Борис Минаев - Мужской день
Мама осторожно приоткрыла дверь. Оттуда пахнуло холодом и запахами лестничной площадки – мусорным ведром, пылью, старыми газетами.
– Не знаю, – жалобно сказала она. – Я тебя не пущу, Сима. А вдруг у него финка. Или еще что-нибудь.
– Я тебя тоже никуда не пущу, – твердо сказал я, не слезая с дивана. Меня начала бить мелкая противная дрожь, то ли от холода, который дул по ногам, то ли от страха.
Я уже понял, откуда был шум и крик.
* * *Дело в том, что на нашей лестничной площадке жил алкоголик. Это был маленький невзрачный человек, которого я никогда не мог узнать в трезвом состоянии.
– Это же он! – толкала меня мама в бок, когда, например, мы шли по улице.
– Кто «он»? – не понимал я.
– Надин муж! Сосед наш! Ну, этот... – говорила мама. И добавляла уже совершенно ненужную фразу: – Не оглядывайся! Неудобно.
Толком этого алкоголика я никогда не мог разглядеть – помню только, что он был какой-то длиннорукий, нехорошо одетый и смотрел себе под ноги. Но это в трезвом состоянии.
В пьяном состоянии Надин муж был личностью очень даже заметной. Либо он спал прямо на лестничной площадке, громко храпя и воняя, либо ночью ломился в свою квартиру. А Надя, наша соседка, высокая женщина с бледным лицом и жидкими соломенными волосами, ему не открывала. Держала глухую оборону. И «весь подъезд стоял на ушах», как говорила мама.
– Господи! – сокрушалась она. – Столько нормальных мужиков в доме живет! Хоть бы кто-нибудь поговорил с ним по-настоящему. Нет, все ходят, смотрят, как он жену бьет, детей на улицу в одних трусах выгоняет. Что за народ пошел!
– Не говори ерунду! – осаживал ее папа. – Как с ним разговаривать, если он человеческого языка не понимает? Пусть с ним милиция разговаривает.
– А если он ее когда-нибудь совсем прибьет, Надьку эту? – тихо и гневно говорила мама в ответ. – Тогда что ты скажешь?
И в нашей квартире наступала нехорошая тишина.
Папа, чтобы не ссориться, уходил в другую комнату и садился за мой письменный стол. Мама – на кухню. А я стоял в прихожей, чтобы послушать, что же там происходит, на этой самой лестничной площадке.
* * *Но хуже всего было, если Надя все-таки впускала своего алкоголика. Открывала ему дверь.
Тогда почти сразу раздавался истошный Надин крик. И поминутно начинала хлопать дверь в их квартиру.
* * *– Ну, я пошел! – твердо сказал папа в тот вечер, и мама вдруг крепко схватила его за руку.
– Сима, ты что? – сказала она и побледнела. – А мы? А Лева?
– А вы сидите и не высовывайтесь, – не очень уверенно сказал папа и плотно затворил за собой дверь. Но почему-то не захлопнул.
Прошло какое-то время. Может, минута. Или пять.
Сидеть и не высовываться было еще страшнее. Мы с мамой крепко обнялись и гусиным шагом, едва перебирая ногами, тоже выбрались на лестничную площадку.
Дверь в Надину квартиру была чуть-чуть приоткрыта. Что там вообще происходит, было совершенно непонятно. Потому что на пороге столпилось несколько мужчин в белых майках, тренировочных рейтузах и шлепанцах. Все они были одеты совершенно одинаково, как игроки одной футбольной команды. Папа, по всей видимости, был тренером этой команды. Наверное, он быстренько прошелся по соседним квартирам, и только потом пошел захватывать в плен этого несчастного алкоголика.
Несчастный алкоголик сидел на кухне, схватившись за голову обеими руками. Это была поза мыслителя, которому внезапно пришла важная, но очень печальная мысль. В отличие от остальных мужчин, алкоголик был одет в байковую рубашку без пуговиц. Он раскачивался в такт мыслям и мычал:
– Убью! Убью суку!
Мужчины в майках по отдельности и хором отвечали ему возмущенными голосами:
– Я тебе щас убью!
– Я тебе сейчас так убью, идиот хренов!
Я никак не мог найти в этом хаосе и тесноте нашу соседку Надю. Наконец мама откуда-то вывела ее. Надя шла в строгом зеленом платье с оборками, несмотря на позднее время. На лице у нее было тоже строгое и, я бы сказал, торжественное выражение. Она ни на кого конкретно не смотрела. За руки она вела своих несчастных детей. Мужчины в майках и женщины в халатах почтительно перед ней расступились.
Как ни странно, Надиных детей я увидел впервые. Это были крошечные мальчик и девочка, такие же белобрысые, как Надя, с дрожащими от холода голыми ногами. Но что меня поразило больше всего – мама вела их всех в нашу квартиру!
– Пап, а если он теперь к нам колотиться начнет? – тихо спросил я.
