шайлы. Слово «Шайла» превратилось в мину замедленного действия. Это сладкозвучное слово ранило так больно, что я больше не мог его слышать.

Итак, я растворился в приправах и растительных маслах своей отлично оборудованной кухни. Я кормил друзей и родственников, колдовал над сложными рецептами, которые откладывал на потом, и впервые в жизни попробовал себя в азиатской кухне. Ни на минуту не выключая все шесть газовых конфорок, я готовил бархатистые супы-пюре и тушил мясо на ребрышках. И вот так я стряпал и рыдал, а еще молился за упокой души моей несчастной жены. Я страдал, я горевал, я срывался и готовил сказочные обеды для тех, кто пришел меня утешить.

Не успели мы похоронить Шайлу, как ее родители обратились в суд, чтобы получить опекунство над моей дочерью Ли, и этот процесс вернул меня в реальный мир. Целый год я провел в суде, доказывая свою способность быть отцом. За это время я встретил множество скользких юристов, настолько нечистоплотных, что не стал бы кормить их мозгами беспризорных собак, а их жилистую плоть не пустил бы на приманку для крабов. Мать и отец Шайлы сошли с ума от горя, и я понял, что такое козел отпущения, видя, как их передергивало, когда они выслушивали в суде доказательства моего здравого рассудка, финансовой независимости, хорошей общественной репутации и нормальной сексуальной жизни с их старшей дочерью.