– Не начнет! – сурово ответил папа. – Сейчас его в милицию отправят. И потом в вытрезвитель. Пусть там попробует поколотиться.
И тогда я поплелся вслед за мамой в нашу квартиру, которая стала в ту ночь приютом жертв семейного насилия.
Приютом жертв, правда, она побыла недолго. Часа, наверное, полтора. От силы – два. Мама с Надей и с папой сидели на кухне и тихо обсуждали увиденное и пережитое. А потом все разошлись спать. Всего этого я, конечно, уже не видел, потому что вошел к себе в темную комнату, рухнул на кровать и заснул как убитый – наверное, от всего увиденного и пережитого.
Остальное мне рассказала наутро мама. Как приехала милиция. Как Надя увела детей обратно в свою квартиру.
– Так плакала! Так плакала! – сокрушалась мама. – Вообще-то она неплохая. Странная, правда, немного. А дети ничего, скромненькие такие. Эх, ну до чего ж несчастная женщина...
Видимо, после милиции и вытрезвителя Надиного мужа отвезли куда-то еще. Потому что пропал он надолго, наверное, на год. Да и после его возвращения домой скандалы на весь подъезд постепенно прекратились.
– Вылечили, значит! – саркастически приговаривала моя мама. – А ведь все говорят: неизлечимая болезнь!
* * *После этого происшествия Надя очень полюбила нашу семью. Она полюбила меня, папу, маму, нашу квартиру, нашу мебель, нашу посуду, нашу одежду, нашу тишину.
Надя любила все это вместе и по отдельности, любила горячо и страстно. Она звонила вечером нам в дверь и громко шептала:
– Марин, можно я зайду к тебе на минуточку?
Мама первое время отвечала:
– Привет, Надь! Давай, заходи, конечно!
А потом она стала отвечать так:
– Что-нибудь случилось, Надь?
– Нет! Нет! Ничего не случилось! – простодушно отвечала Надя. – Я детей-то уложила. А на душе так тревожно! Можно я у тебя посижу? Я прямо тут, в прихожей...
– Ты чего, с ума сошла? Почему в прихожей? Проходи на кухню, или в комнату, – возмущалась мама.
А потом стала соглашаться:
– Ну ладно. Посиди, посиди...
– Слушай, Марин! – громко говорила Надя, тихо сидя в прихожей. – Какая же у тебя обстановка красивая. И мебель, и вообще. Как в кино.
– Надь, ну ты чего! – недовольно говорила мама. – Перестань сейчас же, я тебя прошу.
– Нет, правда... – изумленная красотой нашего жилища отвечала ей Надя. – Это что-то такое... прямо не знаю, как сказать.
– И не говори! Не надо! – смеялась мама. – Хочешь чаю? С вареньем?
– Нет, не хочу! – твердо говорила Надя. – Можно я еще немного тут посижу?
– Ну посиди, – хмурилась мама. – Только мне убираться надо, скоро ведь Сима с работы придет.
– Я знаю! – радостно отвечала Надя. – Я быстро! А хочешь, я тебе пол помою?
* * *Надино присутствие незаметно наполняло весь наш дом. Вернее, переполняло. Я сидел у себя в комнате с книжкой, но читать почему-то не мог. Я прислушивался непонятно к чему.
Наконец Надя понимала, что уже пора уходить, и произносила свою главную фразу:
– Спасибо тебе за все, Марин!
Дверь захлопывалась, и ко мне в комнату как бы между прочим заходила мама. Она бросала на меня пристальный быстрый взгляд и говорила слегка раздраженно:
– Ну что ты уши развесил? Уроки делаешь? Или подслушиваешь? Нашел что подслушивать.
– Мам, а что значит «у нас культурно»? – спрашивал я.
– Не знаю, – нервно улыбалась мама. – У нее спроси. Вот повадилась ходить, господи прости. Ну не гнать же ее?
Гнать Надю, действительно, было бы жестоко. Но и слушать ее каждый вечер тоже почему-то было невыносимо.
Надя стояла в полутемной прихожей и говорила громким шепотом:
– Слушай, Марин, какой же у тебя Сима хороший! Он прямо вот от всех отличается. Вот прямо идет по улице и от всех очень сильно отличается. Сразу видно, что идет культурный, интеллигентный человек, а не пьянь какая-то и не жлобье.
– Кончай, Надь! Сглазишь! – замечала мама скупо.
– Слушай, Марин, а давай я тебе пол помою! – говорила Надя умоляющим голосом.
– Спасибо, не надо, – напряженно отвечала мама. – У тебя у самой двое. Иди лучше, Надь, домой.
Папа в такие минуты сидел и тупо смотрел телевизор. Это злило маму больше всего.
– Это ты ее спас? – говорила мама громко, когда Надю удавалось наконец выпроводить. – Ты у нас благородный рыцарь? Вот сам и разговаривай. А то сел и сидит! Как будто это не к нему пришли!
– Может, она тоже выпивает? – скупо спрашивал папа. – Уж больно странная.
